— Сколотим запор, — сказал он собаке, бежавшей рядом,— морду поставим. Вот и посмотрим, какая тут рыба...
У самой опушки он выбрал высокую стройную елочку, срубил ее, обрубил макушку и сучья, по всей длине обтесал с одной стороны, взвалил на плечо и принес к устью залива. Потом вернулся в лес, нарубил охапку кольев и бросил их тут же возле лесины. Два самых коротких кола топором забил рядом у самого берега и на ладонь от верхушек крепко перевязал ивовыми прутьями. На прутья стесанным боком положил лесину, вскарабкался на нее и, стоя на коленях, чуть подальше от берега забил в дно еще два кола. Так же перевязал их, просунул лесину вперед, снова вскарабкался на лесину и забил третью пару кольев.
Перегородив так все устье заливчика, Тимоха нарубил молодых ветвистых елочек, заставил ими все пространство между кольями, лишь в одном месте оставив небольшой, четверти в две, проход для рыбы.
— Ну вот и запор готов,— сказал он Серку, который бегал по берегу, вынюхивая мышиные норки и разгребая их когтями.— Теперь пойдем морду строить.
Он забрел в густой ивняк и, ловко орудуя ножом, нарезал охапку длинных, прямых ивовых прутьев. Потом, раскопав мох у подножия высокой сосны, вырыл из-под земли тонкие, мягкие, как веревки, длинные корни и тут же под сосной принялся плести морду. Дело было знакомое, привычное, и к полудню, осмотрев еще раз свою работу, Тимоха вырубил длинный шест, привязал к нему морду и, спустившись к реке, поставил ловушку против прохода в запоре.
— Вот и всё, Серко,— сказал он.— Утром посмотрим, что бог даст. А уж коль нет тут рыбы, придется нам уходить отсюда...
Он снял с сучка мешок, повесил за плечи и вдоль русла ручейка направился в лес. Берега ручейка быстро поднимались, образуя узкий темный овраг. Тут пахло сыростью и стояла глубокая лесная тишина. Упадет где-то сухая ветка или шишка сорвется с дерева — по всему оврагу слышно. Голые крутые склоны стенами уходили кверху. Деревья, стоявшие там наверху, снизу казались особенно высокими. Иные из них, низко склонившись над краем оврага, едва держались, в испуге растопырив ветви, другие, не удержавшись, опрокинулись вниз макушками, вися на обнаженных корнях, как на веревках. Посмотришь на такое дерево снизу, и кажется, вот-вот не выдержат тоненькие корешки, оборвутся и с грохотом покатится вниз по круче оврага поверженный лесной великан.
На дне оврага по берегам извилистого ручейка густые заросли ивы сменялись то высокой пожелтевшей травой, то кустами лесной смородины, то корявыми кустиками низкорослой ольхи.
Овраг уходил все дальше и дальше, в самую глубь леса, и с каждым шагом становился темней. Тимоха то и дело оглядывался на Серка и, если собаки не было перед глазами, прислушивался к шороху ее шагов. От этого как-то спокойнее становилось на душе, и Тимоха снова с благодарностью подумал о преданности верного пса, добровольно разделившего с ним все трудности изгнания.
Наконец, так и не дойдя до истоков ручейка, Тимоха с трудом, на четвереньках, вскарабкался по крутому склону и выбрался на знакомую поляну. Он обошел поляну кругом, на опушке леса набрал в подол рубахи запоздалых маслят и подосиновиков, глянул на солнце, заметно склонившееся к закату, и стал выбирать место для ночлега. Между двух высоких сосен быстро построил шалаш из еловых сучьев, потом наломал красных пихтовых веток, набрал сухой травы и прошлогодних листьев, сложил перед входом в шалаш и стал высекать огонь. Скоро на опушке поляны белыми клубами потянулся к вершинам деревьев густой дым. Казалось, что он с трудом пробивается сквозь курчавые ветви сосен. Когда над пихтовыми ветками заплясали резвые язычки пламени, Тимоха сунул в костер куски толстой сухой валежины, и над костром, почти в рост человека, запылало жаркое пламя. Клубы дыма лениво рассеялись, уступив место искрам, снопами взлетающим ввысь. Искры долетали до самых веток, гасли там и маленькими белыми пушинками, точно снежинки, медленно падали на землю.
...Стоя на коленях, чуть подальше от берега забил в дно еще два кола.
— Ну, бог дал, прожили день, теперь и поужинать можно,— поправляя дрова в костре, сказал Тимоха.— Только есть-то у нас с тобой нечего стало, Серко. Два сухаря да три картошки — всего и запасу. Сухари-то съедим, а картошки на черный день оставим. Да вот грибки испечем — тоже еда.
Он очистил грибы, положил их на дрова у самого огня. Из грибов, пенясь и шипя, выходил сок и тут же высыхал от жара.
Достав из мешка сухари, Тимоха глянул на них и по-братски разделил с собакой. Серко громко захрустел, грызя сухарь. Он торопился. Маленькие крошки, разлетаясь у него изо рта, падали на землю. Быстро управившись со своей долей, он глянул на хозяина и, поняв, что ждать больше нечего, принялся подбирать упавшие крошки.
— Что, не наелся? — спросил Тимоха.— Так и я не наелся. Да больше-то нет у нас ничего. Нá вот, поешь грибков.— Он палочкой смахнул с полена головку масленка, подул на нее, перебрасывая в ладонях, и протянул собаке.
Серко понюхал печеный гриб, фыркнул носом и отвернулся.
— Не жрешь? — удивился Тимоха.— Да ты что, барской породы, что ли? Грибы не жрешь. А я вот, видишь, ем. Без соли-то оно непривычно, ну да придется привыкать. Нет у нас соли. Это тебе не дома. Вот так...
Серко снова понюхал остывший гриб, брезгливо поднял его и нехотя съел.
— Во-во, привыкай,— одобрительно сказал Тимоха, сел на обрубок валежины и поглядел на свои разбитые, мокрые лапти.— Износились, не спросились...— сказал он.— Ну, да других нет пока. Выбрасывать жалко.— Он размотал завязки, снял лапти, повертел их в руках и поставил к стволу дерева поближе к огню.— Пусть сохнут, пригодятся еще...
Потом он размотал онучи, аккуратно расправил их и повесил на ветку. Снял толстые шерстяные чулки и тоже повесил сушить.
— А нам с тобой, Серко, пора и на боковую. До утра отдохнем, а там что бог пошлет. Не зря говорят: «Утро вечера мудренее».
Он забрался в шалаш, как на перине, разлегся на мягких ветках, положил под голову пустой мешок, босые ноги протянул поближе к костру. От костра тянуло теплом, но не сон нагоняло тепло, а тревожные думы...
«А дома-то ищут, поди,— думал Тимоха.— Ну и пусть ищут. Небось не найдут, далеко ушел. И шел не за тем, чтобы нашли. Вернуться теперь? Так это в рекруты, на верную гибель. За Кондрата да за Захарку? Лучше тут своей смертью богу душу отдать, чем за царя-то. А Фиску все равно никому не отдам. Вот обживусь тут да и приведу... Обживусь ли только? Ой, трудно!.. Ну, да авось не пропаду».
Потом один за другим стали проходить перед глазами налимашорцы...
«Еремей — тот безобидный. Для него как будет, так и будет. Кондрат? Все схитрить норовит, да хитрить-то тоже ум нужен. А у него маловато ума-то. Царева бляха вместо ума. Все для себя старается да для Захарки...
Мама? Вот маму жалко. Плачет небось по мне. Жалеет. Добрая она у нас, беспокойная. Ждать меня будет, исстрадается. А мне-то всю жизнь, поди, по тайге теперь бродить? Как медведь-шатун жить буду... Верно мне мама говорила: «Чует сердце недоброе...»
Глава шестая
УТРО ВЕЧЕРА МУДРЕНЕЕ
Плохо спалось Тимохе в ту холодную ночь. Он ворочался, часто просыпался, не раз вставал, выходил из шалаша и прислушивался к тревожной тишине. Все мерещилось, будто кто-то подходит к шалашу. Но никто не нарушал покой ночного леса, и Тимоха, поправив костер, укладывался снова. Только под утро задремал он покрепче, но и тут разбудил его страшный сон.
Идет будто он лесом, и вдруг, откуда ни возьмись, навстречу высокий, крепкий старик с большой лохматой бородой. Лицо у старика черное, руки волосатые, уши длинные, как у лося, и рога, как у быка. «Леший,— подумал Тимоха.— Не справиться мне с нечистой силой. Но уж будь что будет. Бежать поздно». Вот старик подошел к нему, спросил строго: «Ты кто такой, откуда пришел? Зачем?» А Тимоха сробел и слова сказать не может. Тогда старик подступил еще ближе. «Мои здесь угодья,— говорит,— и нечего тебе тут делать. Уходи, пока цел, откуда пришел».— «Некуда мне уходить,— сказал Тимоха, а у самого и руки и ноги трясутся от страха.— Теперь мне в лесу жить суждено». А старик опять: «Не уйдешь — голодом заморю, морозом застужу, когтями разорву» — и потянулся к Тимохе волосатыми лапами. Тут Тимоху зло взяло и страх вдруг пропал. Шевельнул он плечами и ответил злобно: «Некуда мне уходить. Понял? А коль ты здесь хозяин и двоим нам здесь места не хватит, давай: кто кого?» И шагнул навстречу старику. А тот вдруг стал медведем, поднялся на задние лапы, взревел, раскрыл широкую, как прорубь, зубастую пасть. А в пасти огонь горит, и глаза у зверя, как уголья, светятся...
