Алрик первым поднялся на частокол. То, что он увидел, заставило его внутренний «коэффициент риска» не просто замереть, а сломаться, как стрелка сломанного компаса, бешено дернувшись и застыв намертво.

Это не была пустыня. Это была плита. Гигантская, монолитная плита из пепла и соли, уложенная поверх мира с инопланетной аккуратностью. Цвет — бледный, как выбеленные кости, мертвенно-серый. Поверхность — идеально ровная, без единой дюны, без камня, без намека на жизнь. И никаких теней. Багровый свет заходящего солнца не ложился на эту поверхность — он поглощался ею, как свет поглощает черная дыра.

Они не уничтожили землю, — промелькнуло у Алрика, и мысль была ледяной и окончательной. Они ее стерилизовали. Выжгли дотла.

Вдоль всего горизонта, на стыке этого мертвого пространства и еще дышащего, хоть и больного мира, стояли они. Дракониды. Тысячи. Неподвижные, как каменные идолы, они образовывали живую, дышащую стену. Их безразличие было осязаемым — оно висело в воздухе тяжелее любого страха.

— Боже правый... — кто-то прошептал внизу. В голосе не было ужаса. Было отупение. Сознание отказывалось принимать масштаб случившегося.

— Это не конец, — голос Алрика прозвучал глухо, словно сквозь вату той самой тишины. — Это карантин. А мы — те, кого закрыли в инфекционном бараке.

Он понял это всем своим существом наемника, привыкшего к риску. Игра была не просто проиграна. Игровое поле исчезло. Теперь они были бактериями в чашке Петри, и их борьба за выживание интересовала только их самих.

В амбаре Гром вздрогнул, как от удара. Он не видел, но почувствовал — мир с юга обрубился, как обрубают нерв. Исчез гул маны, исчезли запахи жизни и смерти, осталась только... пустота. Он подошел к щели, вгляделся в серую стену на горизонте.

— Что там? — Аэлин подошла к нему, ее лицо было бледным.

— Ничего, — ответил Гром. Это было единственное слово, которое подходило. — Абсолютное ничего.

Его новые инстинкты, данные Малаком, бунтовали. Его тело, созданное для хаоса, отторгало этот мертвый, безжизненный порядок. Но его новый разум, ясный и безжалостный, понимал: эта стена была их единственным спасением от демонов. И их самым страшным приговором.

— Они... не видят нас, — сказал Гром, и в его голосе впервые прозвучала не усталость, а что-то острое, горькое. — Мы стали разумными... чтобы понять, что мы никто. Пыль.

Он отвернулся от щели. Его массивная рука сжалась в кулак. Аэлин, не говоря ни слова, положила свою ладонь ему на плечо. Это был не жест утешения. Это был контакт двух песчинок, ощутивших одинокий масштаб пустыни.

Ильва стояла на плацу, отдавая команды, но ее военный ум, воспитанный на картах с флангами и тылами, бился в истерике. Не было флангов. Не было тыла. Был тупик. Идеальный, безвыходный тупик из песка и чешуи.

Она посмотрела на запертый амбар, на своих людей, на юг. Враги стали соседями. Союзников не существовало. А спасение пришло в виде силы, для которой они были статистической погрешностью.

«Хрупкий мир», — подумала она. Хрупкий не потому, что его могли разрушить. А потому, что его существование больше ничего не значило.

Алрик спустился с частокола. Расчеты были окончены. Теперь начиналась бухгалтерия — подсчет пайков, воды, расписание дежурств. Все, что осталось.

Он посмотдел на Ильву, на дверь амбара, за которой были те, кого вчера он приказал бы убить. Его «коэффициент риска» молчал. Все переменные свелись к одной.

Они.

И время, которое им отпущено, приходилось тратить на то, чтобы это «они» не перерезало друг другу глотки за последнюю кружку воды.

Глава 45: Трехсторонняя Война.

Воздух в форте сгущался с каждым часом, превращаясь в вязкую, тягучую субстанцию, которую невозможно было вдохнуть полной грудью. Он был насыщен запахом страха — кислым, металлическим, с примесью пота и дыма от чадящих факелов. Алрик обошел все позиции, его взгляд скользил по бледным лицам ополченцев, по дрожащим рукам, сжимающим самодельные копья, по глазам, в которых читалась одна и та же мысль: "Мы уже мертвы".

Ильва стояла у карты, которую нарисовали углем на столе. Ее палец водил по воображаемым линиям обороны, но эти линии были призрачными, как и сама надежда.

— Они идут с востока, — сказала она, не отрывая взгляда от карты. — Разведка докладывает: основная масса. Тысячи. Малак не оставляет выбора.

Алрик молча кивнул. Его "коэффициент риска" больше не выдавал цифр — только нарастающий гул, похожий на звон в ушах перед потерей сознания.

— У нас два дня. Может, три.

— У нас есть они, — Ильва кивнула в сторону амбара. — И их знание местности.

— И их голод, — добавил Алрик. — И наш страх перед ними. Это гремучая смесь, Ильва. Мы можем сгореть, не дождавшись демонов.

Они смотрели друг на друга через стол, и в этом взгляде было все: недоверие, усталость, отчаяние и та хрупкая нить, что все еще связывала их — необходимость сделать следующий шаг, даже если он ведет в пропасть.

Далеко на востоке, там, где земля все еще стонала от ран, нанесенных драконидами, двигалась армия. Но это была не дисциплинированная военная машина — это было природное бедствие из плоти и ярости. Демоны не шли строем — они текли, как лава, заполняя собой овраги, ломая остатки деревьев, оставляя за собой выжженную землю.

В центре этого ада, на платформе, сооруженной из костей и скрепленной багровой энергией, стоял Малак. Его форма постоянно менялась, пульсируя, как живой рубец на лице мира. Он не отдавал приказы — его воля распространялась подобно радиации, заставляя существа вокруг метаться в нужном направлении.

Север, — вибрировало в пространстве. Последний ресурс. Последняя надежда.

Он чувствовал пустоту на юге — ту самую Стену, возведенную драконидами. Это было оскорблением. Кастрированием. Его детище, его великий эксперимент по преобразованию реальности был заключен в клетку. Но всякая клетка имеет пределы. И если нельзя расширяться наружу — значит, нужно сконцентрировать всю энергию внутри.

Голод, — думал он, и это слово становилось законом для тысяч существ. Мы будем голодать. Но сначала — насытимся.

В предгорьях, на фланге демонической армии, двигалась другая группа. Тихая, невидимая, как тень. Вампиры.

Каин шел впереди, его плащ не колыхался на ветру — воздух обтекал его, словно не решаясь прикоснуться. Его люди двигались бесшовно, становясь частью пейзажа: то тенями между скал, то отражением в лужах застоявшейся воды, то просто сгустком темноты.

Они не охотились на демонов — та кровь была для них ядом. Они выслеживали других. Берсерков. Существ, зараженных порчей, но еще сохранивших форму. Их кровь, пройдя через фильтр безумия, становилась эликсиром.

— Две стаи, — прошептал один из вампиров, его глаза светились в темноте, как у кошки. — Человеки-оборотни. Сильно искажены.

Каин кивнул. Он чувствовал их — дикий, неконтролируемый голод, смешанный с болью. Идеальная мишень.

— Брать живьем. Каплю — на пробу. Если чисто — добыча наша.

Молодой вампир рядом с ним сглотнул. Его пальцы нервно перебирали эфес кинжала.

— А если... если снова яд?

— Тогда умрешь, — ответил Каин без эмоций. — Как твой брат. Это естественный отбор. Мы либо находим новый источник, либо становимся историей.

Он смотрел на растущую вдали багровую стену демонической орды. Они были подобны лесному пожару — неразборчивым, всепожирающим пламенем. Вампиры же были хирургами, вырезающими раковые клетки. Но чтобы выжить, им приходилось пить саму болезнь.

В форте Гром стоял перед людьми. Не в амбаре — на плацу. Это был первый раз, когда ему позволили выйти не под конвоем. Рядом с ним были Зуг и Аэлин.

— Они идут, — сказал Гром, и его голос прокатился над толпой. — Мы все видели. С востока.

— И что вы предлагаете, тварь? — крикнул кто-то из толпы.

— Сражаться, — просто ответил Гром. — Или умереть.

В толпе наступила мертвая тишина. Эти слова, произнесенные на ломаном языке, были настолько просты и так беспощадно точны, что не оставляли места для возражений. Даже самые ярые скептики замолчали, глядя на его неподвижную, как утес, фигуру.