Он занес нож...
И вдруг снег шевельнулся, раздался в стороны. Из норы показалась медвежья морда. Собака опять отскочила назад, будто уступая дорогу лесному великану. Медведь стремительным рывком выскочил из ямы и бросился наутек. Серко мгновенно промелькнул у него перед носом и вцепился в «штаны» зверю. Как ошпаренный, медведь повернулся кругом, присел на задние лапы и замахал передними, норовя задрать собаку. Тимоха, до боли сжав зубы, стоял в сажени от зверя, в любую секунду готовый броситься в бой. Но было еще сомнение. «А может, уйдет стороной? — промелькнуло в голове.— Пускай идет. Здоров больно. Не осилю...»
Но тут медведь встал на задние лапы, выпрямился — огромный, лохматый. Раскрыл широкую пасть, заревел страшным голосом, мотнул головой и шаг за шагом пошел прямо на Тимоху. Вот пять шагов осталось, вот три, два... Но тут Серко снова подлетел сзади и зубами вцепился в мохнатый зад зверя. Медведь заревел громче прежнего, присел, обернулся. В это мгновение Тимоха бросился на противника, руками вцепился в его длинную шерсть и повалил зверя на снег. Он занес нож, но медведь сильным ударом задних лап сбросил с себя Тимоху, вывернулся и лапой, с размаху, ударил его по руке. Кровь брызнула из руки у Тимохи, нож выскользнул из кулака и утонул в снегу. Когтистая широкая лапа мелькнула перед глазами. Поддавшись страху, Тимоха двумя руками обхватил голову, защищая лицо. Но тут Серко изловчился и впился зубами в зад зверя, возле самого хвоста. Медведь присел. Тимоха снова кинулся на него, повалил в снег, одной рукой стараясь нащупать нож. Сцепившись друг с другом, медведь и человек копошились на снегу. Сильными руками Тимоха прижимал зверя к земле, но медведь пересилил. Он поднял голову, приподнялся, разинул страшную пасть. Взмахнув огромной лапой, острым, как нож, когтем рванул Тимоху по щеке, возле самого уха. Кровь ручьем хлынула из раны, окрашивая белый снег. Тут Серко сбоку налетел на зверя, но тот одним взмахом лапы отшвырнул собаку в сторону. Серко жалобно завизжал от боли, барахтаясь в глубоком снегу...
Клыкастая пасть рассвирепевшего зверя снова нацелилась на Тимохину голову. Казалось, еще мгновение — и острые клыки вопьются в череп. Но Тимоха левой рукой вцепился в густую, жесткую шерсть и оттащил от себя злобную морду. Медведь рывком мотнул головой, вырвался. Тимоха вновь потянулся к мохнатой башке, но промахнулся и угодил рукой в раскрытую пасть зверя. Сжав пальцы в кулак, он до локтя затолкал руку в горячую пасть. Медведь засопел и ослаб. Собрав последние силы, Тимоха снова прижал его к земле, с трудом поднялся на колени. И тут в примятом во время схватки снегу увидел кончик ножа. Завалив зверя на бок, он правой рукой дотянулся до ножа, крепко зажал его в кулаке и нанес удар.
Медведь судорожно задергал лапами, вздрогнул всем телом, и огромная голова безжизненно повалилась набок. Тимоха вытащил руку из пасти зверя, провел по окровавленной щеке и вдруг тяжело, точно куль соли, упал рядом с убитым медведем. И если бы кто со стороны посмотрел сейчас на недавних противников, не сразу определил бы, кто вышел победителем в этой страшной рукопашной схватке.
Исцарапанный, избитый Серко перестал визжать и скулить. Он осторожно подошел к хозяину, положил лапы ему на грудь, лизнул в щеку... Но Тимоха лежал неподвижно, с закрытыми глазами, и Серко снова стал тихонько поскуливать.
Наконец Тимоха очнулся. Он повернулся на бок, приподнял голову. Серко, радостно повизгивая, завилял хвостом и принялся лизать ему лицо.
— Добрый ты мой...— проговорил Тимоха, погладив собаку.— Умный ты мой... Кабы не ты, не справиться бы мне с соседом.
Почувствовав боль на щеке, Тимоха приложил горсть снега к ране. Потом помыл снегом окровавленные руки. С трудом поднялся на ноги, отряхнулся.
Медведь неподвижно лежал на снегу. Из груди у него торчала рукоятка ножа. Вокруг широким алым пятном запеклась на шкуре густая кровь.
— Ну, вот и мы с тобой таежное крещение приняли, как дед-то говорил. Не поддались, значит, осилили своего соседа. Ну, а теперь, Серко, и тебе работа найдется. Сейчас свежевать будем, пока не остыл, а потом нарты сделаем да домой отвезем. Теперь мяса нам хватит. Вот так, Серко.
Глава восьмая
СОЛНЦЕ — НА ЛЕТО, ЗИМА — НА МОРОЗ
Как-то ночью Тимоху разбудил шорох на чердаке.
— Верно, мыши скребутся,— спросонья пробормотал он.— Много их у нас развелось. Тоже к теплу тянутся да корм себе ищут. Им тоже в лесу никто ничего не припас.
Мышей и правда в избушке развелось много. Днем на глазах по полу шмыгали. Серко за ними охотился, да разве мышь поймаешь? Юркнет под бревно, и не схватишь. А кошки нет, и взять ее негде. Осмелели мыши, под углами скребутся, пищат. Ночью по хозяину бегают. На чердаке медвежье мясо кругом обгрызли.
Шорох на чердаке усилился. Послышался скрежет когтей, а потом кто-то будто в ладоши захлопал.
«Нет, не мыши это,— подумал Тимоха,— мышь так не может. И прошлой ночью тоже вроде чудилось».
Тимоха сел на нарах. Взял из угла нащепанную лучину. Зажег от горячих углей, воткнул в щель бревна. Огонек лучины тускло осветил прокопченные дымом стены и потолок, маленькое окошечко, заделанное куском льда.
Сверху снова донеслись скрежет и хлопанье.
— Свят, свят, свят...— перекрестился Тимоха.— Сгинь, нечистая сила!
Он вытащил из щели горящую лучину, вышел за дверь. На чердаке, под крышей, промелькнуло что-то белое, большое и вмиг исчезло.
— Сохрани господь и помилуй,— опять перекрестился Тимоха.
Вместе с Серком он трижды обошел избушку, окрестил ее со всех сторон горящей лучиной, вернулся в избу, но до рассвета так больше и не заснул. Сидел на нарах, думал о том, что кто-то, незваный, непрошеный, стал приходить к нему по ночам, вспоминал тот страшный сон и гадал, как избавиться от нечистой силы.
«Нет у меня иконы,— решил он наконец,— вот нечисть и одолевает. Пойду-ка в лес нынче, поищу божье дерево, вырублю чурку и сделаю икону. Вот тут в углу божницу сколочу, все ладно и станет».
...Утро выдалось морозное. Но когда солнце поднялось над лесом, чуть потеплело. Тимоха деревянной лопатой очистил крылечко от снега, подмел березовым веником. Подвязал лямпы, посмотрел на чистое, безоблачное небо и повеселел :
— Ты глянь-ка, Серко, как солнышко светит и пригревает. Ровно по-весеннему. В эту-то пору, мама сказывала, солнце на лето поворачивает, а зима — на мороз. Каждый день теперь прибывать будут дни. Маленечко, на воробьиный шаг, а все прибудет. А уж морозы пойдут теперь самые лютые. Ну, да нам-то морозы теперь нипочем!
В лесу было тихо. Казалось, что все живое затаилось, скованное холодом. Только дятел где-то на сушняке робко и редко, не так, как летом, стучал своим клювом. Шарканье лямп по снегу далеко разносилось по лесу. Остановится Тимоха на минуту, чтобы оглядеться, и даже дыхание свое слышит, и как сердце бьется, тоже слышит. Тишина. Только ветерок чуть шумит хвоей, бродит не спеша по верхушкам деревьев. Пробежит, качнет ветви, пухлые снежные комья на них сверкнут тысячами огней. Иной не удержится, сорвется, покатится вниз по веткам, зацепит другие, и дерево вмиг одевается густым облаком белой сверкающей пыли.
В тайге зимой все подвластно холоду. И люди, и деревья, и зверь, и птица — все прячутся, кто как умеет. Белка и заяц — те новые шубы надевают каждую зиму. Куропатки и рябчики в снег зарываются от мороза, медведь — в берлогу, мышь — в нору.
Один только ручей в овраге будто и не чует холода. Кругом сугробы, мороз трещит, речка и та замерзла, а ручеек не стынет и под лед не прячется. Бормочет себе, будто за лето не наговорился с кем-то. Голый, черный, как летом. Над водой клубится жидкий парок, будто не вода течет, а кипяток. И петляет, петляет, как заячий след. Летом и не увидишь его — прячется в траве да в кустарниках, а сейчас весь на виду как на ладони.
