Не спеша, чинно поднялся Кондрат по ступенькам крыльца, постучал негромко.

Захар, такой же маленький и хилый, как отец, подошел к двери.

— Это ты, тятя? А я думал: кого бог несет? Проходи, гость дорогой, у порога чужие только стоят.

— По делу я к тебе, Захарка.

— Что за дело, тятя? — с тревогой спросил Захарка.

— В лес пойдем. Тимоху будем искать. И ты, Захарка, иди. Ищи пуще всех! Нужно его, варнака, найти, а то худо нам будет... Давай собирайся, а я дальше пойду народ поднимать...

Возле Фисиной избы Кондрат остановился, но в окно стучать не стал.

«Пошто ей с мужиками по лесу шастать? Пусть дома посидит. Чтобы не обижалась, как снохой-то станет...» — подумал он и заспешил дальше.

Фиса в это время длинной деревянной лопатой вынимала из печи горячие хлебы. Увидев в окне промелькнувшую тень десятского, она глянула на улицу и догадалась, откуда весь шум в деревне.

«Забегал Кондрат... Спохватились. Искать пойдут. Ну и ищите... Только ложную ты, Кондрат, тревогу-то поднимаешь. Не найти вам Тимошу. Поздно спохватились...» — подумала она, поставила лопату, взяла в руки круглый каравай, испеченный на капустном листе, похлопала его ладонью по горячему боку и снова задумалась:

«Где он теперь, Тимоша-то? Далеко он теперь. Один в глухом лесу. И словом перекинуться не с кем. Голодный, может. Кто ему хлеба-то в лесу напечет? И крыши нет над головой. Холодно, сыро... Сказал, придет за мной. Ну что же, стану ждать. У него слово твердое. Подожду. Все равно мне ждать больше некого...»

Глава пятая

У ЧЕРТА НА КУЛИЧКАХ

Тимоха проснулся и грязными пальцами протер глаза. Он лежал на спине на краю поляны. Высоко в небе, будто по синей безбрежной глади воды, обгоняя друг друга, плыли куда-то освещенные солнцем серые облака.

Справа лежали мешок и топор. Слева, свернувшись кольцом, спал Серко, остроухая красивая лайка. Почти вся шерсть на ней была белая, только на груди черное пятнышко, на шее полоска вроде ошейника, да ноги и кончик хвоста тоже черные.

Тимоха не хотел брать собаку, чтобы не обидеть отца. Но еще в первое утро, как ушел из дому, он вдруг услышал позади, в лесной чаще, шорох. Тимоха выхватил из чехла нож, быстро обернулся назад, готовый встретить неведомого противника, но вместо врага бросился к нему под ноги мохнатый друг.

Тимоха погладил собаку, потрепал за ушами и прибавил шагу. Ему подумалось, что Серко не один здесь, вдали от деревни, что следом за собакой выйдут из чащи люди, а с людьми он не хотел встречаться в то утро.

Но лес молчал. Ни собачьих, ни человеческих голосов не было слышно. Только птицы перекликались в чаще да шумели над головой макушки деревьев.

Три дня и три ночи Тимоха с Серком шли по нехоженой тайге. Шли без дорог, напрямик, навстречу солнцу. По пути им встречались густые темные ельники, прозрачные сосновые боры, говорливые кудрявые березнички и стройные осинники, уже одевшиеся в красную осеннюю листву. Порой приходилось преодолевать буреломы, порой идти по болотам, по колено хлюпая в темной, как сусло, воде. Но зато там, где повыше шел их путь, под ноги ковром ложилась сухая хвоя да белый, словно инеем тронутый, олений мох — ягель.

Иногда попадались на пути лесные ручьи, сплошь заросшие кустарником и травой, заваленные корягами. К иному подойдешь, а его и не видно. Слышно только, как бурлит и клокочет вода.

У ручьев Тимоха останавливался, горстями черпал холодную воду, плескал ее в потное лицо, жадно пил. Потом тут же садился на валежину, снимал с плеч мешок, доставал ломоть хлеба, кусок вяленого мяса. Поест наспех, бросит собаке кусок хлеба и снова в путь, неведомо куда, только бы подальше от людей.

Иногда из-под ног с шумом взлетали глухари, тетерева или рябчики. Иной раз так неожиданно вылетит, что Тимоха невольно вздрагивал, а Серко с шумом, раздирая кусты, гнался за птицей. Побежит, поднимет морду, посмотрит вслед и, вернувшись к хозяину, покорно бежит у ноги или сзади, шелестя травой...

Тимоха, сжав кулаки, потянулся, сладко зевнул. Потом приподнялся на руках, сел, все еще не проснувшись до конца, снова протер сонные глаза и осмотрелся кругом.

Неширокая лесная поляна лежала на пологом склоне. Кругом вперемежку высились сосны и ели, кое-где виднелись березки. Их пожелтевшие листья один за другим, кувыркаясь, падали на землю и прятались в поблекшей траве. У подножия склона виднелась речка с крутыми высокими берегами. Она была чуть пошире Налимашора. У самой воды, вдоль берега, выстроились черемухи и кусты ивы, разукрашенные по-осеннему красными, желтыми, багряными и зелеными листьями. Они тоже осыпались. Некоторые из них падали в речку и плыли куда-то вниз по течению. А за речкой, в низине, темной стеной стоял густой хвойный лес.

— Ну вот мы с тобой и одни, Серко,— задумчиво произнес Тимоха, глядя в умные глаза проснувшегося пса.— Совсем одни. Нет у нас теперь ни дома, ни хлеба. А жить-то надо, Серко. Вот так.

Серко умными глазами смотрел на хозяина, лежа на брюхе, нетерпеливо перебирал передними лапами и, как метелкой, мел по траве пышным хвостом.

— И никого-то тут нет, в этих местах,— грустно покачал головой Тимоха.— Да и кто здесь жить станет, у черта на куличках? Кругом глушь-тайга. А поди, кто-то и тут живет?— Он трубой сложил ладони и крикнул:— Гу-ху-ху-хуу!

В ответ громко раздалось то же самое: «Гу-ху-ху-хуу!»

— Не люди нам с тобой отликаются... Не бойся, Серко,— сказал Тимоха,— это лес с нами здоровается. Место тут еще необжитое. А вот речка горластая. Слышишь, как ворчит? И место кругом отзывчивое.

Серко подполз поближе к хозяину, положил лапы ему на ноги и облизнулся.

— А ты жрать небось хочешь? Проголодался? — Тимоха подтащил мешок, вынул краюху хлеба и небольшой кусок вяленой лосятины. Разломил, кинул собаке по куску того и другого.

— Это тебе, а это мне,— сказал он и сам принялся жевать.— И больше не проси. Всего и осталось у нас два сухаря да три картошины. Теперь сами промышлять станем. Никто тут нам ничего не припас... Что добудем, то и есть будем. А не добудем — голодать придется. Вот так, Серко. В тайге закон такой.

Тимоха завязал почти пустой мешок, заложил за спину топор, встал.

— Пойдем, Серко, к речке сходим. Посмотрим, какая она, Горластая, чем богата, чем красива?

Собака словно поняла слова хозяина. Она побежала вперед и вмиг скрылась под берегом. А Тимоха постоял еще, посмотрел направо, посмотрел налево и только тогда спустился к реке.

Река была не больно широкая, но быстрая и глубокая — дна не видно. От этого, должно быть, и вода в ней казалась потемнее, чем в Налимашоре. В тихой заводи поблескивали на солнце широкие листья кувшинок. Под старой черемухой, склонившейся к самой воде, торчала из реки ветвистая коряга, похожая на рог сохатого. Вдоль берегов росли пышные, но теперь уже полегшие и пожелтевшие травы. И вверху и внизу речка, круто вильнув, убегала в лес и пряталась там. А на той стороне стеной подступали к самой воде вековые деревья.

Серко забежал в прибрежную осоку и, громко шлепая по воде длинным языком, принялся пить. Тимоха не спеша спустился к берегу, встал на колени возле коряги, попробовал, прочна ли она, ухватившись рукой, склонился над водой и тоже напился. Потом сунул в воду лицо, помотал головой, помыл руки.

— Холодна ты, Горластая, и чиста...— сказал он вслух.— А вот есть ли рыба в тебе? Половить бы, да чем?

Он прошел немного вверх и вдруг услышал журчание ручейка, укрывшегося в ивовых кустах. Ручеек впадал в небольшой заливчик, поросший кувшинками. Вода тут стояла тихо, и берега были пологие. Тимоха без труда перешагнул ручеек, прошел по берегу заводи из конца в конец, сухим прутом померил глубину, постоял, раздумывая.

— А что, Серко,— сказал он наконец,— может, здесь и половим? Местечко-то подходящее.

Он снял мешок, повесил его на сук, достал топор и не спеша направился к лесу.