Но никто в лицо Арехину не вглядывался, не вглядывался и в фигуру: в Стокгольме он оставил представительскую одежду на попечение Анны‑Марии, сюда же отправился, говоря языком тезки Орехина, «в шмотках попроще», в которых и должен показываться в обществе гражданин, чьё место в зелёном вагоне. И если в спокойном Стокгольме бедняка не замечали, то в спокойной Риге не замечали вдвойне.

С рюкзаком, опять же солдатским, за спиной, он шёл неторопливо по теневой стороне улицы. Брать извозчика небогатый финн без крайней нужды бы не стал, а нужда крайней не была. Собственно, не было нужды никакой: он пока не знал, куда точно ему идти. Время от времени он садился на скамейку, снимал кепку, обмахивался ей. Отдыхал. Если прежде влияние кепки можно было приписать самовнушению, то теперь отрицать некую силу было бы непростительно. Стоило обнажить голову, как возвращалось чувство «глаза» – темного потока, стремящегося утянуть за собой. Он надевал кепку, и через несколько минут наваждение проходило. Не сразу, нет. Не луч света, мгновенно прогоняющий мрак. Скорее, метла, выметающая тараканов. Да, так вернее.

От скамейки к скамейке он и шёл. Плыл по течению. Вскоре он был не в парадной, казовой Риге, а в местах попроще, где и скамейки были не казённые, а простенькие, почти деревенские, поставленные обывателями по собственному желанию, или по намёку квартального надзирателя, что, в общем‑то, одно и то же. Присел в очередной раз, снял кепку, окунулся в мутный поток.

– И ты, браток, ищешь? – рядом, не спрашиваясь, сел человек куда более побитый жизнью, нежели финн Тапио Тяхти, побитый и буквально: несколько кровоподтеков разной степени цветения на лице вопрошающего свидетельствовали, что били его часто.

Арехин кивнул. Чем хорош кивок? А тем, что всяк видит в нём своё.

– Меня предупреждали: не пей, пьяным он тебя хуже слышит, ну, и ты его, конечно, тоже. А как не выпить, когда случай подвернулся? Да и не допьяна пил, кто ж тут напоит допьяна? Стопочку поднесли, и будь рад. Но крепкая, видно, стопочка, с махрой или что они туда для крепости намешивают. Только сейчас и очухался. Ну, пошли, что ли?

Он поднялся, и Арехин поднялся вместе с ним. Как ни странно, шли они в одном направлении, видно, звал их один голос.

Пришли они к чайной последнего пошиба – с мухами, спитым чаем, грязью на полу и ещё больше – на столах. Для сегодняшней Москвы дело обыкновенное, и то уходит в прошлое, но от Риги ожидалось больше порядка.

Полдюжины человек сидели за столами, кто парами, кто наособицу, и пили жиденький чай под сушки. Спиртного – ни‑ни.

– Тут даже пиво варить запретили, в Риге, – поведал Арехину попутчик. – Мол, не время для пива. Ячмень нынче дорог, – он хихикнул и безошибочно подошел к нужному столу, в отличие от прочих, чистому, за которым сидел человек средних лет бухгалтерского вида, правда, без нарукавников. Перед ним была небольшая тетрадь и пара карандашей.

– Это тут, значит, в поход записываются?

– Не в поход, а в экспедицию к Северному Полюсу. Здесь. Ваша специальность?

– Матрос я. Врать не стану, плавать почти не плавал. В Кронштадте мы стояли. Вахту нести могу, на шлюпке загребной, и всякое другое по мелочи,. Главное, дисциплину понимаю. Прикажут делай то, делаю то. Прикажут делай это, делаю это. Прикажут ничего не делать – ничего не делаю. Ну, и понятлив, это я не для хвастовства, а для дела. Покажут, объяснят что – схватываю на лету.

– Документы есть?

– Вот чего нет, того нет. Не до документов нам было, понимаешь, когда спасались. Вот разве – попутчик засучил рукав черной, давно не стиранной рубахи. На правом предплечье вытатуирован образ осьминога с крылышками.

– Этого достаточно. Берём, – человек бухгалтерского вида спросил фамилию, имя, отчество (Дикштейн Иван Владимирович), возраст – двадцать четыре года (на вид все тридцать пять), и предложил выбрать место по нраву, и с чаем да сушками не стеснятся.

Кепку при входе в чайную Арехин снял, и сейчас чувствовал себя как в общественной бане. Мыльный пар, и ты перед всеми – как на ладошке. Только у большинства свои дела: кто мылится, кто просто сидит, ноги в шайке парит. А кто на других много пялится – взашей из бани на улицу.

– Так… А вы, думается мне, с другого корабля.

– Мой кореш, – заступился попутчик, не спешащий к спитому чаю. Но как‑то неубедительно заступился.

– Матрос? – продолжил опрос человек бухгалтерского вида.

– Я человек сухопутный, – признался Арехин.

– На что гож?

– В войну санитаром был. Фельдшера заменить могу. Порошок подходящий дать, зуб вырвать, вывих вправить, – это запросто. Пулю вытащу, если получится. Ожоги лечу. При нужде ампутацию произведу. А вот в груди и животе мне сложно. Если разворотит живот, штыком ли, осколком, тут от меня пользы мало. Повязку разве наложу, и всё. Сколько ни приходилось оперировать – ничем хорошим не кончалось.

– А зачем же оперировали?

– Командир прикажет, да наган наставит, отчего не оперировать?

– Что ж, опытный фельдшер нам пригодится, – человек бухгалтерского вида потянулся за книгой.

– Мне бы только с Птыцаком поговорить, – Арехин нарочно убрал «товарища».

– Птыцака? Некогда товарищу Птыцаку, у него работы знаешь, сколько? У него работы даже я не знаю, сколько.

– И всё‑таки разговор должен состоятся. Вы только доложите, что пришел человек по поводу письма.

– Вы ещё и письма пишете? Сядьте вот в тот уголок (на этот раз человек бухгалтерского вида уголок определил сам), сядьте и ждите.

А сам сосредоточенно стал просматривать тетрадку. Действительно, что у него, дел больше нет, кидаться к Птыцаку.

Но Птыцак пришел сам.

– Похоже, я кому‑то срочно потребовался?

– Да вот спрашивают вас – привстал человек бухгалтерского вида.

– Погодите, Шихов, дайте‑ка, я сам угадаю.

Он осмотрел зальчик. Задача нетрудная, недаром человек бухгалтерского вида усадил Арехина в особый уголок. Но Птыцак вершил дело с полной серьезностью: медленно обвел взором зал, потом, прикрыв глаза, подумал, и лишь затем пошёл к Арехину.

– Вот мы и встретились, к чему вы, кажется, весьма стремились.

– Не то, чтобы очень уж стремился, просто дела есть дела.

– Так какие же у вас ко мне дела?

– Их, собственно, два. Одно казённое, другое личное. С какого угодно будет начать?

– «Угодно будет»… Вы прямо стряпчий или помощник провинциального присяжного поверенного, – Птыцак сел напротив Арехина, сделал этакий неопределенный жест рукой, и ему тут же принесли чай со сливками и маковый бублик. Другой может повторять это движение с необыкновенной точностью, но не то, что чаю – взгляда не удостоится. Не в жесте дело.

– Отчасти вы угадали. Я юрист, правовед, хотя положение правоведов в России сегодня не вполне определено. Тем не менее, некоторые поручения правового характера я исполняю, и, смею уверить, исполняю, будучи наделенный всеми необходимыми полномочиями.

– Ну, исполняйте, исполняйте, – Птыцак смотрел больше не чашку с чаем, нежели на Арехина, исподволь расставляя приоритеты.

– Через ваше торговой представительство должны были совершиться закупки ряда препаратов на весьма крупную сумму.

– Постоянно совершаются, и суммы вполне приличные, – невозмутимо подтвердил Птыцак.

– Речь идет о закупках медпрепаратов у швейцарской фармацевтической компании «Багейтер» в феврале этого года, – столь же невозмутимым, если можно сказать, пыльным голосом продолжил Арехин.

– Документов, как вы видите, у меня при себе нет. Я бы мог посоветовать обратиться официально, в торгпредство, но с учетом обстоятельств – Птыцак ещё раз медленно обвел взором зал, и на этот все смотрели ему в лицо с готовностью выполнить любой приказ. То есть совершенно любой.

Тишина была – слышно, как муха пролетит. А летали они тут во множестве.

– С учетом обстоятельств, и, прежде всего, вашей настойчивости отвечу здесь: да, мы занимались этой сделкой.

– И никакие непредвиденные обстоятельства не повлияли на её ход.