Он провел здесь остаток ночи, сидя на полу и глядя в одну точку, пытаясь выжечь из памяти картину того, что он натворил. А на рассвете, когда первые лучи солнца упали на синеву на шее Лиры, он встал. Его движения были резкими, механическими, будто кто-то дергал за ниточки. Он вышел из дома и направился к дому Генри.

— Собирай людей, — сказал он, и его голос звучал хрипло, но с новой, стальной твердостью. — Выступаем. Немедленно.

— Что случилось, Томас? — спросил Генри, протирая сонные глаза, но в них уже вспыхивал огонек азарта.

— Они уже здесь, — прошипел Томас. — Убивают наших. Пока мы спим. Надо добить лису. Пока она не добила нас.

Он не оглянулся на дом Лиры. Не оглянулся на свою деревню, на ту часть себя, что навсегда осталась лежать в той комнате с синевой на шее. Он шел вперед, к лесу, и с каждым шагом образ Кайлы в его голове становился все четче, все ненавистнее. Она была ключом. Единственным ключом, который мог запереть дверь в тот ночной кошмар. Если он убьет ее, значит, он был прав. Значит, он не стал чудовищем в душной комнате. Он был жертвой. Жертвой хитрой, беспощадной твари.

А позади, в опустевшем доме на окраине, тело Лиры медленно остывало. И первый крик, возвестивший о находке, раздался уже после того, как отряд Томаса скрылся в зеленой пасти леса. Крик, что стал не просто вестью о смерти, а первым камнем в лавине, что вот-вот должна была обрушиться на этот хрупкий мир, унося с собой последние остатки разума и человечности.

Глава 14: Эльта – Симпатия

Воздух в лаборатории Эльты был стерилен до состояния физической абстракции. Ни пылинки на отполированных до зеркального блеска столешницах из чёрного дерева, ни малейшего нарушения симметрии в рядах серебряных инструментов. Даже едкий запах озона от последних экспериментов был побеждён сложной системой вентиляции, пропускавшей лишь тонкий морозный аромат цветов из сада Вейнара. Это был триумф контроля над хаосом, геометрическое доказательство совершенства. И Эльза, стоя в центре этого доказательства, чувствовала себя его главным изъяном — живым, дышащим противоречием, не вписывающимся в безупречную конструкцию.

Внешне всё было достигнуто. Шелковые одежды, дорогие артефакты-украшения, неограниченные ресурсы, подобострастие десятков подмастерьев. Она взобралась на вершину, о которой когда-то лишь робко мечтала в своей пропахшей плесенью конуре. Но внутри зияла пустота — холодная, бездонная шахта, уходящая в самое нутро её существа. Вейнар был интеллектуальным катализатором, холодным соавтором в решении сложнейшего уравнения, но его прикосновения были подобны касаниям алгоритма — выверенным, но лишённым теплоты. Его высшая похвала — «приемлемо» — была точной оценкой, но не заполняла внутреннюю пустоту.

Именно в эту пустоту и просочился он. Карстен.

Молодой гном из гильдии Кхазад-Гара, присланный в качестве подмастерья, — вынужденная дань уважения Горммака могуществу Вейнара. Но в отличие от остальных, когда он впервые увидел чертежи «Диффузора маны», в его взгляде не было привычной смеси зависти и отторжения. В его глазах цвета тёмного сланца горел чистый огонь восхищения. Он видел не «безбородую аномалию», а архитектора невозможного.

— Стабилизация через обратную связь с компенсацией фазового сдвига... это гениально, — пробормотал он однажды, склонившись над её расчётами. Его палец с мозолистой подушечкой от постоянной работы с инструментом указал на сложную руническую последовательность. — Вы использовали принцип Лейнхардта, но инвертировали ядро. Почему?

Эльта, привыкшая к беспрекословному исполнению своих распоряжений, на мгновение опешила.

— Стандартное ядро создаёт резонансный шум на седьмой гармонике. Мне нужна была тишина. Абсолютная.

Карстен поднял на неё взгляд, и в его умных, внимательных глазах она увидела не лесть, а искреннее, глубокое понимание.

— Вы пожертвовали мощностью ради чистоты сигнала. Смело. Очень смело. Рискованно.

С этого всё и началось. Их беседы вышли за рамки приказов и отчётов. Они говорили о тонкостях резонансных полей, о скрытых свойствах сплавов, о самой философии зачарования. Он стал первым за долгое время, кто увидел в ней не инструмент и не диковинку, а коллегу. Равную.

И вот однажды ночью, когда Вейнар отбыл по своим эфемерным делам, оставив после себя лишь ощущение холода и незримого надзора, Эльта сознательно нарушила протокол. Она послала за Карстеном.

Он вошёл в её личные покои, смущённый, пахнущий остывшим металлом, древесным мылом и чем-то ещё — простой человеческой теплотой. Его аккуратно подстриженная борода теперь казалась ей не символом чужого превосходства, а просто милой, естественной деталью. На рукаве его рабочей куртки она заметила маленькое, аккуратно заштопанное отверстие — след от искры расплавленного нейзильбера.

— Мастер Эльта... — начал он, опустив взгляд.

— Здесь нет мастеров, Карстен, — мягко, но решительно перебила она. Её голос зазвучал тише, без привычной стальной брони. — Здесь только я. И ты.

Она подошла к столу, на котором стоял прототип «Диффузора». Прикоснулась к холодному инертному металлу сердечника.

— Мне нужен твой взгляд. Сердечник... стабилен в расчётах. Но я чувствую его сопротивление. Здесь. — Она прижала руку к груди.

Он подошёл ближе. Пространство между ними сжалось, наполнившись статическим электричеством. Она чувствовала исходящее от него тепло — реальное, осязаемое.

— Возможно, проблема не в стабильности, а в подавлении, — сказал он, и его палец, грубый и чуткий, описал в воздухе над схемой плавную дугу, не касаясь пергамента. — Вы пытаетесь подавить колебания. А что, если не подавлять, а резонировать с ними? Найти контрчастоту. Создать гармонию из диссонанса.

Идея была простой, элегантной и ускользала от неё в погоне за сложными, силовыми решениями. Она повернулась к нему, и их взгляды встретились. В его глазах не было ни страха, ни подобострастия. Было восхищение. И что-то ещё. Что-то, от чего по её коже пробежала давно забытая дрожь узнавания.

Это произошло само собой, как следующий логичный шаг в решении задачи. Её пальцы коснулись его руки. У него перехватило дыхание. А затем его губы нашли её губы. Это не было борьбой за доминирование, как с Вейнаром. Не было сделкой. Это было... открытием. Симфонией, в которой их разумы и тела наконец нашли свой контррезонанс.

В её стерильной позолоченной клетке, среди ароматов озона и ледяных цветов, пахнущих вечным холодом, расцвёл хрупкий, немыслимый цветок. Цветок человеческой симпатии. И Эльта, прижавшись к груди Карстена, слушая ровное биение его сердца — живого, настоящего, — на мгновение позволила себе забыть. Забыть, что всё в её мире имеет цену и последствия. Забыть, что за каждой её спиной стоит тень Вейнара с его беспристрастным, всевидящим взглядом.

Она знала, что это слабость. Что это уязвимость. Но в тот миг эта уязвимость пахла кожей, потом и теплом чужого, но такого близкого тела. И этот запах был слаще всех ароматов её нового мира. Это был запах надежды. Мимолётной, наивной, обречённой, но — надежды.

Глава 15: Алрик – Пороховой погреб.

Фортпост «Серая Застава» перестал быть крепостью. Он превратился в открытую рану на теле порядка, гноящуюся страхом и отчаянием. Воздух, когда-то разреженный и чистый, теперь был густым и тяжёлым, пропитанным запахом немытых тел, дыма и едкой сладостью паники. Сюда, как в последнее убежище, стекались остатки приграничных поселений — люди с пустыми глазами и узелками, в которых уместилась вся их прежняя жизнь. Они теснились в тесных проходах, превращая форт в подобие человеческого улья, готового взорваться от первого же толчка.

Алрик стоял на стене, его пальцы механически ощупывали шершавую древесину частокола. Он не видел просто толпу. Он видел уравнение, где каждая переменная была заряжена потенциалом хаоса. Отчаяние плюс страх, умноженные на слухи, давали сумму, стремящуюся к катастрофе. И он, холодный калькулятор, наблюдал, как логика проигрывает арифметике эмоций.