Приглядываясь к Варе, я заметил в ней перемену, и не в ее пользу; она возмужала, прежняя наивность выражения и детская прелесть сгладились, черты лица получили большую осмысленность, интеллигентность, но и большую резкость с отпечатком какой-то деревенской деловитости. Прежде в ней было больше поэзии. Но зато теперь предо мной был уже не выросший из коротеньких платьев подросток, а вполне сформировавшаяся женщина, красивая, полная жизненных сил и, конечно, сознающая и свою красоту, и силу, и свои права, и обязанности. Я чувствовал, что эта Варя уже не поддастся так легко обаянию страстного поцелуя; но я чувствовал также, что раз она ему поддастся, то уж ни перед чем не остановится, да и я с этим противником не нашел бы в себе достаточно великодушия для пощады.

 И я с нетерпением озирался, отыскивая возможность и место для начала состязания.

 Но после обеда Михаил Петрович потащил меня смотреть свои новые картины, потом новые усадебные постройки, будущую канцелярию судебного следователя, новую лошадь, новую молотилку, -- словом, день проходил, а я еще не успел сказать Варе двух слов. С дороги, шампанского и подавленной досады у меня начинала разбаливаться голова. Я отпросился у Михаила Петровича отдохнуть до вечернего чаю и ушел в кабинет.

 Но спать я, разумеется, и не думал. Одиночество и лежание на кушетке томили меня еще больше, и чрез полчаса я уже шел по знакомой сводчатой аллее сада с тайной надеждой встретить Варю. Но, вероятно, она угадывала, что я буду искать ее, и нарочно пряталась. Я бродил одиноко по саду. Все было по-прежнему, только было заметно, что теперь больше все подрезано и подчищено, цветов гораздо больше, да в двух местах стояли новые деревянные скамейки, а та, чугунная, на которой я когда-то целовал Варю, была переставлена, и на ее прежнем месте теперь ничего не было. Вероятно, это Варя пожелала уничтожить воспоминание. Мне стало досадно и больно. Я уже несколько раз прошелся по аллеям, я видел, как приходил какой-то мужик поливать цветы, а Вари все не было. Отчаяние мое росло.

 Наконец, я вернулся в кабинет, опять лег на кушетку и, чтоб немного рассеять скверное настроение, стал читать один из взятых с собой в дорогу новых французских романов, решив окончательно помириться с полной неудачей моего нынешнего посещения Шуманихи.

XXIII

 Я продолжал читать, когда явился Михаил Петрович звать меня к вечернему чаю.

 Варя сидела за столом в столовой, спокойная, красивая, довольная. Вероятно, то, что она удалялась от меня, нисколько ее не волновало. Я кусал губы и молча пил чай, слушая болтовню Михаила Петровича и обдумывая, как бы мне заговорить с Варей.

 Не знаю, чем бы разрешилось мое трудное положение, если б не обстоятельство, которого не предвидел я и про которое забыла, очевидно, и Варя, потому, что она была застигнута врасплох.

 Выпив торопливо свой чай, Михаил Петрович быстро встал.

 -- Уж извините, Сергей Платоныч, -- обратился он ко мне, -- я вас оставлю-с. Сегодня суббота, надо с рабочими расчет произвести-с, и я пойду в контору кое-что подготовить. А уж вас пусть молодая хозяйка занимает.

 Я торжествовал. Бровки Вари слегка сдвинулись. Она покраснела и улыбнулась деланной улыбкой. Но отступление для нее уже было невозможно, и мы остались одни.

 Прошла минута тяжелого молчания. Я допил свой стакан.

 -- Вам угодно еще чаю? -- спросила Варя.

 -- О, да, Варвара Михайловна, и, если позволите, то я выпью потом и еще стакан, -- поспешно отвечал я, желая таким образом продлить наше пребывание за столом.

 -- Пожалуйста, -- ответила она равнодушно.

 Не предвидя, что мы останемся одни, Варя не поставила, как прежде, громоотвода, в виде прислуги в передней. Я мог говорить с ней свободно.

 Но я долго не решался прервать молчание.

 -- Вы счастливы, Варвара Михайловна? -- спросил я, наконец.

 -- Да, -- ответила она, хмурясь и наклоняясь над стаканом.

 -- И дай вам Бог, -- сказал я задушевным тоном. -- Едва ли кто-нибудь так желает вам полного, безмятежного счастия, как я.

 Я остановился; она молча пила чай.

 -- Не знаю, вспоминали ли вы обо мне, -- произнес я уже с возрастающей смелостью, -- но с тех пор, как я уехал отсюда, ваш образ всегда носился предо мной, и я много раз вспоминал о...

 -- К чему вы мне все это говорите! -- довольно резко оборвала меня Варя, подняв на меня строгий взгляд.

 Я взглянул на нее, опустил голову и несколько упавшим голосом продолжал:

 -- За что же так жестоко, Варвара Михайловна? Разве я сказал вам что-нибудь дурное? Разве я сделал вам когда-нибудь какое-нибудь зло, что вы не хотите позволить мне даже сказать вам, что я вспоминал о первой встрече с вами, и для меня это воспоминание было всегда окружено светлым ореолом. Вы счастливы, и я говорю: дай вам Бог. Я, быть может, несчастлив, и вы не хотите позволить мне даже сказать вам, что и я был когда-то счастлив и что это исключительное мгновение в моей жизни связано с воспоминанием о вас. За что же так жестоко!

 -- Не жестоко, а просто мне не следует говорить с вами об этом и вспоминать прошлое, -- отвечала она более мягко и несколько сконфуженно, -- я невеста.

 -- Я это знаю, Варвара Михайловна, -- продолжал я, -- и, кажется, не сказал ничего такого, чего вам, как невесте, нельзя было бы выслушать. Мне кажется, и за первую нашу встречу, вы не можете упрекнуть меня в каком-либо неуместном слове, а теперь тем более. Вы сказали, что вам не следует говорить со мной об этом. Как это на вас не похоже. Точно вы какая-нибудь купеческая дочка, которой маменька не велела разговаривать ни с кем из кавалеров, кроме своего жениха. Назад тому два года я знал вас более смелой и самостоятельной. Если вы тогда чувствовали в себе довольно силы, чтоб не бояться разговоров и... Неужели вы с тех пор ушли назад и стали нравственно слабее!

 -- Я уже знакома с вашей манерой вести невинные разговоры, -- с некоторой иронией ответила Варя. -- Я сказала, что мне не следует разговаривать о прошлом вовсе не потому, чтоб я боялась вспоминать о нем, а потому что при теперешнем моем положении...

 -- Простите, Варвара Михайловна, но я и не думал заставить вас вспоминать... что было между нами когда-то... я только сказал, что я часто вспоминал о вас, а вы не дали досказать мне, что в моих воспоминаниях я окружал вас ореолом недосягаемого совершенства, и всегда желал, чтоб судьба была к вам благосклонна, чтоб вы шли безмятежным путем к счастию...

 -- Ну... я благодарю вас, -- сказала она.

 -- А вы относитесь с иронией к моим словам, -- грустно произнес я, поникнув головой, -- вы с усмешкой говорите, что знакомы с моими невинными разговорами. Да что же я такое сделал вам, что же я такое сказал, чтоб моя разговоры заслуживали иронического отношения к ним? Неужели быть искренним, каким я был всегда относительно вас, неужели это достойно насмешки? А ведь вы не докажете, чтоб я сказал вам хоть одно лживое слово.

 -- Да я и не упрекаю вас во лжи, -- с оттенком бессильной досады произнесла Варя, -- я только не желаю вспоминать прошлого.

 -- Ну, и не будем вспоминать его. Но не лишайте же меня возможности хоть несколько часов провести с вами, слышать ваш голос, услыхать от вас самих, как вы смотрите на будущее... Не убегайте от меня, как вы убегали весь день.

 -- Я не убегала.

 -- Ну, значит, это мне показалось. По крайней мере, мне не удалось вас видеть с обеда до чаю. Завтра рано утром я, как вы уже слышали, уезжаю. Так будемте же хоть на этот час, два, что мы еще проведем с вами вместе, друзьями... как в начале моего прошлого приезда. Ведь мне кажется, что я своим поведением в прошлый раз не лишил себя права на вашу дружбу, а скорее оправдал доверие или даже заслужил его. Я ни в чем не обманул вас, не сделал ничего против вашего желания. Простите, что я еще раз вернулся к старому, но это уже в последний, и я больше не буду, не буду... Будем говорить о новом, о будущем.