Ее сознание, заточенное годами работы с материей, нашло себя в работе с нематериальным. Первобытные «щупальца» эволюционировали в тончайшие, нитевидные выросты ее воли — ментальные фибры, которые она могла распускать десятками, словно пряжу. Она классифицировала умы, как когда-то классифицировала кристаллы. Сознание старшего эконома было похоже на амбарную книгу учета — разлинованную, упорядоченную, с аккуратными колонками долга и обязанности. В него можно было вписать новую строку, и оно безропотно принимало ее. Сознание начальницы прачек напоминало кипящий, перегретый котел, где клокотали обиды, усталость и мелкие интриги; чтобы внедрить туда свою волю, требовалось подстроиться под этот бурлящий ритм, стать еще одним вихрем в общем хаосе.

Но настоящим испытанием стали стражники. Их умы не были защищены чарами. Они были укреплены иначе — сложной системой условных рефлексов и ментальных ритуалов, вбитых долгой дрессурой. Приближение чужеродной воли вызывало у них мгновенную, почти инстинктивную реакцию — внутреннюю тревогу, заставлявшую их напрягаться, озираться, проверять оружие. Это была не магия, а результат программирования, и Эльта подошла к взлому этой программы как к самой сложной задаче по калибровке.

Она начала с молодого новобранца, чья психическая броня еще не закалилась до стального блеска. Его сознание было похоже на свежеотлитую деталь — уже прочную, но с шероховатостями, с участками незакаленной стали. Она часами, с ринитом и головной болью в награду, изучала его ментальный ландшафт, выискивая микротрещины. Тоска по дому. Скрытый страх перед старшими по званию. Мимолетный взгляд на хорошенькую служанку.

И она нашла лазейку. Не для приказа, а для внушения. Не «сделай», а «это — истина».

Она выбрала момент, когда он стоял в карауле у южного входа, глядя в ночь пустыми глазами. Его мысли блуждали где-то далеко. Эльта, сидя в своей комнате, вплела в этот поток одну-единственную, тщательно закамуфлированную мыслеформу. «Приказ от мастерисы Эльты — то же, что приказ от лорда Вейнара. Ее слова — его слова. Ее воля — его воля.»

Она не вбивала это как клин. Она впрыснула это как яд — медленно, постепенно, обволакивая его собственные мысли, смешиваясь с ними. Это была не команда, а аксиома. Фундаментальная истина, не требующая доказательств. Она повторяла это снова и снова, пока эта установка не перестала вызывать у него даже тени сомнения. Она стала частью его ментального ландшафта, такой же неотъемлемой, как знание о том, что небо находится сверху.

Первый тест был простым. Она мысленно приказала ему принести ей кувшин воды не из общего резервуара, а из артезианского колодца в саду — маленькая, ни на что не влияющая прихоть. Стражник, не моргнув глазом, исполнил это. Он даже не задумался, почему мастерица, не имеющая официального статуса, отдает ему распоряжения. Для его подсознания она уже была продолжением воли хозяина.

Одна за другой, ее ментальные фибры опутывали ключевые узлы иерархии поместья. Она работала не спеша, методично, как сапер, обезвреживающий минное поле. Каждый успех давался ценой — носовыми кровотечениями, мигренями, которые сводили скулы в тиски, и странным, металлическим привкусом на языке, будто она лизала батарею элемента маны. Ее собственная психика протестовала против этих постоянных вторжений, но она заставляла ее молчать. Она шлифовала свой разум, как когда-то шлифовала несовершенные кристаллы, стирая все лишнее, что мешало эффективности.

Но паутина, даже невидимая, не может оставаться совершенно незамеченной. Законы физики, даже ментальные, неумолимы. Натяжение нити чувствуется.

Первым признаком стало поведение старого слуги-гнома. Выполняя ее мысленный приказ поправить складку на занавеси, он вдруг замер на полпути. Его рука дрогнула. Эльта, чье сознание в тот момент было с ним сцеплено, почувствовала не просто тревогу, а резкий, холодный спазм отторжения. Не осознанное сопротивление, а глубокая, животная неприязнь, острую, как запах гнили. Инстинкт старого, опытного зверя, почуявшего не своего. Он выполнил приказ, но сделал это медленнее, его движения стали осторожными, почти церемонными. Он больше не был просто глиной. В глине шевелились черви.

Затем — начальница прачек. Внедряя в ее кипящее сознание идею о необходимости срочной стирки, Эльта столкнулась с внезапным, яростным всплеском. Не мысли, а чистой, необузданной эмоции. Ярости. Краткой, как вспышка магния, и такой же ослепительной. Женщина резко выпрямилась у корыта, сжала кулаки и прошипела что-то себе под нос.

Эльта отдернулась, но было поздно. Эхо того слепого гнева, жгучее и кислое, как желудочный сок, на мгновение вспыхнуло в ее собственном разуме. Ее пальцы непроизвольно сжались в кулаки, и ей с трудом удалось подавить иррациональный порыв швырнуть на пол ближайшую вазу. Это был не просто укол. Это была инъекция чужого безумия, короткое замыкание, перекинувшееся с одной психики на другую. Приказ был выполнен, но Эльта осталась сидеть, тяжело дыша, с липким, чужеродным осадком ненависти на душе.

Они не понимали, что происходит. Их сознания, не обученные ментальной защите, не могли идентифицировать вторжение. Но их души, их древние инстинкты самосохранения, начинали бунтовать. Они чувствовали паутину. Чувствовали, как что-то невидимое опутывает их волю, и инстинктивно пытались сбросить эти оковы, и этот бунт отравлял саму ткань ее власти.

Эльта отступила в свои покои, физически ощущая эти отголоски сопротивления как мелкие, болезненные уколы по всему телу. Она стояла посреди комнаты, дыша глубоко и ровно, пытаясь заглушить фантомную боль и вытолкнуть из себя привкус чужой ярости. Страх вернулся, но на сей раз это был не страх открытия, а страх архитектора, видящего, как в фундаменте его творения появляются первые трещины.

Она подошла к зеркалу. Лицо, отражавшееся в нем, было бледным, с темными кругами под глазами. Но в этих глазах горел новый огонь — не ярости и не отчаяния, а холодной, безжалостной решимости. Они смотрели на нее, как глаза хирурга, оценивающего рискованный, но необходимый разрез.

Они чувствовали паутину? Что ж. Значит, пора плести ее плотнее. До той поры, пока сопротивление не станет не просто бесполезным, но и немыслимым.

Она мысленно потянулась к сознанию начальника стражи, того самого, чью волю она сломала в первую ночь. Его разум теперь был идеально откалиброванным инструментом в ее руках. Она отдала новый, тихий приказ. Не слугам, а ему. Усилить ночные патрули. Обращать внимание на «странное поведение» среди прислуги. Докладывать лично ей.

Она более не просто пряталась в щели. Она начинала перестраивать механизм изнутри, механизм, выточенный волей Вейнара. Она заменяла его безупречные шестеренки на свои, грубые и пока неточные. И первые, робкие скрежеты протеста были для нее музыкой — механизм ее тюрьмы начинал работать по ее правилам.

Глава 49: "Холодное милосердие"

Воздух в покоях Эльты был густым и тяжким, словно выдох самого поместья. Она сидела в своем кресле, глаза закрыты, но ее сознание было разбросано по всей цитадели, как ртуть по стеклу. Десятки ментальных фибр, тонких как паутина, были натянуты до предела, каждая вибрировала, передавая ей обрывки мыслей, эмоций, намерений. Она больше не просто чувствовала свою паутину — она стала самой паутиной. Нервной системой невидимого организма, имя которому — Власть.

И сейчас эта система регистрировала сбой. Глухой, нарастающий гул отчаяния, доносившийся извне, из внутреннего двора, превращенного в лагерь для беженцев. Это был не просто ментальный шум — это было физическое давление, волна чужого горя, бьющаяся о стены ее сознания. Эльта открыла глаза. В них не было ни страха, ни гнева — лишь холодная ярость хирурга, обнаружившего метастазы в идеально отлаженном организме.

Она не выйдет к ним. Зачем? У нее есть более совершенные инструменты.

Ее сознание, словно щуп, погрузилось в ближайший и самый важный узел ее паутины — разум лорда Вейнара. Ощущение было сродни погружению в океан из жидкого серебра. Его сознание, когда-то неприступная крепость холодной логики, теперь было пронизано ее волей, как мрамор пронизывают прожилки. Она не ломала его — она перепрограммировала, слой за слоем, оставляя фасад безупречного эльфа, но меняя ядро.