– Я… Мне нужно домой, – бормочу я, и вижу, как его лицо слегка темнеет от разочарования.

– Конечно, понимаю, – говорит он быстро. – Простите, если было неуместно…

– Нет, не неуместно! – прерываю я его, и сама удивляюсь собственной решительности. – Просто… Может быть, мы могли бы обменяться контактами? Продолжить разговор как-нибудь потом?

Его лицо снова озаряется улыбкой:

– С удовольствием.

Он достает телефон. Замечаю, что это последняя модель, дорогая, а я лезу в сумку за своим старым аппаратом, который мама купила мне ещё в школе. Мне немного стыдно, но он не подает виду.

– Диктуйте номер, – говорит он, и я, запинаясь, произношу цифры.

Через секунду мой телефон звонит.

– Теперь у вас есть мой номер, – улыбается он. – Женя Вальтер, режиссер и поклонник поэзии.

– Инга Ларина, сценаристка и поклонница Бродского, – отвечаю я, сохраняя контакт.

Мы стоим и смотрим друг на друга, и я чувствую, как что-то важное только что произошло. Какая-то граница пересечена, какая-то дверь открылась. Воздух между нами словно наэлектризован, полон невысказанных слов и возможностей.

– Мне действительно пора, – говорю я наконец, хотя уходить совсем не хочется.

– Конечно. Но я напишу, если позволите?

– Позволяю, – отвечаю тише, чем хотела.

Мы расходимся по разным платформам: он едет в другую сторону. Перед тем как уйти, он оборачивается и машет мне рукой, и я машу в ответ, чувствуя себя героиней французского фильма.

Еду домой и понимаю, что улыбаюсь. Просто так, без причины. А в руках у меня растрепанный Бродский, который внезапно стал еще дороже – ведь именно он стал причиной нашего знакомства.

Вытаскиваю телефон и смотрю на новый контакт: «Женя Вальтер». И вдруг понимаю, что очень жду его сообщения.

Женя пишет мне в тот же вечер. Я лежу в кровати с блокнотом, пытаясь поймать строчки нового стихотворения о встрече в метро, когда телефон вибрирует. Сердце подскакивает к горлу, ведь я уже догадываюсь, от кого это сообщение.

«Добрый вечер, Инга! Думаю о нашем разговоре. А вы случайно не свободны завтра? Есть кафе на Патриарших, называется "Мастер и Маргарита". Кажется, это идеальное место для поэтессы и режиссера. Женя».

Перечитываю сообщение раз пять, прежде чем ответить. Пальцы дрожат от волнения и страха, не понимаю. Пишу, стираю, пишу снова:

«Добрый вечер. Да, свободна. Во сколько?».

Коротко, сухо. Но другого варианта я не нахожу, все остальные кажутся либо слишком восторженными, либо слишком формальными.

«В 18:00? Патриаршие пруды, 10. До встречи».

Засыпаю я плохо. Всю ночь в голове крутятся обрывки нашего разговора, его улыбка, то, как он цитировал Бродского. Утром просыпаюсь с чувством, будто сегодня случится что-то важное.

День тянется невыносимо долго. На лекциях не могу сосредоточиться, в блокноте вместо конспектов рисую какие-то завитушки. Подруга Лена замечает мою рассеянность:

– Инга, ты как будто не здесь. Что случилось?

– Ничего особенного, – отвечаю я уклончиво. – Просто обдумываю новый сценарий.

Ложь выходит удивительно легко, хотя я терпеть не могу врать. Но как объяснить, что встречаюсь с парнем, которого знаю от силы полчаса? Что жду этой встречи так, будто от нее зависит вся моя жизнь?

К пяти вечера я уже дома, мечусь по комнате в поисках подходящего наряда. Примеряю черную водолазку – слишком мрачно. Серое платье – слишком официально. Останавливаюсь на темно-синем свитере и любимых джинсах, накидываю то самое длинное пальто. В зеркале отражается девушка, которая старается выглядеть естественно, но волнение выдают блестящие глаза и легкий румянец.

Приезжаю на Патриаршие за пятнадцать минут до встречи. Октябрьский вечер окрашивает пруды в золотисто-коричневые тона, листья шуршат под ногами, воздух пахнет осенью и предвкушением. Нахожу кафе «Мастер и Маргарита», но не захожу внутрь. Это небольшое, уютное заведение с витражными окнами. Идеальное место для первого свидания. Хотя это ведь не свидание, правда? Просто встреча двух людей, которые любят искусство.

Женя приходит ровно в шесть. Я вижу его издалека – высокий силуэт в темной куртке, та же легкая походка, волосы на этот раз распущены и слегка растрепаны ветром. Подходит ко мне с улыбкой:

– Не замерзли? Я немного опаздываю.

– Нет, все в порядке, – отвечаю я, хотя стою здесь уже пятнадцать минут и успела пересчитать всех уток на пруду.

Внутри кафе царит атмосфера богемного Арбата шестидесятых: столики с клетчатыми скатертями, книжные полки до потолка, портреты Булгакова и фотографии старой Москвы. Женя выбирает столик в углу, у окна, откуда виден пруд.

– Это место особенное, – говорит он, помогая мне снять пальто. – Здесь собирались писатели и режиссеры еще в советское время. Легенда гласит, что за тем столиком, – он кивает в сторону стены, – Рязанов придумал сюжет «Иронии судьбы».

– Правда? – я оглядываюсь с новым интересом. – Тогда нам повезло с местом.

Мы заказываем кофе: он эспрессо, я капучино с корицей. Официантка, пожилая женщина с добрыми глазами, приносит еще и тарелку печенья «от заведения».

Первые минуты проходят в легкой неловкости. В метро было проще. Там была стихия, движение, мы оба были не в своей тарелке. Здесь же, в тишине кафе, каждое слово приобретает особенный вес.

– Расскажите о своих стихах, – говорит Женя, размешивая сахар в кофе. – Вчера вы только вскользь упомянули.

Я краснею:

– Они не очень хорошие. Так, графомания.

– Сомневаюсь. Люди, которые читают Бродского в метро, не пишут графоманию.

– Откуда такая уверенность?

– Интуиция режиссера, – он улыбается. – Мы умеем видеть настоящее. А еще у вас особенный взгляд. Вы смотрите на мир как поэт.

– То есть как?

– Как будто ищете скрытые смыслы в обычных вещах.

Я молчу, не зная, что ответить. Никто никогда не говорил мне таких слов. Никто не видел во мне поэта.

– Можно послушать что-нибудь из вашего творчества? – спрашивает он тихо.

– Сейчас? Здесь?

– А почему нет?

Достаю из сумки потрепанный блокнот, листаю страницы. Руки дрожат. Нахожу стихотворение, которое написала позавчера.

– Это совсем короткое, – предупреждаю я.

– Самое лучшее обычно короткое.

Читаю, почти шепотом, боясь поднять глаза:

«Октябрь рассыпал по асфальту

Монеты желтых листьев.

Город считает убытки лета,

А я считаю шаги

От остановки до дома,

От одиночества до одиночества.

В лужах дрожат фонари,

как слезы на щеках города.

А я иду домой

с привкусом осени во рту

и знаю:

что-то навсегда

закончится сегодня».

Тишина. Женя смотрит на меня так внимательно, что хочется спрятаться.

– Инга, – говорит он наконец, – это потрясающе.

– Не преувеличивайте…

– Я не преувеличиваю. Вы слышите? «Привкус осени во рту» – это же чистая синестезия. А образ фонарей как слез города… Черт, да вы настоящий поэт.

Щеки горят от смущения и радости. Никто никогда не анализировал мои стихи, не говорил таких слов.

– А теперь ваша очередь, – говорю я. – Расскажите о фильмах.

И он рассказывает. Оказывается, снимает уже два года короткометражки о современной Москве, о людях, которые ищут себя в мегаполисе. Последняя его работа о девушке, которая каждый день ездит в метро и придумывает истории о пассажирах.

– Это же почти как я! – смеюсь. – Я тоже часто фантазирую о незнакомых людях.

– Вот видите? Я же говорил – мы родственные души.

Родственные души. Фраза повисает в воздухе, и мы оба будто осознаем ее значение. Женя слегка краснеет, я отвожу глаза к окну.

За окном уже темнеет, фонари отражаются в темной воде пруда. Мы сидим здесь уже два часа, но время летит незаметно. Разговор течет легко, естественно – от кино к литературе, от творчества к жизни, от серьезного к смешному.