Название: Осколки
Автор: Гидеон Меркурий
Том 1: "Осколки разбитого зеркала" Глава 1: Эльта. Нежеланная.
Воздух в Зале Десяти Горнов был густым и ядовитым. Едкая острота протравленного металла резала ноздри. Сладковатый дух расплавленного воска для печатей обволакивал горло. Вездесущая пыль угля и пота оседала на языке. А под всем этим — призрачный, но неустранимый аромат презрения. Он въелся в резные дубовые балки, в каменные плиты пола. Этот зал был святилищем и судилищем гильдии зачарователей Кхазад-Гара. Для Эльты — хирургическим столом, где ее амбиции вскрывали пинцетами холодной учтивости.
Она стояла перед конклавом мастеров, сжимая в потных ладонях свой шедевр. Кинжал. Лезвие из синеватой стали, испещренное капиллярами рунических каналов, сходилось к рукояти из черного дерева. В его сердце пульсировал самоцвет цвета запекшейся крови — фокус, аккумулятор, мозг. Проект «Скорпион». Он должен был чувствовать намерение убийцы до того, как мысль станет действием.
— И ты утверждаешь, — голос мастера Горммака прорвал тишину, словно ломом по граниту, — что матрица предвосхищения стабильна?
Он сидел в центре, его борода, густая и ухоженная, перехваченная серебряными кольцами, лежала на столе как отдельное, значимое существо. Символ. Ярлык. То, чего у Эльты отняла природа, смешав кровь гнома и человека в ее жилах.
— Стабильность обеспечена двойным контуром изоляции, — ее голос прозвучал тоньше, чем хотелось. Она заставила его осесть, стать тверже. — Руна «Отражения» на гарде гасит обратную волну. Резонансный сердечник из чистого аэрира не подвержен дрейфу.
Она легким движением пальца коснулась рукояти. Самоцвет вспыхнул тусклым рубиновым светом. Кинжал с едва слышным, похожим на пчелиное жужжание звуком, дрогнул и повернулся в руке Горммака, словно пытаясь поймать невидимую цель. Демонстрация. Осязаемое доказательство.
Мастер с силой прижал изделие к столу. Свет погас. Жужжание затихло.
— Дрейф? — фыркнул мастер Боррин, его борода, выкрашенная в синий, колыхалась, как ядовитый мох. — Дитя мое, дрейф — это когда зачарование плывет от старости. А это… это просто шум. Механизм не имеет чести. Не имеет интуиции. Он слеп.
— Посмотрите на нее, — Горммак обратился к коллегам, и в его голосе вдруг проскользнула не снисходительность, а нечто иное. Почти жалость. Она была горше прямого оскорбления. Его пальцы, покрытые шрамами, повертели кинжал. — Руки хорошие. Чуткие. Глаз острый. Видно, что вложила душу. Но нет основы. Без бороды — без корней. Без корней — без веса в решениях. Ее идеи — это побеги, тянущиеся к солнцу. Без крепкого ствола они сломаются при первом же ветре.
Приговор был вынесен. Не технический. Антропологический. Ее тело было веским аргументом против ее разума. Гладкие, как у ребенка, щеки — свидетельством незрелости души. Аксиома их мира.
— Проект отклонен, — заключил Горммак, откладывая кинжал в стопку «многообещающих неудач». Звук удара стали о сталь был звуком захлопнувшейся двери.
Ее ноги несли ее сами. Мимо гудящих молотов, где раскаленный металл пахал воздух запахом апокалипсиса. Мимо витрин, где малахит и лазурит лежали, как внутренности разрёзанной земли. Ее мастерская была каморкой в сыром подвале, рядом с цистерной сточных вод. Здесь пахло вечной сыростью, грибком и озоном от ее неудач.
Эльта заперла дверь, прислонилась к ней спиной и позволила телу сползти на пол. Дрожь, которую она сдерживала, вырлась наружу, сотрясая ее мелкой, неконтролируемой вибрацией. Она сжала кулаки, вдавив ногти в ладони, пытаясь заместить внутреннюю боль внешней. Не вышло.
Ее взгляд упал на осколок зеркала. Дешевое стекло, покрытое пятнами окиси. Она подползла к нему.
В осколке отражалось ее лицо. Круглое, с упрямым подбородком. Большие, слишком выразительные для гнома глаза. И — гладкие, как полированный агат, щеки и подбородок. Ни намёка на социальный код. На пропуск в мир полноправных личностей.
«Карьера мертва, — констатировал внутренний голос. — Гильдия — закрытый кровный круг. Тебя в него не примут. Всегда будешь чужой. Вечной ученицей, которая чистит инструменты от засохшей слюны».
Она провела пальцем по холодному стеклу. Замужество? Кто возьмет в жены существо без бороды? Существо, чья женственность ставилась под сомнение самим её видом? Она была ошибкой природы. Недоразумением.
Перед ней вырисовывалась единственная перспектива — медленное угасание в этой сырой норке. Вечное подмастерье. Вечная чужая.
Ее пальцы сжали край осколка. Острая боль. На бледной коже ладони выступила капля крови, алая и живая, в отличие от всего, что она чувствовала внутри. Энтропия. Распад.
— Хорошо, — прошептала она своему отражению. Голос был тихим, но в нем не было смирения. Только горький, металлический привкус тошноты и ржавеющей стали. — Значит, война. Но не их война. Моя. Тихая.
Она отпустила осколок. Тот упал, но не разбился. Просто лег на пол, отражая теперь лишь заплесневелый потолок ее клетки. Первый камень ее крепости был положен.
Глава 2: Кайла. Сквозь лес.
Лес дышал. Он был не скоплением деревьев, а единым организмом с пульсирующей жизнью под корой. Воздух был густым коктейлем из запахов: влажная земля после дождя, сладковатый дурман повилики, смолистое дыхание хвойных. Кайла вдыхала его, и ее тело отзывалось глубинным резонансом. Она не бежала по тропе — она струилась, становясь продолжением порыва ветра, шелеста листвы. Ее ноги в мягких мокасинах не оставляли следов. Тело, гибкое и сильное, было подобно натянутой тетиве, готовой выпустить стрелу. Рыжий хвост, пушистый и живой, служил рулем, корректируя движение с точностью до миллиметра. Навык «Кости Ветра» — это было состояние. Ощущение, что гравитация — всего лишь дурная привычка мира, от которой можно отказаться.
Посылка — сверток с алхимическими реагентами для деревенского знахаря — прижималась к груди. Сквозь холст исходило слабое покалывание. Чужая мана. Она чувствовала ее как привкус на языке: эта была острой, как уксус, и отдавала тем же металлическим послевкусием, что и пары из гномьих подземелий на границе леса. Два разных мира, связанные нитями чужой энергии.
Вот и опушка. Лесные ароматы сменились запахами людей: дым очагов, кисловатый хлебный квас, запах пота и обработанного дерева. Кайла замедлила бег, ее походка стала осторожной, изучающей. Уши с рыжими кисточками настороженно замерли, улавливая знакомые голоса.
Томас стоял у забора своей мастерской, окруженный тремя приятелями. Он был высок, широк в плечах, его аура была плотной и горячей, как расплавленный камень. Кайла замерла в тени, наблюдая. Расслабленная поза, громкий смех — признаки доминанта. Его стая смотрела на него с подобострастием.
Она вышла из-за деревьев. Разговор смолк. Четверо парней повернулись к ней. Взгляды — любопытство, настороженность, у Томаса — теплое узнавание.
— Вот она, лесная фея, — ухмыльнулся коренастый парень с красным лицом. — Томас, а не боишься, что она в гнезде клещей принесла? Или укусит, коли что не по ней?
Кайла не моргнула. Ее золотистые глаза, с вертикальными зрачками, были неподвижны. Она смотрела на Томаса, оценивая. Она чувствовала его силу, как чувствуют грозу — по напряжению в воздухе. Его энергия была ядром этой человеческой стаи. Ее предковая половина, дикая и практичная, одобрительно шептала: Вот он. Достойный корень.
Томас фыркнул, но в его глазах не было смеха. Он шагнул вперед, заслонив Кайлу от приятелей своим широким торсом.
— Заткнись, Генри. Твои шутки тупее, чем обух моего топора. Кайла за одну пробежку приносит моей мастерской больше пользы, чем ты за месяц.
Он повернулся к ней, и его голос стал чуть тише, но не мягче. — Есть что для знахаря?
Кайла протянула сверток. Ее движения были плавными, экономичными. Она не улыбалась, но в ее позе, в спокойном взгляде была та же уверенность, что и у него. Два хищника, признавшие силу друг друга. В ее системе координат его поступок был ясным сигналом: «Это мое. И это ценно». Его грубость была не оскорблением, а ритуалом утверждения статуса. А статус был главной валютой в мире, где выживание зависело от острых когтей и верных решений.
