Слухи. Они витали здесь, как миазмы над болотом. История о «предательстве» Кайлы обрастала чудовищными деталями. Теперь уже говорили, что она лично выкалывала глаза детям и дирижировала стаями тварей. А находка тела Лиры с синяками на шее стала для всех аксиомой — «зверолюды-убийцы пробрались в деревню и задушили невинную». Никто не спрашивал, зачем. Логика сгорала в топке коллективной истерии.

Он спустился вниз, в так называемый «штаб» — бывшую караульную, где теперь заседали старейшины и капитан местного гарнизона, Боргар, чье лицо постоянно пылало румянцем ярости и беспомощности.

— Нельзя просто сидеть в осаде! — гремел Боргар, ударяя кулаком по столу. В его глазах, помимо гнева, читался страх человека, чья репутация и карьера таяли на глазах вместе с гибнущими деревнями. — Они режут нас по частям! Томас и его парни пошли за правдой, а мы тут прячемся!

— Томас и его парни, — холодно парировал Алрик, останавливаясь в дверях, — пошли мстить за историю, в которой слышали только один акт. И за труп, в смерти которого нет ни единого материального доказательства вины зверолюдов.

Все повернулись к нему. Взгляды были разными — от ненависти до растерянной надежды.

— А чьей еще вины? — прошипел седовласый Эйнар, сжимая дрожащие руки. — Твоей, наемник? Ты, я смотрю, всегда за них горой стоишь.

— Я стою за факты, а не за сказки, — голос Алрика был ровным, как лезвие гильотины. — Мы столкнулись с аномалией. С болезнью, что калечит и зверей, и, судя по всему, разумных. Бросаться с вилами на эпидемию — верный способ стать ее статистикой.

— Мы не будем ждать, пока нас перережут, как овец! — Боргар встал, его мощная грудь вздымалась. — Мы знаем, где их лагерь. Ущелье в дне пути. Мы нанесем удар первыми!

Алрик смерил его взглядом, в котором не осталось ничего, кроме холодного анализа.

— Вы нанесете удар по ком? По тем зверолюдам, что сами бегут от этой заразы? По тем, кто, возможно, еще вчера делил с вами хлеб? Это не война. Это ритуальное самоубийство с предварительным убийством соседа.

— Соседа? — Эйнар вскочил, его лицо исказила гримаса боли. — Моего сына растерзали! Они все чудовища! Все до одного!

Алрик понял, что говорит с глухой стеной. Стеной, сложенной из боли, страха и примитивной ярости. Его расчеты, его логика разбивались о гранит первобытных инстинктов. Коэффициент риска безрассудства зашкаливал, но они не видели цифр. Они видели только кровь и призраков.

Именно в этот момент у ворот поднялся шум. Крики, ругань, затем — тяжелый, мерный стук, прозвучавший как удар молота по крышке гроба. Все высыпали наружу.

У ворот стоял всадник. Не человек. Зверолюд-рысь, в доспехах из отполированной кости, с холодными, безразличными глазами. Он игнорировал сотни ненавидящих взглядов, устремленных на него. В руке он держал свиток, перевязанный черной лентой.

— Где ваш старший? — его голос прозвучал резко, режущим лезвием по натянутым нервам.

Боргар вышагнул вперед, сжав рукоять меча.

— Я здесь. Говори, тварь.

Всадник бросил свиток к его ногам.

— От Совета Старейшин Народа Зверя. Вы нарушили границы. Вы распространяете чуму, что губит наш лес. Вы нападаете на наши поселения. Прекратите. Отведите ваших людей. Выдайте виновных в нападениях. Если в течение трех дней не будет дан ответ, будет война.

Повисла тишина. Густая, звенящая, как натянутая тетива. В толпе кто-то ахнул, кто-то отшатнулся, а кто-то с дикой, искаженной надеждой смотрел на Боргара, ожидая, что он разорвет свиток и швырнет его обратно в лицо гонцу. Но первый крик прозвучал от Эйнара:

— Это они нам объявляют войну! После всего, что натворили!

Алрик закрыл глаза. Он чувствовал, как почва уходит из-под ног. Его расчеты, какими бы верными они ни были, больше не имели значения. Ультиматум был произнесен. Пороховая бочка была зажжена. Он стоял в эпицентре надвигающегося взрыва и знал — его холодная, беспристрастная логика стала самой бесполезной валютой в этом мире, сошедшем с ума. Оставалось только одно — считать секунды до детонации и пытаться успеть отскочить от осколков.

Глава 16: Томас – Одержимость и Расплата.

Лес пожирал их с методичной жестокостью. Не метафорически — физически. Мшистая почва проглатывала следы, колючие ветви хватались за одежду, словно пытаясь удержать, не пустить дальше. Воздух был густым и влажным, пах гниющими листьями и чем-то еще — сладковатым, до боли знакомым. Тем самым запахом, что висел над деревней в ночь нападения. Томас шел впереди отряда, его рана на плече горела адским огнем, но он почти не чувствовал боли. Ее вытеснила ярость — концентрированная, как перегнанный самогон, отравляющая разум.

Они шли уже третий день. Отряд из пятнадцати человек — не солдат, а фермеров, лесорубов, кузнецов. Людей, взявших в руки оружие не по призванию, а по отчаянию. И это отчаяние с каждым часом становилось все более зловещим.

— Томас, — голос Генри прозвучал сзади, неуверенно. — Смотри.

Томас обернулся. На стволе старого дуба, на высоте человеческого роста, зияли глубокие борозды. Не когтистые царапины — именно борозды, будто по дереву провели раскаленным прутом. Из них сочилась темная, почти черная смола, пахнущая озоном и гнилью.

— Это не их следы, — пробормотал кто-то из людей. — Ни один зверь так не помечает территорию.

— Это знак, — резко оборвал его Томас. — Знак, что мы на правильном пути. Они близко.

Но в его голосе не было уверенности. Была натянутая, как струна, нервозность. Лес вокруг был неестественно тихим. Ни птиц, ни зверей. Только шелест листьев под ногами да тяжелое дыхание его людей.

Ночью они устроили лагерь на небольшой поляне. Костер потрескивал, отбрасывая беспомощные тени на замкнутые, усталые лица. Томас не спал. Он сидел, прислонившись к дереву, и смотрел в темноту. В ушах стоял хруст кости Лиры. Он сжимал и разжимал кулак, чувствуя, как память о том моменте прожигает его изнутри.

— Она нас завела в ловушку, — прошептал он, и слова повисли в воздухе, как ядовитый туман. — Завела в самую глубь, чтобы добить.

Утром они наткнулись на первое свидетельство. Вернее, на его остатки. Тело зверолюда-оленя, вернее, то, что от него осталось. Оно было не просто мертво. Оно было... переработано. Плоть спеклась, почернела, кости обнажились и покрылись теми же багровыми кристалликами, что они видели у волков. От тела шел тот же сладковато-гнилостный запах.

— Боги... — перекрестился один из людей. — Да что же это творится?

— Чума, — хрипло сказал Генри. — Та самая, о которой говорил тот наемник.

Томас резко обернулся к нему, его глаза горели.

— Не слушай выродков, Генри! Это они разносят заразу! Они сами себя калечат, чтобы пугать нас!

Но в его голосе слышалась надтреснутая нота. Он и сам видел — это не было похоже на работу когтей или зубов. Это было похоже на болезнь. Но признать это — значило признать, что он ведет своих людей на войну с эпидемией. А это было невозможно. Ему нужен был враг. Плоть и кровь.

И враг нашелся. В тот же день, когда они пересекали каменистую осыпь, из-за деревьев вышли они. Не твари. Зверолюды. Десять, может, пятнадцать воинов. Во главе — тот самый старый барс, что унес раненую Кайлу. Его мех был в пыли, в глазах стояла усталость, но в них не было страха. Была холодная, хищная ярость.

Барс шагнул вперед, его низкий голос пророкотал, как подземный гром:

— Человек. Ты пришел закончить свое дело?

Томас замер. Сердце заколотилось в груди. Перед ним стояло олицетворение всего его кошмара. Не тварь, не болезнь, а именно тот, кто видел его слабость. Кто видел, как он упал, как его спасла та, кого он теперь называл предательницей.

— Где она? — выдавил Томас, и его голос прозвучал хрипло, почти по-звериному. — Где тварь, что привела на нас проклятие?

Барс медленно покачал головой, и в его глазах вспыхнуло что-то темное, опасное.

— Твое проклятие в тебе самом, человек. Ты не рану ей нанес. Ты убил Кайлу. Тот день, тем двором... ты стал убийцей.