Скотт откашливается.

— Все хорошо. — Он звучит ближе, как будто уже вышел из душа и стоит на коврике. — Но в душе паук.

Ну да, логично. Она всегда оставляет окно приоткрытым, потому что вытяжки в ванной нет. Будь она пауком, сидящим в морозе за окном, тоже полезла бы в тепло и к воде.

— Он меня напугал, — говорит Скотт, а Пайпер готова поклясться, что он намеренно понижает голос на дополнительную октаву, компенсируя крик.

Хорошо, что она по эту сторону двери — не нужно прятать улыбку. Он такой милый, до нелепости. Ей нравится он до смешного.

— Ты не могла бы… ну… есть у тебя стакан и кусок картона, чтобы можно было его поймать?

Ну конечно он собирается спасать паука, думает она. Будто ему мало ежедневных ударов по ее гормонам.

— Сейчас, — говорит она. — Минутку.

Пайпер достает из шкафа банку, а из контейнера для переработки выудивает коробку из-под макарон, отрывая ровный кусок картона.

Она стучит в дверь, чтобы предупредить о своем возвращении.

— Вот, держи.

Скотт открывает дверь — не слишком широко, но достаточно, чтобы она увидела: его мокрые волосы, растрепанные и блестящие, и капля воды, которая падает с пряди на лбу и скатывается к самому кончику носа. Ресницы слиплись в мокрые черные лучики, отчего его голубые глаза кажутся еще ярче.

Пайпер забывает, что делает. Забывает собственное имя.

Он смотрит на нее — она чувствует это, — но ее взгляд подчиняется гравитации, медленно скользя вниз: по уголку губ, будто намечающих усмешку, по линиям на шее, к блестящей ложбинке на горле.

Из-за него наружу вырывается клубящийся пар — он оседает на ее раскрасневшихся щеках, превращая их в росу.

— Эммм, — выдавливает она, но фраза растворяется в воздухе.

Его широкие плечи скользят под каплями. Ее накрывает непреодолимое желание провести пальцами по этой прекрасной линии, а потом поднести их, влажные, к губам. Жар бьет по ней, расходится по всему телу.

Пайпер встряхивает себя.

— Так. Нет. — Она делает шаг назад — волевым усилием.

Совсем неприлично, что она чувствует аромат собственного геля для душа на его коже. А на его левую грудную мышцу медленно сползают с любовью цепляющиеся пузырьки.

Пайпер не верит в Санту, но сейчас ей кажется, что судьба выдала ей странную рождественскую кару, куда хуже угля.

Она поднимает руки, сдаваясь.

— Ладно. Ладно.

Скотт хмурится.

— Что-то не так? — Он скрещивает руки, она узнает защитный жест, но толку мало: при этом его бицепсы напрягаются, а на предплечье проступает жила.

И… нет. Вообще нет.

Пайпер идет в спальню, достает из-под кровати незаконно вскрытую посылку Скотта и возвращается, протягивая ее. Путь один — через огонь.

— Вот, — говорит она, но ждет, пока он положит на раковину стакан и картон, прежде чем взять коробку.

Пайпер, проявив нечеловеческую стойкость, не проверяет, не сдвинулось ли полотенце на его бедрах, когда он повернул корпус.

Скотт берет коробку, когда руки освобождаются, и смотрит на нее.

— И что мне с этим делать?

— Это твоя…

Он и так знает, Пайпер. Он ходил на то комедийное шоу.

Она многозначительно поднимает брови, а когда это не помогает, добавляет отчаянное:

— Игрушка.

— Моя игрушка? — Он слегка качает головой, не улавливая смысл, и открывает коробку другой рукой.

Пайпер не дышит, наблюдая, как он смотрит внутрь, отрывая остатки упаковки. Она ждет, когда он поймет, что она натворила: не только вторглась в его личное пространство и нарушила федеральный закон, но и еще пошутила на эту тему.

Наконец до него доходит — тот самый момент, которого она боялась, ъ и глаза Скотта расширяются.

Пайпер не выдерживает его надвигающегося огорчения или злости — или, еще хуже, того, как он постарается скрыть это из вежливости. Она закрывает глаза рукой.

— Мне очень, очень жаль. Я должна была вернуть посылку сразу, как поняла ошибку. И тебе совершенно не нужно стесняться того, что ты заказал. Секс-игрушки — нормальная и здоровая часть исследования удовольствия…

— Пайпер. — Скотт произносит ее имя так, будто подавился.

— Да? — Она опускает руку, но глаза держит прищуренными. Она помнит, что он все еще полуголый.

— Мне нужно кое-что сказать. — Он внезапно становится очень серьезным, взгляд сосредоточен и не отрывается от ее глаз. — Как бы я ни ценил и, честно, поддерживал твою речь, вот это… — он вытаскивает предмет из коробки, — это массажер.

— А. Ну, называй как хочешь.

Пайпер о таком не слышала, но кому какое дело. Скотт — врач. Может, он привык к клиническим терминам.

Он начинает смеяться, показывает ей раскрытую коробку с картинкой на крышке.

— Нет, правда. Это копия массажера для расслабления мышц.

Если честно, звучит он все равно как секс-игрушка. Но теперь, когда картинка на коробке полностью видна, Пайпер понимает, что видела такие штуки. Муж Мэй, Том, использует ее на икроножных мышцах после пробежек. Хотя, по ее мнению, для других целей прибор тоже подошел бы… пусть и больно.

— Понятно. — Она сникает. Честно говоря? Даже как-то обидно. — Можно я не буду менять шутку?

Скотт уже по-настоящему смеется, наклоняясь так близко, что его лоб почти касается ее плеча. И хотя смех такой же прекрасный, как и все остальное в нем, Пайпер выдерживает лишь определенное количество рельефных мышц.

Ее обдает жаром — от смущения и от пара, валящего из ванной, где, уверена она, паук уже давно сбежал.

— Не в обиду, но тебе придется одеться. Ты не можешь быть милым, умным, внимательным, смеяться над моими шутками и при этом ходить у меня дома горячий, мокрый и полуголый. У меня правило.

Пайпер могла бы продолжить. Ей есть что сказать, раз уж она знает, что он — тот самый парень из 3А, который всегда заносит ее мусорные баки, когда идет дождь. Но она не успевает, потому что он снова широко, открыто улыбается и перебивает.

— Пайпер, — говорит он, глядя на нее с такой открытой нежностью. — Я знаю, чего хочу на Рождество.

— Поздравляю? — Она и правда рада за него. Но немного раздражена, что ее тирада, похоже, ни на что не действует.

Но Скотт наклоняется, кладет большую ладонь ей на локоть очень осторожно и целует.

Его губы теплые после душа, и Пайпер кажется, что тепло всего его тела переливается в нее от этой точки, где они соприкасаются.

Ей нужно мгновение, чтобы прийти в себя, но когда он легко прикусывает ее нижнюю губу, она мягко подается к нему, а тонкая ткань ее футболки впитывает влагу с его груди.

Скотт, видимо, понимает это как приглашение, потому что его ладонь скользит с ее локтя на поясницу, а вторая поднимается, чтобы бережно обхватить ее подбородок.

На секунду в его движениях мелькает тень приемного покоя — та же осторожность.

Молчаливый вопрос — легкое «можно?» — гаснет на его губах, когда она обнимает его за шею, пропуская пальцы сквозь влажные пряди.

Пайпер не замечает, как он ведет ее назад в ванную, разворачивает, пока холодный фарфор изгиба умывальника не касается ее спины, и она не издает тихий вздох.

Скотт подхватывает ее, сцепив руки под ее бедрами, и поднимает, усаживая на столешницу. Ее бедро задевает бутылочку фиксирующего спрея — такую дорогую, что она бы точно остановилась, чтобы поставить ее на место, если бы поцелуй был хотя бы на один процент менее ошеломительным.

Он на вкус как тыквенный пирог — теплая пряность, сладкая ваниль — и как дни, недели, месяцы далекого, сдержанного, наконец-то выплеснувшегося желания.

Пайпер раздвигает ноги, приглашая, и Скотт делает шаг вперед. Между ними остается только его полотенце и тонкая, уже слегка ткань ее спортивных штанов.

Она изучает его голую спину, руки немного скользят, прежде чем находят опору в ложбинке между шеей и плечами.

Ее нос становится влажным, когда она прижимается под его челюсть, слегка трется, переводит дыхание.

Похоже, ей придется пересмотреть свою теорию о том, что под Рождество лучше быть одной.