«Я спрячу твой образ, вытерев пыль

Поглубже, подальше

За фотоальбомами, письмами, книгами

За черно-белым пейзажем…»

Flëur «Люди, попавшие в шторм»

Ветер сгибал стволы деревьев так сильно, будто хотел переломить их пополам. Небо серым, тяжёлым полотном нависало над городом.

Я любила такую погоду. Называла её готической. Выходила на пустынную улицу, неторопливо шла к набережной, садилась на парапет и размышляла. А иногда мечтала. Что однажды ты придёшь за мной. Как в сказке. Но это были всего лишь мечты. Я наконец-то научилась ценить себя и больше не позволю играть с моей жизнью. Чего бы это ни стоило. Твои уроки не прошли даром.

«Правда?», – шепчет где-то внутри предательский голос.

Поплотнее укутавшись в тёплый вязаный шарф, усмехнулась, глядя на бушующий залив. Кого я обманываю? Тебе стоит только поманить меня, и я, бросив все, побегу за тобой на край света.

Просто осознание того, что ты никогда этого не сделаешь, пытаюсь заглушить мыслями о том, что это я больше не принадлежу тебе. Что я без тебя живу, а не существую. Иначе становится невыносимо. Это похоже на сумасшествие. Может, просто прошло слишком мало времени… Десять лет… Слишком мало времени, чтобы вычеркнуть твой образ из своей памяти. А хочу ли я вообще это делать?..

Дорогие читатели!

Добро пожаловать в мою новую историю!

Готовы заглянуть в прошлое вместе со мной и узнать, с чего все началось?

Тогда переходим к следующей главе.

И не забудьте поставить звездочку и добавить книгу в библиотеку, чтобы не потерять!

Октябрьский вечер обнимает Москву своей меланхоличной прохладой, а я иду по подземному переходу к метро, утопая в своём длинном чёрном пальто. В руках у меня потрепанный томик Бродского с загнутыми уголками страниц и карандашными пометками на полях. Эта книга уже давно стала частью меня, как дневник или талисман.

Спускаюсь по эскалатору в подземное царство московского метро, где в семь вечера царит настоящий ад. Час пик – это отдельная вселенная, где люди превращаются в безликий поток, где каждый квадратный сантиметр пространства борется за своё существование. Воздух густой, пропитанный запахами духов, кофе из автоматов, влажной одежды и тем особенным ароматом метро, который ни с чем не перепутаешь.

На платформе давка невероятная. Люди стоят плотной стеной: офисные работники в строгих костюмах с усталыми лицами, студенты с громоздкими рюкзаками, пожилые женщины с тяжелыми сумками, подростки, залипшие в телефоны. Все куда-то спешат, все раздражены, все мечтают оказаться дома. Я прижимаю книгу к груди и стараюсь найти относительно свободное место у колонны, чтобы хоть на минутку погрузиться в строки Иосифа Александровича.

Открываю страницу наугад, и вот она, магия поэзии: среди этого хаоса вдруг возникает пространство тишины, где есть только я и слова, которые трогают до глубины души. Читаю про осень, про время, про одиночество, и кажется, что автор писал именно про этот момент, про меня, стоящую на платформе в окружении сотен незнакомых людей.

Поезд приходит с грохотом, скрежетом тормозов и характерным свистящим звуком открывающихся дверей. Толпа приходит в движение. Из вагонов начинают выходить пассажиры, а мы, стоящие на платформе, готовимся к штурму. Это всегда напоминает мне какой-то абсурдный спектакль: все толкаются, извиняются, ругаются под нос, но в итоге каким-то чудом все помещаются.

Я медленно двигаюсь к открытым дверям, не отрывая глаз от книги. Это привычка, которая, как говорит мама, до добра не доведёт. Но я не могу иначе. Когда я читаю, весь мир вокруг становится декорацией, а я – главной героиней какой-то другой, более красивой истории.

И тут происходит то, что должно было произойти: кто-то врезается в меня с такой силой, что я теряю равновесие. Книга выскальзывает из рук и летит на грязный пол платформы, страницы разлетаются веером. Я вскрикиваю, но не от боли, а от ужаса за судьбу моего бедного Бродского.

– Простите! Боже, простите, я не смотрел…

Голос мужской, низкий, с легкой хрипотцой. Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с парнем, который выглядит так, будто сошел с постера артхаусного фильма. Высокий, темные волосы собраны в небрежный хвост, несколько прядей выбились и обрамляют лицо с острыми скулами. Глаза темные, почти черные, и в них явно читается искреннее раскаяние.

– Ничего страшного, – бормочу я, опускаясь на корточки, чтобы собрать страницы.

Он тоже приседает рядом, и мы вместе начинаем собирать мою растерзанную книгу. Его пальцы длинные, изящные, как руки художника или музыканта. Когда он передает мне страницы, наши руки на секунду соприкасаются, и я чувствую странную дрожь.

– Бродский, – говорит он, разглядывая обложку, и в его голосе звучит что-то вроде удивления. – «Часть речи». Потрясающая книга.

Я поднимаю голову и смотрю на него внимательнее. В его взгляде неподдельный интерес, а не вежливость ради приличия. Он действительно знает поэзию.

– Вы читали? – спрашиваю я, вставая и прижимая к груди наскоро собранную книгу.

– Конечно. «Я входил вместо дикого зверя в клетку…», – цитирует он, и я чувствую, как внутри что-то переворачивается. – Это одно из самых сильных стихотворений о времени и памяти.

Люди вокруг нас продолжают толкаться, пытаясь попасть в вагон, но мы стоим, смотря друг на друга, и весь мир сжался до размеров нашего разговора.

– Вы учитесь? – спрашивает он, и я киваю.

– ВГИК, сценарный факультет. А вы?

– Режиссерский, – улыбается он, и эта улыбка преображает его лицо, делает мягче, теплее. – Меня зовут Женя. Евгений Вальтер.

– Инга Ларина, – представляюсь я и чувствую, как щеки предательски розовеют.

Поезд трогается, а мы остаемся на платформе. Следующий придёт через несколько минут, но мне почему-то совсем не хочется спешить.

– Ларина… – задумчиво повторяет он. – Как Татьяна? Вы случайно не пишете письма Онегиным?

Я смеюсь искренне и легко:

– Пишу, но только сценарии. И стихи иногда.

– Стихи? – его глаза загораются. – О чем?

– Обо всем и ни о чем. О дожде на стеклах, о том, как свет падает на старые стены, о людях в метро… – я запинаюсь, понимая, что говорю слишком много, слишком откровенно.

– Это прекрасно, – говорит он серьезно. – Я снимаю короткометражки, и мне всегда не хватает поэтичности, взгляда на обычные вещи под необычным углом.

Подходит следующий поезд, но мы словно не замечаем его. Разговор течет сам собой, легко и естественно, как будто мы знакомы не пять минут, а всю жизнь. Он рассказывает о своих фильмах – чёрно-белых историях об одиночестве в большом городе, а я – о сценариях, которые пишу по ночам, когда весь мир спит и можно быть честной с самой собой.

– Вы знаете Тарковского? – спрашивает он внезапно.

– «Сталкер» – это вообще отдельная вселенная, – отвечаю я, и он интенсивно кивает.

– Именно! Способность превратить простую поездку в Зону в метафизическое путешествие… Вот что такое настоящее кино.

Мы пропускаем еще один поезд, потом еще один. Час пик идет на спад, людей становится меньше, но наш разговор только набирает обороты. Мы говорим о Феллини и Годаре, о том, может ли кино быть поэзией, о том, почему современные фильмы часто лишены души. Он жестикулирует, рассказывая о своих идеях, а я слушаю, завороженная его страстностью, тем, как он умеет говорить о прекрасном.

– Послушайте, – говорит он внезапно, останавливаясь посреди фразы о неореализме. – Это может показаться безумием, но… Не хотите ли вы продолжить разговор где-нибудь еще? Есть одно кафе недалеко отсюда, очень уютное…

Я смотрю на него и понимаю, что хочу. Очень хочу. Но в то же время внутри поднимается паника: я не умею так, легко и просто. Я не умею знакомиться с парнями в метро и идти с ними в кафе. Это не про меня.