Он остановился в сантиметре от Элиаса. Его бледные пальцы коснулись горла сородича.

— Но путь этот начинается с очищения. От трусости. От глупости. От всего, что делает нас слабыми.

Раздался тихий, костяной хруст. Элиас обмяк, его глаза остекленели. Каин отпустил его, и тело безжизненно рухнуло на камень.

В зале воцарилась мертвая тишина. Никто не дрогнул. Страх перед голодом был вытеснен страхом перед тем, кто стоял перед ними.

— Он был прав в одном, — Каин вытер пальцы о плащ. — Ждать — значит сгнить.

Он повернулся к свиткам.

— «Очищение Скверны». Древний ритуал. Он не дарит силу. Он возвращает нашу. Но слабые не выживут. Их воля не выдержит обратного пути. Цена — жизнь. Готовы платить? Зверолюды — лишь сосуды для скверны, их разум слишком слаб, чтобы вместить ее. Наша природа иная. Наша воля — вот тот тигель, что способен отделить чистую энергию Порчи от безумия, что ее сопровождает. Или испепелить нас.

Он приказал привести пленного берсерка-зверолюда. Существо, привезенное с одной из вылазок, рвалось с цепи, его глаза застилала багровая пелена безумия. От него тянуло смрадом порчи и дикой яростью.

Ритуал был простым и ужасающим. Не требовалось аппаратов, только воля, древние слова и кровь. Каин сам провел черту на камне собственной кровью. Он заставил берсерка выпить приготовленный эликсир — концентрат трав и алхимических компонентов, смешанный с кровью вампиров-добровольцев. Затем он обратился к своим людям.

— Кто из вас готов пройти путем предков? — спросил он. — Ритуал перенесет скверну из него в вас. Ваше тело станет горнилом, в котором яд будет переплавлен в эликсир. Или вы станете его жертвой.

Первой шагнула вперед Анира. Ее лицо было спокойно.

— Мы и так медленно умираем, Каин. Лучше смерть в борьбе.

Еще двое последовали ее примеру. Они вошли в круг. Ритуал начался. Воздух загудел, заколебался. Берсерк забился в агонии, из его рта хлынул черный, вязкий поток энергии. Он впивался в вампиров, стоявших в круге. Анира вскрикнула, ее тело выгнулось в неестественной судороге. Казалось, кости хрустят под натиском чужой воли. Кожа не просто покрылась прожилками — они пульсировали, впитывая в себя черную, вязкую энергию, и с каждой пульсацией Анира бледнела, но взгляд ее, полный боли, оставался ясным и непокоренным. Один из мужчин не выдержал — он рассыпался в прах с тихим шепотом. Второй упал, корчась, но сумел удержать сознание.

Когда все закончилось, берсерк лежал бездыханный. Его тело было чистым, багровая порча исчезла. Анира и выживший вампир стояли на ногах. Они были бледны, истощены, но в их глазах горел ровный, чистый свет. Голод отступил. На смену ему пришла ясность и призрачная, но реальная сила.

Каин наблюдал, не выражая эмоций, но под плащом его рука сжалась в кулак так, что ногти впились в ладонь. Пепел третьего добровольца все еще оседал на камнях, безмолвный упрек. Необходимость, а не жестокость, — повторял он про себя, выжигая сомнения каленым железом воли.

— Это не победа, — произнес он. — Это отсрочка. Но она доказывает: мы можем сражаться. Не как мародеры, а как хирурги, иссекающие заразу. Наше место не в тени. Наше место — на поле боя. И для этого нам нужны союзники. Сильнейшие из выживших.

Он посмотрел на выживших. Они кивнули. Цена была ужасна, но альтернатива была хуже. Он смотрел на них и видел не торжество, а цену. Они больше не были жертвами. Отныне они были лезвием, отточенным их собственной болью. И Каин знал — первая кровь, которую оно прольет, может быть их собственной.

Глава 54: "Тяжелая Ноша"

Воздух в пещере был густым и спертым, пропахшим дымом, потом и влажной землей. Ракса лежала на грубой шкуре, ее тело обливалось холодным потом. Каждый вдох давался с усилием, каждый удар сердца отдавался тупой болью во всем существе. Это не было цветением. Это было увяданием, медленным и неумолимым.

Она вспоминала других женщин. Тех, что слабели, но чья беременность была естественной, ожидаемой. Ее же тело отвергало то, что росло внутри. Ее тошнило не от пищи, а от самого воздуха, пропитанного тонким, незримым смрадом порчи, что витал над землями. Но странным образом, тот же смрад вызывал у нее и приступы дикого, животного голода — ее тело разрывалось между отторжением и потребностью. По ночам ей снился один и тот же кошмар: багровый вихрь, и из него доносился голос, холодный и безжалостный, как скрежет камня о камень. Он звал не ее, а того, кто был у нее внутри.

Гром сидел рядом, его массивная фигура казалась горой, готовой обрушиться. Он смотрел на ее осунувшееся лицо, на темные круги под глазами, и его огромные руки беспомощно сжимались в кулаки.

— Ты должна есть, — его голос был тихим, похожим на отдаленный раскат грома, приглушенный заботой.

— Не могу, — прошептала Ракса, отворачиваясь. Запах вяленого мяса, который он принес, вызывал у нее новый приступ тошноты. Ей хотелось чего-то острого, живого, полного энергии. Крови. Эта мысль пугала ее больше любой боли.

Зуг, прячась в тени у входа, нервно перебирал свои длинные пальцы.

— Это не просто болезнь, — прошипел он, его глаза бегали по ее фигуре. — Она... связана с этим местом. С ними. Ребенок... он притягивает порчу, как магнит.

Гром рыкнул, вставая. Его тень накрыла гоблина.

— Хватит! Ребенок — наш. И мы защитим его. И ее.

— Защитим? — в смехе Зуга не было веселья, только истеричная горечь. — А если он родится... не таким? Если он будет одним из них? Мы все умрем!

Гром шагнул к нему, и в его единственном глазе вспыхнул огонь, который Зуг видел лишь в самых жестоких схватках.

— Он — наш, — повторил орк, и каждый звук был обточен, как булыжник. — Мы не люди. Мы не бросаем своих. Если он будет другим... мы научим его быть нашим. Или защитим от всего мира. Понял?

Зуг съежился и кивнул, испуганно отползая. Страх перед Громом в этот момент был сильнее страха перед неизвестностью.

Ракса слышала их. Их слова доносились до нее сквозь пелену боли и страха. Она положила руку на живот, чувствуя слабое, но настойчивое движение. Это не было шепотом древней мудрости. Это был простой, живой толчок. Ребенок. Ее ребенок. Чужой, пугающий, но ее.

Гром вернулся к ней, опустившись на колени. Его огромная, шрамированная рука неуверенно потянулась к ее руке. Он боялся причинить ей боль.

— Мы справимся, — сказал он, и в его голосе не было ни капли сомнения. Это была не надежда, а констатация факта. Закон природы.

Ракса посмотрела на него, и в ее глазах, полных страдания, вспыхнула слабая искра благодарности. Она сжала его пальцы. Ее рука была холодной и влажной.

— Я боюсь, — призналась она, и это было самой страшной правдой. — Не за себя. Я боюсь, что он будет не как мы. Что он будет один. Что мир не примет его.

Гром покачал головой.

— Мир уже не тот. И мы — не прежние. Он будет таким, каким будет. А мы будем его семьей.

В ту ночь боль усилилась. Ракса сжала зубы, чтобы не кричать, не пугать других. Боль сжимала ее внутренности стальными тисками. Она чувствовала, как багровая энергия мира впитывается в ее ребенка, отравляя его и делая сильнее. Это была ее ноша. Не благословение, не проклятие, а долг. И пока дыхание Грома было слышно рядом, а его рука сжимала ее пальцы, она знала — эту ношу она понесет до конца. Они справятся.

Глава 55: "Стена Скорби"

Воздух у границы Пустыни был абсолютно сухим и безжизненным, словно сам ветер здесь умирал, не в силах переносить хоть какое-то дыхание. Он был не просто пустым — он был выхолощенным, прошедшим через фильтр абсолютного безразличия. Алрик стоял на краю, и его «коэффициент риска» молчал, выдавая лишь белый шум онтологической безнадеги. Перед ними простиралась не земля, а идеальная, монолитная плита из пепла и соли, уходящая за горизонт. Ни теней, ни перепадов, ни намека на то, что здесь когда-то могла существовать жизнь.

Ильва стояла рядом, ее пальцы сжимали лук так, что костяшки побелели. Гром, находившийся чуть поодаль, казалось, даже дышал реже, инстинктивно подавляя в себе все, что могло нарушить это гробовое безмолвие.