Толковым пропагандистом был Епифанов. Но вот, едва расстался с Петербургом, едва женился, — словно бы исчез человек… Михаил не знал, что тут и подумать. Не хотелось верить, что с окончанием института могло так вот просто окончиться для его друга и дело, которому они оба взялись служить, не хотелось верить, что оборвалась и сама их дружба, которая прежде казалась ему такой надежной…
Михаил решил сначала съездить в Москву, затем — в Смоленск (на всякий случай).
Однако с отъездом из Петербурга получилось не вдруг: дела организации задержали еще почти на месяц…
Отъезд он приурочил к последнему ноябрьскому воскресенью.
И вот пришел этот воскресный день. Михаил поручил Валериану Александрову и Василию Воробьеву доставить его вещи к отходу поезда на Московский вокзал, сам же, с наступлением сумерек, отправился на Выборгскую сторону — на квартиру Егора Климанова, где должны были собраться члены Центрального рабочего кружка. Туда же должен был прийти и Вацлав Цивиньский, которому вновь предстояло заменить в кружке Михаила.
Вечер был стыловатый, мглистый. Уже зажигались огни, когда Михаил вышел на улицу. Мимо пробежал фонарщик с лестницей на плече. Вроде бы именно его черная согнутая фигура и напомнила Михаилу, что уже сумерки, что через несколько часов он покинет этот город, так изменивший его за шесть лет, город, с которым у него теперь так много было связано…
Цепочка огней разрасталась впереди, растягивалась вдоль заснеженной улицы, будто перед ним, именно перед ним, провешивался, намечался красноватыми огоньками некий, далеко уводящий путь…
У Климанова собралось около пятнадцати человек. Как обычно, все оживленно разговаривали, делились последними новостями, вспоминали прошлую, особенно многолюдную, сходку, на которой в организацию было принято сразу несколько женщин-работниц с Новой бумагопрядильни, с Карточной фабрики…
Беседуя в сторонке с хозяином квартиры, Михаил задерживалвзгляд то на одном, то на другом лице, словно бы заранее прощаясь с каждым, из пришедших на эту сходку рабочих.
Вот — Николай Богданов. Слесарь мастерских Варшавской железной дороги. Один из членов Центрального рабочего кружка, вошедший в него как представитель Невского района и вскоре же ставший его секретарем. Чуткий, отзывчивый человек, пользующийся уважением и любовью членов организации. Три года назад окончил техническую школу и продолжал самостоятельно пополнять свое образование. Сам создал у себя в мастерских рабочий кружок, где перечитал с другими молодыми рабочими Чернышевского, Добролюбова, Писарева, Глеба Успенского, Николая Шелгунова. При кружке организовал целую библиотеку. Незаменимый, умный организатор…
Вот — Василий Шелгуиов. Рабочие называют его уважительно: Василь Андреич. Плечистый, бородатый. Из псковских мужиков. Говорит степенно, крутым баском. Давно вхож к студентам, грамотному народу. «Башковитый!» — говорят о нем. Друзей у Шелгунова — чуть ли не на всех питерских заводах и фабриках! Самостоятольно организовал кружок на «Новом адмиралтействе», самостоятельно и занятия проводит в этом кружке. Много и целенаправленно читает. В первый раз побеседовав с ним, Михаил узнал, что тот уже успел прочесть книги Плеханова «Наши разногласия» и «Социализм и политическая борьба», книги, дающие настоящий пример применения марксизма в российской действительности и отвечающие на самые животрепещущие вопросы социал-демократического движения в России.
А сам хозяин квартиры?.. Кузнец. А пролетария в нем можно узнать разве что по несколько напряженной и слегка книжной речи.
Как-то среди прошлой зимы Николай Сивохин, придя к Михаилу, застал Егора Климанова у него. При Сивохине они продолжили разговор, начатый до его прихода. Говорили об экономической статье, прочитанной в «Биржевых ведомостях». Сивохин потом все удивлялся: он никак не мог предположить, что есть такие рабочие, способные поддерживать подобные разговоры…
В прихожей задребезжал звонок. Егор вышел встречать нового гостя. Вернулся в комнату вместе с Вацлавом Цивиньским, зябко потирающим руки.
— Здравствуйте, товарищи! — поздоровался тот со всеми. — Извините, что задержался. Вышел из дому, и показалось, что за мной увязался «хвост». Пришлось поплутать.
Тут же из прихожей был внесен кипящий самовар. Егор пригласил гостей к столу. Когда все расселись, он поднялся и, помедлив, заговорил:
— Товарищи… Сегодня мы собрались попрощаться с Михаилом Иванычем, к большому нашему огорчению, уезжающим от нас. Что поделаешь — надо… Не так уж и много мы были знакомы с ним, всего каких-то два года, но за это время он стал для нас таким близким и таким необходимым человеком. Расставаться с такими людьми всегда тяжело…
— Извини, дорогой Егор Афанасьевич, что перебиваю, — сказал Михаил, поднимаясь. — Я уж лучше сам буду говорить, а то неловко сидеть и слушать, как тебя расхваливают… Да и времени маловато, к сожалению…
— Ну, коли ты уже поднялся, то ладно — продолжай сам… — Егор, добродушно усмехнувшись, махнул рукой и опустился на табурет.
Михаил с улыбкой оглядел сидевших вокруг стола, по привычке словно бы слегка попружинил правой рукой воздух перед собой, перед тем, как заговорить.
— Прежде всего, — начал он, — мы не прощаемся сегодпя, не расстаемся насовсем. Из организации я не выхожу, буду по-прежнему считать себя в «Рабочем союзе», как считают себя и другие наши товарищи, ныне находящиеся в других городах и не сидящие там сложа руки. Мы ведь с вами всегда говорили о необходимости объединения всего нашего пролетариата и пролетариев всего мира. Стало быть, огорчаться нам не надо, когда кто-то из нас по каким-либо обстоятельствам вынужден уехать из столицы. Будем расценивать это так: «Рабочий союз» расширяет пределы своей деятельности! Да, нелегко и мне, други, сегодня уезжать от вас. Но уезжаю с верой в прочность нашего общего дела, с верой в то, что рабочее дело здесь, в Питере, уже по-настоящему жизнеспособно. Вы сами, други, уже всюду проявляете инициативу, сами решаете коренные вопросы нашей борьбы. То есть ныне уже можно говорить о самостоятельно существующей, чисто рабочей организации. Это тот самый результат, к которому все мы стремились. Сторонники шумных и эффектных действий, сторонники террора, упрекали и упрекают нас в «культурничестве», даже в робости. Это самое «культурничество» если у нас и было, то не как основная программа, а только как определенная часть большого дела, обусловленная необходимостью. Скороспелость, торопливость нами всегда осуждалась. Сознательное освоение классового мировоззрения и революционного марксизма требовало и всегда будет требовать глубокой и основательной подготовки. Отсюда и та глубина нашей пропагандистской работы, начинавшейся в нередких случаях с того, что называется «азами» и зачатками обыкновенной грамотности. Социализм, с самого зарождения нашего «Союза», рассматривался нами как мировоззрение, определяющее задачи всей жизни, которые решать по-настоящему, зрело, невозможно без должной культурной работы над собой каждого из нас. Все наши стремления были направлены к тому, чтобы выработать из членов организации не только «без пяти минут революционеров», как порой говорили мы, но революционеров прежде всего сознательных, подготовленных к самостоятельной работе, чтоб каждый имел определенный философский и экономический кругозор, что позволило бы затем стать опять же каждому самостоятельным пропагандистом. — Михаил улыбпулся, снова оглядев сидевших вокруг стола. — Вот смотрю я на вас, други, и радостно у меня на душе: ведь вы, собравшиеся здесь, уже и есть такие люди, о которых я только что сказал, ведь уже создан, пускай и небольшой пока, отряд передовых рабочих, способных повести за собой других! У каждого из вас уже выработаны необходимые для рабочего-революционера черты — стойкость, честность, преданность делу, отзывчивость… Думаю, можно сказать, что вы — рабочая интеллигенция. Да, именно так — рабочая интеллигенция! Право же, други, находясь среди вас, я всякий раз переживаю что-то вроде праздника. Не стыжусь признаться вам сегодня в этом… Рядом с вами мне порой кажется: стоит лишь прикрыть глаза и тут же открыть их, как очутишься в некоем неведомом новом мире, на какой-то другой земле, где вся жизнь течет по-иному, где уже осуществилось великое и прекрасное братство людей, где не осталось ни тени от омертвленной, оказененной жестокой повседневности. Верю, други: такая жизнь будет на земле! Да, вот так размечтаешься порой… Не к тому ли, думаешь, и должно подойти в конце концов развитие жизни, что всюду будет хозяином ее грамотный, знающий, интеллигентный человек? А?! Интеллигент-рабочий, интеллигент-крестьянин… Ведь это и есть, други, высшая цель того, что мы называем прогрессом! Чтоб — никакой дикости, никакой грязи!.. Вот и надо помочь этой косной, убогой жизни, где так мало возможности у человека — почувствовать себя ч е л о в е к о м, помочь побыстрее подняться с четверенек! В рабочее движение надо внести социалистическое сознание, и тогда, други, пробудится великая сила, перед которой не смогут устоять никакие преграды! Не забывайте об этом, помните об этом постоянно — вот что я хотел бы сказать вам сегодня, уезжая из Питера! — Михаил сел.
