Ввели наседку. С виду человек, как человек. Спокойный, без угодливости.
– Присаживайтесь, – сказал Арехин.
Человек молча сел.
– Что вы можете рассказать о Циолковском? – прямо спросил Арехин.
– О Циолковском? Мне не ставили задачи работать по Циолковскому.
– А вы без задачи. Впечатления незаинтересованного наблюдателя.
Собеседник помолчал, собираясь с мыслями, потом начал:
– По виду, человек он здесь случайный. Политики не касается, в политические разговоры не встревает. Но сам поговорить любит.
– О чём?
Собеседник усмехнулся:
– Вроде как лекции о мироздании читает. О Солнце, о Луне, о звёздах. Интересно. Захватывает. Людям любо. Говорит, что изобрел машину, на которой можно на Луну улететь. И дальше. И что все непременно отсюда и улетят. Здесь тяжело. Тяжесть нас и держит на Земле. Все живем в тесноте, злые с добрыми, умные с дураками, люди с насекомыми всякими. Отсюда и постоянные непорядки. А в небе насекомых не будет, клопов всяких, вошек. Дураки останутся на Земле, а злые, наоборот, улетят так далеко к звёздам, что потеряются навсегда. Ну, и рассказывает, как оно – на Луне, на Марсе… Заслушаешься, обо всём забудешь, а это в тюрьме дорогого стоит.
– Не обижают его?
– В камере‑то? И не думайте. Кто ж его обидит?
– И каково ему в камере?
– Блинами не кормят, чего нет, того нет. Кому ж в камере хорошо?
– Вам папирос? – спросил Арехин, прощаясь.
– Откуда у меня могут быть папиросы? А вот окурки, те с превеликим удовольствием. Шёл, подобрал, обыкновенное дело.
Пока уводили наседку, поспел и лубянский чай. Дежурный расщедрился, видно, помощник растолковал ему про Арехина.
Чай крепкий до черноты, сверху прикрыт блюдцем, а на блюдце – осьмушка колотого сахара.
– Заводить, что ли? – спросил помощник дежурного.
– Заводите.
Циолковский отличался от заключенного‑осведомителя не только возрастом (он был совершенным стариком), сколько тем, что состояние своё считал временным. Разберётся следователь, прикажет начальник, или, наконец, кончится дурной сон, и он проснётся дома, в собственной спальне, где в окно светит месяц, а за печкой стрекочет сверчок. И на Арехина смотрит, как на вероятный фактор пробуждения.
– Константин Эдуардович Циолковский?
– Говорите громче, я очень плохо слышу.
Арехин повторил, отчетливо выговаривая слова, но ни на йоту не повысив голос.
– Да, да, это я. Я Циолковский – он сказал это так, как, верно, сказал бы Павел Первый.
– Вы против Советской Власти?
– Помилуйте, с чего бы это. Нет, я не против Советской Власти.
– Быть может, вам больше нравится власть царская?
– У нас обоюдное равнодушие. Царской власти не было дела до моих открытий, ну, а мне нет дела до её судьбы. Прошло её время.
– Прошло?
– Конечно. Равнодушие к новому, неприятие нового, авторитет чина и титула, а не ума – всё это губит государство. И не мне об этом государстве жалеть.
– Так почему же вы здесь, на Лубянке?
– Вы меня спрашиваете?
– Вас, верно, обманули? Вы доверились не тем людям?
– Насколько могу судить, никто меня не обманывал, и никому я не доверял ничего, о чём можно было бы сожалеть или стыдиться. Подумав, я решил, что меня сюда поставили.
– Подставили?
– Поставили. Как ставят шашку на доске, «в сортир», знаете. Потому что я догадываюсь о том, о чём догадываться мне нельзя.
– А именно? Или это секрет?
– Это секрет, который желательно сделать общедоступным. По крайней мере, для верховной власти.
– Я не верховная власть, но, может быть, поделитесь?
– Э… – окашлялся старик, прочищая горло.
– Выпейте чаю, – предложил Арехин, пододвигая кружку с блюдцем.
– Благодарствую, – Циолковский сунул за щеку сколок сахара, сделал пару глотков чая. – Давненько не пил я настоящего чая, да ещё с сахаром. Но вам это неинтересно. Позвольте приступить. Вселенная, звёзды вокруг нас существуют невообразимо долго. Миллиарды, сотни миллиардов лет, кто знает. Для человека, живущего шестьдесят, семьдесят, много восемьдесят лет это за пределами понимания. Взять крохотную, микроскопическую часть жизни вселенной, пятьсот лет. Открыта Америка, Австралия с Океанией, Антарктида, покорены полюса, в небе летают дирижабли и аэропланы, по морю ходят огромные, как города, корабли, появились дредноуты с чудовищными пушками, фотография, синема, беспроволочный телеграф. А за миллиарды лет? Возникновение существ, стоящих по отношении к нам настолько выше, насколько мы выше планктона, представляется неоспоримым. Где они, эти существа? Да где угодно. Совсем ведь необязательно, чтобы они находились на том же уровне состояния материи, что и мы. Я предполагаю, что они пребывают в виде лучистой энергии, но способны при необходимости принимать и другое обличье. И в своём лучистом состоянии они без труда проникают в наше сознание. Вам это кажется фантазией, быть может, даже бредом, но я на собственном опыте убедился в способности лучистых существ читать мысли.
– То есть вы состоите в мысленной связи с лучистыми существами?
– Нет. То есть надеюсь, что нет. Связь с ними исключительно опасна: рано или поздно они овладеют вашим разумом, и вы станете жалкой марионеткой.
– Но зачем сверхсуществам мы?
– Как знать. Зачем китам планктон? Быть может, они питаются нашей лучистой, сиречь мысленной энергией. Её у нас мало, капли, зато нас много. Или они просто развлекаются от скуки. Нет, этого я не знаю. Я другое знаю: многое, что происходит вокруг, происходит потому, что так пожелали лучистые существа. И людям просто необходимо учиться защищаться, учиться закрывать своё сознание.
– Э… Молитвы, медитации?
– В молитвах я не силён. Я предлагаю инженерное решение. Сфера вокруг головы.
– Наподобие рыцарского шлема?
– Или устройство, подобное ему. Корона, скипетр, держава – вы полагаете, эти атрибуты случайны? Случайно императоры и короли носили на голове корону – или для того, чтобы избавиться от губительных подсказок непрошенных суфлёров? Но это догадки. Мне нужны практические эксперименты. Вероятно, вполне достаточно сделать у шляп, кепок, капоров и прочих головных уборов подкладку в виде мелокоячеистой металлической сети. Материал нужно подобрать опытным путем. Золото, серебро, медь. Даже железо, но оно ржавеет. Зато недорого, в глаза не бросается. Фольга? Не знаю. Нужны опыты. И срочные опыты. Эти существа… Возможно, они подтолкнули народы к войне. А теперь желают погубить революцию руками революции же. Внушая вождям мысли, толкающие на междоусобицы, дрязги… Не знаю, я с вождями не знаком. Но прежде всего необходимо оградить их, вождей. И охране раздать каски, богатырки с медной сетчатой изнанкой, или что‑нибудь в этом же роде. Повторяю, нужны опыты. Сколько открытий остаются бумажными прожектами, потому что не хватает ничтожнейших сумм на опыты. Я цельнометаллический дирижабль изобрел. Представил чертежи – неполные, конечно, суть в названии: цельнометаллический – Циолковский произнес слово по слогам. – Умные люди смотрели, Жуковский одобрил. На модель просил я четыреста рублей. Четыреста! Купчишка средней руки в ресторане больше за вечер оставляет! А мне отказали. И вы спрашиваете, люблю ли я царскую власть? Терпеть не могу!
– А советская?
– А советской я сам помочь хочу. Знаю, нет у неё лишней копейки, война, разруха, но главный враг гнездится в головах. Вчера тут, – он постучал согнутым пальцем по собственному лбу, – завтра в иной голове, послезавтра в третьей. Опыты нужны, опыты. Земля – это вроде курятника для межзвёздных хищников. Прилетели, поселились. То одну курочку прихватят, то другую, а иногда, то ли от солнечной активности, или от активности центра галактики, не знаю, аппетит их просыпается – или они сами просыпаются – и начинают пожирать нас миллионами. Потому будущее человека в космосе. Если мы рассеемся в пространстве, да ещё сами обретём лучистую форму, тогда человечество будет спасено. Но это дело будущего, сегодня же мне и нужно‑то немного, пуда три‑четыре тонкой проволоки и возможность ставить эксперименты, – говорил Циолковский не всегда гладко, но речь его захватывала. – Вот и всё, – он отставил пустую кружку, накрыл его пустым блюдцем.
