Долгое время Саша пребывал в оцепенении — прошлое и настоящее отодвинулось, ничто не касалось, не трогало. Занимала только боль в спине, вся жизнь свелась к одному — найти положение, чтоб на минуту отпустила боль. Потом, когда стало легче, нахлынули отрывочные, разрозненные картины, повторяющиеся до одурения: клубок тел, искаженные лица, застывшие фигуры в тягостной тишине... пляшущие гигантские тени... он в мастерской за шкафом, съежившись, в ожидании, что обнаружат, а там, у станков, купцовская бригада, разговоры, из которых узнал стыд и ужас того, что они совершают...

Но однажды утром услышал отчаянный гвалт воробьев на балконе, увидел солнечную полоску на стене, что-то живое шевельнулось в душе. И он спросил себя, как все ТО могло войти в его жизнь? И вспомнил: все началось с требования Купцова, чтобы он вместе с фанатами отправился на стадион. Зачем? И взгляд, полный холодной ярости, который метнул на него Купцов, когда обнаружил в патроне очередную записку: догадался! Внезапно все эти события связались. Страшное подозрение пронзило: они все заодно! Где-то невидимый «хозяин», усмехаясь, разглядывает его, как букашку... Вот он и получил ответ, там в подъезде, на цементном полу...

С того часа Саша пребывал в постоянном, безмолвном отчаянии.

...Как-то вечером Софья Алексеевна открыла дверь незнакомому пожилому мужчине. Он представился мастером училища, неторопливо разделся, попросил шлепанцы.

— Александр Григорьевич принимают?— спросил басом и проследовал к Саше.

Саша не повернул головы.

— Ну вот что, Александр Григорьевич,— сказал Мезенцев, когда Софья Алексеевна тактично притворила дверь и они остались вдвоем,— расскажи-ка мне обо всем.

Саша упрямо смотрел в потолок.

— Понятно,— сказал Мезенцев,— не считаешь нужным. Конечно, что мы, старики, понимаем! Новые люди, новые заботы... Старое устарело...

Саша не пошевелился. Мезенцева это не смутило.

— Больше всего меня удивляет, что ты не говоришь, за что тебя избили. Боишься? Думал, ты не трус...

— Никого я не боюсь! — не выдержал Саша и всем телом повернулся к нему.— Только говорить об этом не желаю!

Мезенцев понимающе кивнул, глаза его весело засветились.

— Тогда объясни, зачем подбрасывал записочки Купцову?

Этого Саша не ожидал. Откуда он узнал? Купцов не мог рассказать. Или же и он с ними?!

Мезенцев проницательно смотрел на Сашу:

— Не мучай себя зря. Никто мне не сказал, сам вычислил. Но я не следователь, не за тем пришел.

— А зачем же? Партком поручил...— Саша прямо-таки исходил сарказмом.

— Ищу единомышленников, Шубин.

— Еще одну бригаду сколотить — подзаработать?

— Перестроить жизнь в училище.

— Как это?

— А так. Чтобы никто из ребят не чувствовал себя лишним.

— Ого-о!..— недоверчиво протянул Саша.— Не дадут.

— Одному не дадут, а вместе перетянем.

— С кем это вместе?

— Есть ребята. Ты...

Саша долго молчал.

— Нет,— сказал он,— не одолеете. Они — сила. Они на всех давят. Я написал Купцову: нечестно то, что они делают в бригаде. Не посчитался. Два предупреждения эти. И ничего. Директор его поддерживает. Вы, может, не знаете, у них целая организация. Вроде играют в рыцарей, но они могут обмануть, убить. Думаете, вы командуете в жизни? Они!

— Преувеличиваешь, Александр,— спокойно сказал Мезенцев.— Конечно, их много. Но связаны они не организацией, а одинаковым отношением к жизни. Совесть рублем заменили. Поэтому друг друга поддерживают.

— Рублем... Так нас же учат: главное — личный интерес!

Мезенцев погрустнел.

— Вечно мы в крайности кидаемся. То — на одном энтузиазме, то — на одной выгоде. Нет, Александр, есть в человеке и гордость человеческая, которая не продается, и доброта. Вон в нашем селе когда-то собирались всем миром, работали на земле у самого убогого — и не было у нас счастливее праздника! К тому говорю, что ты на записку свою понадеялся, мол, прочтет и поймет. А он и так понимает, не дурак. Да не хочет иначе. Ему и так хорошо! Ну, ладно, как все было-то? Вместе выход легче искать. Давай подумаем.

24.

Совещание у директора проходило бурно. Обсуждался один вопрос — о купцовской бригаде. Мезенцев предложил круто: бригаду немедленно распустить. Бригада раскалывает коллектив, а это самое опасное.

Купцов слушал его с кривой усмешкой.

— А кто заработает училищу деньги? — Обернулся к директору: — Нужны училищу деньги, Сергей Николаевич?

— Конечно, конечно.— Директор привстал в своем кресле.— Вы же знаете, станков не хватает, у библиотеки средства ограниченные...

— Короче, деньги нужны! — заключил Купцов и обвел всех победным взглядом: — А кроме моих ребят, заработать их некому!

— Ты все для того и делаешь, чтобы других держать в неспособных,— жестко сказал Мезенцев.

Купцов взял слово. Мимоходом упомянув, что Мезенцев в училище человек временный, прирабатывает к пенсии, дела еще не знает и нужд училища не понимает, стал обосновывать существование своей бригады. Уравниловки в подготовке учеников быть не может, лучше дать заводу шесть человек с пятым разрядом, чем сто со вторым.

— А что же будет с остальными? — удивилась Клочкова.

— Чего заслуживают, то и будет! — отрезал Купцов.

Он продолжал говорить о том, что нужно создать рабочую аристократию, какая была когда-то на частных заводах. Пусть будут рабочие первого и второго сорта и чтоб у первых все привилегии, а вторые пусть из кожи лезут, чтобы в первый сорт попасть, что в этом и будет стимул...

Когда Купцов сел, Мезенцев обратился к директору:

— Сергей Николаевич, вот вы рассказывали про экономическую реформу, так сказать, в разрезе истории. Что нам эта реформа обещает в будущем не только в смысле продукции, а в смысле жизни вообще... Что будет от такой бригады, как вы думаете?

Купцов не дал директору ответить:

— Философию тут станем разводить или дело делать?

— А я думаю, что одно без другого нельзя! — сказал Мезенцев и встал.— Нельзя делать и не думать о последствиях — даже зверь так не живет, а уж человеку и того более.— От волнения он с трудом подбирал слова.— Зарабатывать деньги нужно. Но не все нам равно как их зарабатывать! Вот о чем я хочу здесь сказать. А ты учишь, Эдуард Федосеевич, ребят под себя грести! И это именно вызывает у остальных и зависть и ненависть. А раз производственные отношения вызывают такие чувства, значит, что-то не в порядке, что-то в них против человеческой души!

— Докажи! — крикнул Купцов.

— Хорошо,— спокойно сказал Мезенцев.— Вы помните о подметных письмах с угрозами и тому подобное? Я разобрался. Оказалось, один парнишка... Фамилии не скажу, потому что ничего плохого он не задумал. Детское выступление... Но причина-то серьезная. Поначалу захотелось ему в ту бригаду попасть. А его не берут. Стал он присматриваться, как бригада работает, поучиться хотел, дорасти, так сказать. И что же он увидел? Присваивают себе ребята потихоньку заводское добро. Как? А очень просто: получают с завода лист и размечают так, что не только на заказ хватает, но и на левую продукцию. И сбывают ее кое-кому на тот же завод, где находятся ловкачи: собирают кое-какие изделия ширпотреба и продают на сторону. Знал об этом Купцов? Знал. И поощрял, потому что сам на этом приварок получал. Об этом и написал паренек Купцову в своем письме, которого Купцов-то никому не показал! Кого же мы воспитываем в купцовской бригаде? Каких людей готовим для нашего завода, да и вообще для жизни?

Мезенцева поддержали: это коснулось всех. Мастера предлагали, чтобы заказы для завода делать всем училищем. Каждому найти его место, его долю участия. Кто еще не готов, кто только взял в руки инструмент, пусть хоть один гвоздь вколотит, но то будет его гвоздь! И сам будет отвечать и краснеть, если плохо сработает.

Купцов упорно молчал. Вопрос о роспуске бригады решили обсудить на общем собрании, пусть все выскажутся.