Он уже натягивал ботинки, когда его комм, который он забыл отключить, пискнул. Сообщение от главы департамента.

«СРОЧНО. Войтек, только ты можешь помочь. Каскадный сбой в симуляции нового гравистабилизатора. Система ушла в саморазрушительный цикл. Мы теряем весь массив данных за полгода».

Сердце сжалось в холодный, колючий комок. Гравистабилизатор. Его проект. Его детище. Он знал его архитектуру лучше, чем собственную ладонь. Только он мог найти ошибку за считаные минуты.

– Я… я на секунду, – пробормотал он, открывая сообщение.

Адела ничего не сказала. Просто отвернулась к окну, и её плечи поникли. Терезка перестала кружиться и посмотрела на него снизу вверх. В её огромных глазах плескалось такое вселенское разочарование, что ему захотелось разбить проклятый комм о стену.

– Нет-нет, я не поеду в офис, – быстро заговорил он, присаживаясь перед дочерью на корточки. – Я просто подключусь отсюда. Это займёт час. Не больше. Честное слово. Летите. Начинайте без меня, арендованный флаер уже ждёт. Я вас догоню. Честное-пречестное слово, Хвостик!

Он не смотрел на жену. Не мог. Он видел только лицо своей дочери, на котором медленно угасало маленькое солнышко. Она молча кивнула.

– Мы будем ждать, тата, – тихо сказала она.

Он проводил их до посадочной площадки на крыше. Последнее, что он запомнил, – это как Адела, не оборачиваясь, заводит Терезку во флаер. И крошечная жёлтая ручка, машущая ему из иллюминатора. При взлёте флаер издал тонкий, протяжный визг – звук входящего в режим ускорения двигателя. Несвойственный этому классу машин.

«Неправильный звук», – отметил Войтек про себя.

С внезапным волнением он помахал Терезке в ответ и побежал к терминалу. Он отключил все внешние каналы. Он нырнул в ледяную, упорядоченную красоту кода. Мир перестал существовать. Был только он и хаос, который он должен был укротить. Он был в своей стихии, бог в мире машин. Он не заметил, как за окном потемнело. Не слышал предупреждений о надвигающемся шторме.

Час превратился в три. Он нашёл ошибку – гениально простую и потому почти невидимую. Он исправил её. Он победил. Он снова победил хаос.

С чувством глубокого удовлетворения он откинулся в кресле и включил комм, чтобы написать жене, что уже вылетает. На экране было тридцать семь пропущенных вызовов от неё. И красное системное уведомление от службы чрезвычайных ситуаций.

Он открыл его, и пол ушёл у него из-под ног.

«…в связи с аномальным электростатическим штормом в районе Орлиных скал…» «…семейный флаер модели “Стрекоза-4”, бортовой номер 734-Альфа…» «…потерпел крушение. По предварительным данным, выживших нет…»

Он сидел и смотрел на экран, а голос диктора буравил его мозг. Он не слышал слов. Он видел лицо дочери. Он чувствовал тяжесть кулона в кармане.

Его вина была косвенной. Он не вызывал шторм. Но в его голове, в его сердце она была абсолютной. Если бы он полетел с ними, они бы вылетели на три часа позже, когда шторм уже прошёл. Если бы он был за штурвалом, он, со своими навыками, возможно, смог бы вытянуть машину. Если бы…

Но он не был с ними. Он нарушил обещание. Он выбрал машину, а не семью. И его последней памятью о них навсегда остался разочарованный взгляд дочери и её тихое «мы будем ждать».

С тех пор он начал писать письмо. Письмо своей жене, которое он никогда не закончит. Он писал его в своей голове каждую ночь. Он пытался объяснить. Попросить прощения. Но слова не находились. «Я допишу тебе письмо, Адела, когда пойму, как просить прощения за то, что просто не был рядом».

Визг лебёдки на Лехии был не просто звуком. Это был звук рвущейся души. Звук обрушивающейся крыши его мира. Звук, с которого началась его личная, бесконечная панихида. И он упал на колени на вибрирующей палубе, снова переживая тот день, задыхаясь от горя, которое не отпускало его ни на секунду все эти семь лет.

На хребте сержант Ким, тяжело вздохнув опустил бинокль.

– Похоже на провал, сэр. Оборудование уничтожено. Они спровоцировали аномалию и не справились с ней. Это прямое нарушение пункта 14 Эдикта. Мы можем закрывать проект.

– Молчать, сержант, – голос Кейна был необычно тихим. – ты не видел нарушения. Ты видел работу в рамках нормы. Продолжай наблюдение.

– С удовольствием, – облегченно улыбнулся Ким.

Он прокручивал запись последних минут в замедленном режиме. Он видел не провал и не нарушение. Он видел нечто гораздо более тревожное и впечатляющее. Он видел, как Брахма отдал серию приказов, которые, похоже, сработали. Он видел не панику, а импровизацию. И он видел ответ озера. Это не было похоже на аномалии, описанные в отчётах. Это было похоже на тактический ответный удар.

«Ты не просто увернулся, – подумал Кейн. – ты словно прочитал атаку и поставил блок за мгновение до удара. Как ты это сделал, Торецкий?»

– НЕКОМПЕТЕНТНЫЕ ИДИОТЫ! – Корнелий Стрегов ударил кулаком по столу так, что подпрыгнул графин с водой. – Тысячи юн превратили в металлолом за шесть минут! Их хвалёный «осторожный подход»!

Он смотрел на экран, и его лицо исказила гримаса ярости.

– Свяжите меня с Торецким. Сейчас же. Хватит этих игр. Если озеро не понимает шёпота, оно услышит рёв перфораторов. Мы будем бурить. Бурить насквозь.

Амен-анх и Харви аккуратно спустили Войтека с причалившей платформы. Герда тут же приступила к процедуре купирования приступа.

– Фух, – выдохнула она через две минуты, – параметры приходят в норму. Несём нашего героя в капсулу.

– Обошлось, – проговорил Эстебан, вытирая со лба испарину.

Проводив взглядом Герду и её помощников, Брахма поднял с земли кусок обшивки зонда. Металл был странно деформирован, словно его не смяли, а скрутили изнутри. Он знал, что сейчас ему позвонит разъярённый Корнелий. Знал, что Кейн на хребте заносит в свой отчёт очередную чёрную метку напротив его имени.

Но всё это было неважно. Важно было лишь то, что он увидел в глубине. Их враг был не стихией. Их враг обладал разумом. И этот первый отпор был лишь вежливым предупреждением. Следующий удар будет нацелен не на оборудование. Он будет нацелен на них.

Вдали от обманчивого спокойствия озера Лехия, там, где яркие прожекторы лагеря «Стрегов» бессильно тонули в багровой мгле, начинался совершенно другой мир. Лес Ягеллона. Он жил своей, чуждой жизнью. Гигантские, мясистые деревья, похожие на мутировавшие за тысячелетия грибы, раскидывали свои плотные шляпки-кроны так густо, что понятие неба здесь было чисто умозрительным.

Вечная ночь царила под их сенью, нарушаемая лишь фосфоресценцией лишайников и редким, призрачным светом, пробивавшимся сквозь плоть исполинских растений. Словно в плохо вентилируемой оранжерее, здешний воздух был пропитан сложным букетом запахов: прелой, гниющей органики, озонового привкуса недавней грозы и еле уловимого, тошнотворно-сладкого аромата, который вызывал лёгкое головокружение. Под ногами пружинил толстый ковёр фиолетового мха, поглощавший любые звуки.

По этому безмолвному ковру скользили тени. Пять теней. Они двигались с отточенной, хищной грацией: их композитная броня «Фантазма» с модулем адаптивного камуфляжа непрерывно меняла цвет и текстуру, идеально копируя переливы тёмной коры и мшистых наростов. Их временным логовом, их единственным островком порядка в этом хаосе чужой биосферы, был десантный бот «Никта».

Разведгруппа вернулась на борт. Чёрный, с рублеными стелс-формами, «Никта» был спроектирован, чтобы нести смерть и исчезать. Сейчас он лежал на брюхе в глубоком, заросшем овраге, похожий на уснувшего хитинового жука. Сверху его укрывала маскировочная сеть «Мираж» – активный комплекс, искажающий и рассеивающий тепловые и электромагнитные сигнатуры, превращая для любого сканера многотонную машину в неотличимый от окружения холодный камень. Внутри пахло остывающим металлом, едкой оружейной смазкой и сдержанным потом профессионалов.