Когда они плелись назад к академии, Кэплан выглядел, обескураженным.

– Я разговаривал с четырьмя морскими пехотинцами, дежурившими во вторник вечером на контрольно-пропускном пункте, – сообщил он. – Ничего необычного там заметили. Ни странных машин, ни подозрительных водителей. Они помнят только, что это был очень беспокойней вечер. Многие слушатели Национальной академии спешили в бары с кондиционерами, и движение туда-сюда не прекращалось до двух часов ночи. Однако все предъявляли положенные документы. Часовым ничто особенно не запомнилось.

– Они не регистрируют тех, кто приезжает и уезжает? – спросила Рейни, идя рядом с Куинси.

– Нет. Однако все водители должны предъявлять пропуска. Часовые могут потребовать у них права и спросить, куда они едут.

– Как выглядит пропуск?

Кэплан указал на белую пластиковую карточку, свисавшую с воротника блузки Рейни.

– Похож на нее, только цвета разные. Есть голубые, белые, желтые. Каждый цвет означает определенный уровень проверки. Желтая – пропуск несопровождаемого гостя, имеющего свободный проезд. Есть также карточки «сопровождаемого гостя»: это означает, что его не впустят обратно на базу без сопровождения определенного лица. Такая вот система.

Рейни опустила глаза.

– На мой взгляд, довольно простая. Не мог ли кто-то похитить карточку?

– Выдача и возврат пропусков регистрируются. И поверьте, полиция ФБР тщательно ведет их учет. У всех нас было бы неспокойно на душе, если бы карточку мог украсть посторонний.

– Я просто спросила, – пояснила Рейни. Кэплан сердито посмотрел на нее. Видимо, их предыдущий разговор задел его самолюбие.

– Пропуск украсть нельзя. Просто так на базу не войти. Черт возьми, к таким вещам мы относимся очень серьезно. Знаете, очевидно, вы правы. Убийца, видимо, кто-то из своих. И это чрезвычайно удручает меня, хоть и не знаю почему. Будь все так называемые хорошие парни действительно хорошими, у меня не было бы работы, верно?

– Нельзя сказать, что эта мысль ободряет, – заметила Рейни.

– Мэм, хуже этой мысли быть не может. – Кэплан взглянул на Куинси. – Знаете, я подумал… Поскольку изнасилование не было и оружием послужил наркотик, не следует ли нам искать убийцу и среди женщин?

– Нет, – ответил Куинси.

– Но ведь именно женщины убивают преимущественно ядом. Отсутствие изнасилования беспокоит меня. Мужчины не убивают женщину смертельной дозой наркотика только затем чтобы бросить ее труп в лесу. Мужчины – сексуальные хищники. А вы видели, как эта девушка была одета?

Куинси остановился.

– На жертве, – заговорил он, – была короткая юбка, что вполне обычно для этого времени года. Предполагать, что определенная манера одеваться побуждает к сексуальному насилию…

– Я этого не говорил! – перебил его Кэплан.

– Для хищников тут мотив не секс, – продолжал Куинси, словно не слыша его. – Могущество. Многие серийные убийцы не были сексуальными садистами. Например, Берковиц был, так сказать, чистым стрелком. Выбирал жертвы, подходил к их машине, расстреливал парочку и скрывался. Качинский довольствовался тем, что убивал и калечил с дальнего расстояния. Совсем недавно белтуэйские снайперы держали в страхе почти все Восточное побережье, стреляя по жертвам из багажника своей машины. Убийство совершается не ради секса. Ради могущества. И в данном контексте наркотики вполне объяснимы, так как представляют собой оружие контроля.

– Кроме того, – заговорила Рейни, – женщина не сможет пронести труп полмили по лесу. Такой силы у нас нет.

Они вышли из относительной прохлады леса, и солнце тут же сразило их палящим зноем, над мощеной дорогой колыхалось жаркое марево.

– Господи Боже! – воскликнул Кэплан. – А ведь еще даже не наступил полдень.

– День будет жарким, – заметил Куинси. – Плевать на академию, буду ходить в шортах, – заявила Куинси.

– И последнее. – Кэплан поднял руку. – Это следует знать вам обоим.

Рейни остановилась и раздраженно вздохнула. Куин ждал, уверенный, что услышит нечто значительное.

– Мы получили заключение токсиколога о жертве, в организме обнаружены два наркотика. Малая доза кетами– и значительно большая – несомненно смертельная – бенз– диазепина, ативана.

– Особый агент Маккормак называл оба вчера вечером, – сообщил Куинси.

– Да, – подтвердил Кэплан. – Маккормак знал, как наркотики применялись. Что скажете об этом?

Бетонные колонны на выезде из Ричмонда остались позади. Мак вел машину по шестьдесят четвертой автомагистрали между штатами, держа путь к темно-зеленым горам, резко выделяющимся на фоне светло-голубого неба, и горы постепенно приближались.

Они остановились у бензоколонки «Тексако», чтобы заправиться. Потом у магазина «Уол-Март», чтобы купить все необходимое: аэрозоль от насекомых, аптечку первой помощи, плотные носки, плитки высокопитательного концентрата, шоколад, бутылки с водой. Компас, нож и непромокаемые спички уже были у Мака в рюкзаке. На всякий случай они взяли еще комплект для Кимберли.

Когда вернулись к взятой напрокат «тойоте», Мак обнаружил на сотовом телефоне сообщение от Рея Ли Чи. Ботаник Кэти Левайн встретит их в летнем коттедже лагеря «Большие поляны» в национальном парке «Шенандоа» в половине второго. Не сказав ни слова, они тронулись в путь.

Появлялись и оставались позади города. Вдоль дороги возникали большие стройплощадки, потом постепенно исчезли. Они поехали дальше на запад, там земля раскинулась перед ними изумрудное море, и у Мака перехватило дыхание. Божественная страна, сказал бы его отец. Такой земли осталось немного.

По указанию Кимберли Мак свернул с шестьдесят четвертого на пятнадцатое федеральное шоссе, ведущее к тридцать третьему. Они проносились мимо широких полей, позади них стоял один фермерский дом из красного кирпича со свежевыкрашенной белой верандой. Миновали мо-ючные фермы, конюшни, виноградники и посевы.

За стеклами машины все зеленело, волнистый ковер квадратных зеленых полей окаймляли более темные рощи. Они видели коров и лошадей. Проезжали крохотные городки, где бросались в глаза жалкие продовольственные ларьки, старые бензоколонки и древние баптистские церкви. Городки быстро оставались позади, и они все больше углублялись в растущую тень от высокого горного хребта. Дорога медленно, но неуклонно пошла вверх.

После встречи с геологом Кимберли была молчалива. Опущенный защитный козырек бросал тень на верхнюю часть ее лица, и разглядеть его выражение было трудно.

Мак беспокоился за нее. Утром она появилась чуть свет, с впалыми щеками и лихорадочно блестящими глазами – явно не выспалась. На ней были льняные брюки, белая блузка и льняной жакет. Одежда эта выглядела строго и профессионально, но Мак подозревал, что Кимберли надела длинные брюки, чтобы спрятать под штаниной нож, а жакет – чтобы прикрыть выпуклость «глока» в пристегнутой к талии кобуре. Словом, у нее был вид женщины, отправляющейся на войну.

Мак подозревал, что на войну она отправлялась часто. Что после смерти матери и сестры жизнь для нее была, в сущности сплошной долгой битвой. Эта мысль причиняла ему боль.

– Красиво, – сказал он наконец. Кимберли передвинулась на сиденье, бросила на Мак быстрый взгляд и вытянула ноги.

– Нравятся тебе горы? Или ты городская девушка?

– Городская. Собственно, росла я в Алегзандрии, неподалеку от этих гор. Но Алегзандрия скорее пригород Вашингтона, чем Ричмонда. И мать больше интересовал Смитсонский институт, чем горы Шенандоа. Потом я поехала в Нью-Йорк учиться в школе. А ты?

– Горы я люблю. Да и реки, поля, сады, ручьи, леса всю природу. В детстве мне повезло. У дедушки и бабушки матери персиковый сад площадью в сто акров. Когда их дети вступали в брак, они дарили каждому по три акра для строительства дома, так что все братья и сестры жили рядом. Росли мы с сестрой вольготно, в окружении дюжины двоюродных братьев и сестер, широких просторов. Мать каждый день выставляла нас из дому, велела не умирать и вовремя возвращаться к ужину. Что мы и делали.