— Нет… — простонала одна из других женщин, юная лисица, в голосе которой прозвучал первый трепет сомнения.

— Нет… — эхом повторила Сарра, открывая глаза, в которых уже не было блаженства, а лишь нарастающее, леденящее недоумение и давнишняя, горькая правота. «Перестань, дитя», — прошептала она, но Илна уже не слышала.

— НЕТ! — закричала Илна, яростно тряся решетку, словно могла ее разорвать голыми руками, силой одной своей веры. Ее голос сорвался в животный, полный отчаяния и ярости вопль, в котором тонули все остальные звуки. — ВСТАНЬ! УБЕРИ ЭТУ... ЭТУ МАССУ! УБЕРИ ЭТИХ ТВАРЕЙ! ТЫ ЖЕ СИЛА! ТЫ ЖЕ СОВЕРШЕНСТВО!

Но ее бог не вставал. Его чистая, совершенная сила, которую она так жаждала и в которую вложила последние крупицы своей истерзанной души, тонула в болоте, созданном ее же сородичами, в тех, кого она когда-то считала братьями и сестрами по несчастью. Его не победили в честном поединке. Его не превзошли в силе. Его задавили. Забросали трупами, как закидывают грязью и камнями прекрасную, мраморную статую.

Экстаз в глазах Илны сменился шоком, затем пустотой, а затем хлынувшей горькой, бессильной яростью, обжигающей, как кислота. Она не плакала от горя по погибшему божеству. Она плакала от осквернения самого идеала, от поругания последней святыни. Ее идол пал не от руки равного. Его убили числом. Индивидуальное, величественное, пало перед безликой, уродливой, но невероятно эффективной массой. Совершенство было растоптано посредственностью, возведенной в абсолют. И в этом был самый страшный, самый унизительный проигрыш.

Одна за другой они опускались на колени. Юная лисица, закрыв лицо руками, беззвучно тряслась, ее хвост беспомощно волочился по пыльному полу. Другая, старая барсучиха, смотрела в пустоту перед собой, и по ее щекам медленно текли редкие, тяжелые слезы, смывая слои грязи и оставляя чистые, трагические дорожки. Илна же не плакала. Она сжалась в комок, ее спину била сухая, беззвучная дрожь, а в глазах, уставленных в каменный пол, пылал огонь такой бессильной, всепоглощающей ненависти, что, казалось, он мог бы спалить дотла и решетку, и весь этот проклятый мир. Их тихий, яростный плач, полный крушения последней надежды и отчаяния, смешивался с торжествующим, ядовитым шипением багрового кристалла, праздновавшего свою уродливую, временную победу.

Глава 28: Рев Создателя.

Сначала мир не онемел — он лишился звука насильственно и мгновенно. Пение птиц, шелест листьев, отдаленный гул багровой пустоши — все было вырвано из реальности, как будто сам воздух внезапно стал вакуумом, неспособным проводить вибрации. Это была не пауза, а тотальная кастрация акустического пространства, длящаяся одно растянувшееся, давящее сердцебиение. Два.

Потом пришел Рев.

Это был не звук, рожденный в горле или легких. Это был треск фундамента мироздания, разлом в самой ткани бытия. Он пришел не через уши — он пришел через кости, через кровь, через спинной мозг, заставляя каждую клетку живого и неживого содрогнуться в первобытном отклике. Земля не затряслась — она завибрировала с такой чудовищной частотой, что камень начал пылить, а вековые деревья гнуться в немом, неестественном поклоне. Воздух загустел, стал упругим, и каждый вдох обжигал легкие статическим электричеством и вкусом расплавленного металла.

Мана, основа всего магического, пришла в бешеное, хаотическое движение. Ее рвало и крутило, словно воду в ведре, в которое упал раскаленный докрасна болт. Все магические константы, все законы, на которых столетиями держались расчеты, перестали существовать.

В поместье Вейнара.

Эльта, склонившаяся над чертежом «Стабилизатора Реальности», ощутила это как физический удар по мозгу. Схемы, выгравированные на серебряных пластинах, вспыхнули ослепительным белым светом и потухли, оставив запах гари и расплавленного металла. Ее тело, привыкшее к тонким манипуляциям с энергией, отозвалось судорогой. Она рухнула на колени, ее вырвало прозрачной желчью на идеальный пол. Вейнар, стоявший у окна-среза, не дрогнул, но его пальцы впились в кварц так, что тот затрещал. «Любопытно, — произнес он, и в его голосе впервые прозвучала трещина неподдельного удивления. — Фундаментальный сдвиг. Перезагрузка системы.»

И пока в стерильной лаборатории Вейнара гасли руны, в лагере Алрика...

Алрик, чинивший порванный ремень, рухнул лицом в грязь. Его внутренний «коэффициент риска» взорвался, выдав стопроцентную вероятность неминуемой гибели. Это было знание, вбитое в подкорку, химический сигнал первобытного ужаса. Ильва, сидевшая у костра, вскрикнула и схватилась за голову. Ее лук, зачарованный на меткость, стал раскаленно горячим, а затем ледяным. Кровь в их жилах попятилась назад, к сердцу, инстинктивно пытаясь спрятаться.

Далеко от этого хаоса, в убежище Грома и Зуга...

Гром, деливший похлебку с Аэлин, рыкнул и вскочил, схватившись за голову. Его новый, «развитый» разум пронзила чужая, бесконечно древняя, яростная мысль. Зуг завизжал и зарылся лицом в землю, словно пытаясь закопаться. Женщины сбились в кучу, их охватил животный ужас, страх кролика, услышавшего рык льва за тысячи миль.

В стане демонов царил иной хаос.

Малак, наблюдавший за картой наступления, взвыл. Но это был не крик боли, а звук ярости и глубочайшего дискомфорта. Его багровая форма заколебалась, стала прозрачной. Другие демоны корчились, их энергетические тела меркли и вспыхивали, словно плохая связь. Для них Рев был болезненным диссонансом, вмешательством в их собственную, искаженную природу.

Среди вампиров...

Каин замер. Его аристократичная маска треснула, обнажив древний, костный ужас добычи. Родовая память, хранившая тысячелетия, пронзила его одним-единственным знанием: это не угроза. Это — зов Хозяина. Того, кто был здесь до них. И Хозяин был в ярости. Инстинкт, дремавший веками, кричал одно: спрятаться. Исчезнуть.

Рев длился, возможно, три секунды. Но когда он стих, мир был другим. Мана успокоилась, но ее течение изменилось навсегда, как русло реки после землетрясения. Законы физики восстановились, но с едва уловимым, новым напряжением, словно реальность теперь была натянута на каркас, который едва выдержал испытание. Это был не конец света. Это было напоминание, выжженное на подкорке каждого живого существа. Напоминание о том, что у этого мира есть Создатель. И он только что проснулся.

Глава 29: Выход Легионов.

Тишина, воцарившаяся после Рева, была тяжелой и звонкой, как натянутая струна. Она не принесла облегчения, а лишь усугубила ощущение хрупкости мира. Воздух все еще вибрировал, но теперь это было тонкое, неумолимое эхо, впитывающееся в камни и почву, меняющее их саму суть. Мана обрела новое, стремительное течение с горьким привкусом озона и расплавленного кремния, словно реальность была перегружена и теперь работала на износ, ее законы став временным перемирием с хаосом.

И тогда на юге началось. Сперва горизонт застыл, будто в страхе. Затем он задрожал, поплыл. Из знойного марева, за дымящимися руинами пограничных застав, они начали проявляться. Как изображение на закопченном стекле — сначала смутные, искажающие свет тени, потом все четче, величественнее и ужаснее. Легион. Дракониды.

Они не возникли — они кристаллизовались из самого воздуха пустыни. Сотни их. Каждый был уникальным воплощением стихийного апокалипсиса, центром собственной, личной катастрофы, но вместе они образовывали единый, неотвратимый фронт.

Один, чья чешуя отливала цветом вулканического стекла и покрытой инеем лавы, шел в авангарде. С каждым его шагом земля не просто трескалась — она вскрывалась с сухим, оглушительным хрустом, обнажая ядовитые желтые испарения, которые поднимались столбами и смешивались с воздухом, делая его едким и обжигающим. Другой, более стройный, с рогами, закрученными, как у исполинского песчаного червя, оставлял за собой не тропу, а зону отчуждения — зыбучие трясины, пульсирующие и засасывающие все, что не успевало отползти, превращая твердь в гибельную ловушку. Третий, самый крупный, с огромными кожистыми крыльями, сложенными за спиной, двигался медленнее всех, и воздух вокруг него плавился, рождая стойкие, пугающие миражи — то проступали очертания древних, разрушенных башен, то мелькали тени существ, не принадлежащих этому миру.