Эльта жестом отпустила слуг, пообещавших накормить детей. Когда дверь закрылась, в комнате остались лишь они вдвоем. Лора стояла, сцепив грубые, работящие руки на животе. Ее борода, аккуратно подстриженная, но не скрывающая возраста и усталости, слегка дрожала.

— Садись, — сказала Эльта, и ее голос прозвучал как удар маленького молоточка по хрусталю.

Лора медленно опустилась на край стула. Ее поза выражала готовность в любой момент вскорить и бежать.

— Я знала твоего мужа, — начала Эльта, откидываясь на спинку кресла. — Карстен работал со мной. Был... ценным сотрудником. В память о нем я хочу предложить тебе работу здесь, в поместье.

На лице гномьи мелькнула робкая надежда, смешанная с недоверием.

— Работу? Я... я не особо разбираюсь в механизмах, госпожа. В мастерской мне не место...

— Я говорю не о работе в мастерской, — мягко прервала ее Эльта. Ее губы тронула чуть заметная улыбка. — Твой муж обслуживал меня в постели. Был моей личной проституткой. Теперь это место вакантно. Думаю, будет справедливо, если его вдова займет его место.

Воздух в кабинете застыл. Лора сидела неподвижно, ее лицо под густой бородой побледнело. Глаза метались, не находя точки опоры. Эльта наблюдала за этой внутренней бурей с холодным любопытством. Она видела, как в сознании гномьи сталкиваются шок, унижение и отчаянный расчет.

— Я... — начала Лора, но слова застряли у нее в горле.

— Подожди, — Эльта снова подняла руку. Ее голос стал жестче, как сталь. — Позволь прояснить твое положение. Всех действительно полезных уже взяли на службу. Осталась только тяжелая работа — рудники, очистные сооружения. Шансы выжить там ненамного выше, чем в диких землях. В твоей семье работать можешь только ты. Старшая дочь... — Эльта бросила взгляд в сторону, где секунду назад стояли дети, — слишком молода. Ее сломают в первую же неделю. А я предлагаю тебе работу не сложнее, чем у дешевых проституток в портовых борделях. Только платить буду лучше.

Лора медленно подняла на нее взгляд. В ее глазах Эльта увидела не ненависть, а глубокое, бездонное смятение. Борьба между материнским инстинктом и унижением.

— Я... — снова попыталась она сказать.

— Я предлагаю тебе стать проституткой, — четко повторила Эльта, наслаждаясь каждым звуком этого слова. — Или ты предпочитаешь увидеть, как твои дети умрут от голода и болезней в бараках?

Лора закрыла глаза. Ее плечи содрогнулись. Когда она снова открыла их, в них читалась только усталость и принятие.

— Спасибо, — прошептала она. — Я боялась, что не уйду живой, как только увидела вас. И когда вы сказали... что хотите сделать меня проституткой... я поняла, что это милость.

Эльта почувствовала странное разочарование. Гномья сдалась слишком быстро.

— Милость? — переспросила она.

— Да, — Лора медленно, с какой-то странной торжественностью, опустилась с стула на колени. — Это значит, что нам с детьми не придется платить жизнями за действия мужа. Его долги... его предательство... они не падут на них.

Она наклонилась, и ее губы, шершавые от бороды, коснулись замшевой поверхности сапога Эльты. Поцелуй был не страстным, не унизительным, а... формальным. Актом заключения договора. И в тот миг, когда ее губы касались сапога, взгляд Лоры на долю секунды встретился с взглядом Эльты. И в нем не было ненависти. Была усталая, бездонная жалость. Не к себе, а к Эльте. К той, кому для того, чтобы чувствовать себя живой, требовалось ломать других.

Эльта не шевельнулась, наблюдая. Она чувствовала прикосновение сквозь тонкую кожу, ощущала смешанный запах пота, простого мыла и чего-то древесного.

Лора подняла голову, ее глаза были сухими и пустыми.

— Я и, если желаете, мои дети — к вашим услугам, Госпожа.

Эльта кивнула, внезапно почувствовав усталость.

— Встань. Твои обязанности начнутся завтра. Ступай к детям.

Когда дверь закрылась за гномьей, Эльта осталась одна в гробовой тишине кабинета. Она сжала кулаки, и ее идеально отполированные ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы. Не от ярости, а от необходимости почувствовать что-то, что подтвердило бы ее реальность в этом мире призраков, который она сама и создала.

С Вейнаром было иначе. Его падение было завоеванием. Падение Лоры было... констатацией факта. Она не сломала ее — она просто обнаружила, что та уже сломлена. И в этом не было победы.

Эльта почувствовала не просто досаду, а щемящее чувство пустоты. Она готовилась к битве, а ей подали чашу с пеплом. Она жаждала сломать гордый дух, а обнаружила, что дух уже давно истлел, оставив лишь оболочку, согласную на все. Возможно, со временем... но пока эта сломленная гномья была всего лишь еще одной безликой тенью в ее коллекции. И от этой мысли ее собственная власть внезапно показалась ей такой же бесплодной и пыльной, как выжженная драконидами пустыня за стенами.

Она подошла к окну, глядя на сумеречный сад. Ее империя призраков росла, но каждый новый подданный делал ее королевство более безжизненным. И где-то в глубине, под слоями льда и расчета, шевельнулся первый, едва уловимый страх — что когда все вокруг станут тенями, она и сама превратится в тень.

Глава 51: "Безбородая"

Воздух в бараках для беженцев был густым и ядовитым, пахшим немытыми телами, страхом и сладковатым душком гниющей соломы. Аэлин прижимала к себе младших братьев, стараясь дышать ртом, но едкий запах проникал даже сквозь сжатые губы, оседая на языке горькой пылью. Ее пальцы непроизвольно тянулись к собственному подбородку, к гладкой коже, которой не касалась бритва. Это была ее тайна, клеймо, спрятанное под капюшоном, — отсутствие, которое могло стоить ей всего.

Она не была дочерью Карстена. Смутные воспоминания детства хранили образ другого мужчины — высокого, безбородого, с грубым, но мягким в улыбке лицом. Мать отказывалась говорить о нем. «Он ушел», — и все, тон голоса остротой запрета. Карстен вошел в их жизнь, когда Аэлин была еще младенцем. Потом появились братья и сестры — настоящие, чистокровные гномы с правильными чертами лица. И ее странность, ее чуждость, стала проявляться явственнее с каждым годом.

«В твоем возрасте пора бы появиться бороде, — как-то сказал ей Карстен, его взгляд был тяжелым и озабоченным. — Чтобы на тебя не смотрели косо, говори, что ты на три года младше».

Так они и жили. Она, шестнадцатилетняя, притворялась тринадцатилетней. Ее настоящий возраст был спрятан, как запретный свиток. А когда у младшей сестры, настоящей тринадцатилетней, начал пробиваться первый, пушковый узор будущей бороды, стало ясно, что обман вскоре раскроется. Они бежали из городов гномов под предлогом поиска лучшей доли. Карстен, талантливый инженер, нашел работу у эльфийского лорда. Поселились в комнатах для прислуги в огромном, стерильном поместье, где витал запах озона и безупречности. Мать тогда вздохнула с облегчением — здесь, среди эльфов и людей, на отсутствие бороды у гномьего подростка смотрели бы как на курьез, а не на проклятие, позорящее род.

Но спокойствие было обманчивым, хрупким, как тонкое стекло. Карстен стал пропадать на работе надолго, возвращался уставшим, от него пахло дорогим вином и чем-то горьким, чужим — запахом унижения, который Аэлин тогда еще не могла распознать, но чувствовала кожей. Она как раз закончила негласное обучение в поместной мастерской и готовилась получить постоянное место, мечтая о собственном верстаке, о запахе машинного масла и металла, ставшем для нее роднее запаха свежеиспеченного хлеба.

Однажды он ворвался домой пьяный, его обычно аккуратную бороду косили спазмы ярости.

— Не могу больше терпеть эту надменную шлюху! — просипел он, хватая мать за руку так, что та вскрикнула от боли. — Собирай детей. Уезжаем. Сейчас же.

Они уехали в тот же день. К счастью, у Карстена были деньги — много денег, пахнущих чужим потом и, как она теперь понимала, стыдом. Хватило, чтобы купить повозку и припасы. Остановились на самой границе с землями зверолюдов, где воздух был густым и диким, пах хвоей и свободой. А потом начался кошмар. Багровая порча, демоны, паника, всколыхнувшая землю. Прошло несколько месяцев хаоса и скитаний, прежде чем они, обессиленные, присоединились к каравану беженцев, который, по иронии судьбы, двигался обратно — к тому самому поместью, от которого когда-то сбежали.