XIII

 Мы плыли в лодке.

 Сильными взмахами весел я рассекал почти неподвижную поверхность реки. Варя держала с правой стороны лодки кормовое весло, искусно правя им, вместо руля. До мельницы, куда лежал наш путь, было уже недалеко. Солнце, начинавшее уже склоняться к горизонту, стояло, однако, еще довольно высоко.

 -- Куда мы торопимся, -- сказала Варя, -- бросьте грести, поплывем по течению.

 Я приподнял весла, дал стечь с них воде и положил их в лодку.

 Мы плыли некоторое время молча, прислушиваясь к царившей кругом тишине. Я смотрел на гладь реки, на отражавшееся в ней синее безоблачное небо с каймой низких засеянных рожью берегов: я ни о чем не думал, я только созерцал.

 -- О чем вы задумались! -- окликнула меня Варя.

 Я взглянул на нее, и мне показалось, что то же безоблачное небо, та же безмятежная гладь реки отражаются и в ее глазах.

 -- О любви, Варвара Михайловна, -- как-то бессознательно импровизировал я ответ немножко грустным тоном. Впрочем, мне и самому показалось, что в этот момент я думал о Варе и о любви: за последнее время я ведь только об этом я думал.

 -- О любви? -- переспросила она.

 -- Да. Я думал, что хорошо жить на свете, когда любишь, когда есть кого любить.

 Я смотрел на нее; она приняла такой вид, как будто очень внимательно следила за направлением лодки, и сделала несколько движений кормовым веслом.

 -- И еще лучше, -- продолжал я, воодушевляясь, -- когда любовь эта взаимна, когда каждый луч солнца, каждое дуновение ветерка одинаково радостно пробегают по двум любящим сердцам...

 -- А вы испытывали такую любовь? -- как-то задумчиво спросила Варя; и мне показалось, что на лице ее, в ожидании ответа, появилось невольное смущение, робость.

 Я взглянул ей в глаза и ответил:

 -- Была пора....

 -- И теперь с грустью вспоминаете об этой поре, о прошлом?

 -- Нет. Скорблю о настоящем.

 -- О чем же?

 -- О том, что для меня уже нет такой любви, что это высшее блаженство, доступное на земле человеку, для меня отравлено...

 Варя молча, вопросительно посмотрела на меня.

 -- Да, отравлено сознанием, что моя любовь и взаимность две вещи несовместимые.

 -- Почему же? -- спросила Варя.

 -- А потому, что если б я вдруг признался вам теперь, -- не шутя, -- в самой страстной, самой безграничной любви к вам и искал бы взаимности -- что бы вы ответили?

 Она покраснела и молчала.

 -- Не бойтесь, я не буду вынуждать вас даже на косвенный намек, тем менее на прямой ответ, -- заговорил я с некоторой горечью. -- Я сам за вас отвечу, я сам все скажу вам, что можно сказать об этом. Ведь мы друзья, неправда ли? Ведь мы только друзья, ведь вы сами предупредили меня, что дальше этого предела наши отношения не пойдут. И, скажите, ведь я добросовестно несу эту ношу дружбы, и вы до сих пор, кажется, не должны были заметить, что я уже ослабеваю под ее тяжестью, что она уже не под силу мне, потому что небольшая ноша дружбы незаметно выросла в огромную, тяжелую, подавляющую любовь...

 Варя была смущена. Я видел, что слова мои произвели на нее недурное впечатление, хотя она по обыкновению, сдвинула брови. Она хотела что-то сказать. Но мне уже трудно было удержать просившееся наружу чувство, мне самому нужно было говорить.

 -- Постойте... погодите, -- продолжал я свою речь, сделав в воздухе останавливающий ее жест рукой, -- я знаю, что вы можете ответить, знаю -- дайте мне договорить. Вы либо отвергнете меня теперь набело, как отвергли начерно, тогда в саду, по одному лишь подозрению в возможности с моей стороны ухаживанья за вами, либо скажете: женитесь на мне... И что же: разве в том и другом случае я встречу взаимность? Ведь "женитесь на мне" -- это не любовь. Ведь если бы мы, наконец, довели дело до женитьбы, разве бы я верил безгранично в вашу взаимность. При браке наши шансы были бы слишком неравны.

 -- Ну, женитесь на равной, -- раздраженно отрезала Варя.

 -- Вы не поняли меня, Варвара Михайловна, -- продолжал я, стараясь тоном голоса смягчить нечаянно прозвучавший диссонанс, -- наши шансы были бы не равны потому, что в любви без брака вы, как всякая женщина, теряете очень много, а я, как и всякий мужчина, ровно ничего; наоборот, мужчина почти ровно ничего не выигрывает от брака, а женщине брак дает положение. Муж и жена, вступившие в брак по любви могут всю жизнь, до гробовой доски, страстно, преданно и неизменно любить друг друга, -- но "женитесь на мне" все-таки не любовь, и жену я могу разлюбить легче и скорее, чем всякую другую.

 Я перевел дух. Варя молчала.

 -- А я люблю вас, Варвара Михайловна, -- заговорил я опять, -- люблю больше, чем вы это думаете, люблю, быть может, так, как никого не любил...

 Она улыбнулась.

 -- И не думайте, что это готовая шаблонная фраза. Я даже не знаю, зачем я признаюсь вам в этой любви. Ведь взаимности я и не жду. Я даже объясню вам почему ее для меня и быть не может: я сам не верю в свою любовь.

 Варя несколько побледнела. Она смотрела все время на воду, а теперь подняла глаза на меня.

 -- Да, Варвара Михайловна, я не верю в себя. Я знаю, что легко может случиться, что если вы также полюбите меня, и полюбите без слова "женитесь", то ведь все равно я могу потом разлюбить вас.

 Варя стала еще бледнее, но по-прежнему смотрела мне прямо в глаза, и меня немного поразило, что ее взгляд хотя и был серьезен, но мягок, почти ласков.

 -- Я знаю себя, -- продолжал я, -- хорошо знаю. Я не доверяю сам себе, и это недоверие, к которому я прежде был равнодушен, начинает теперь отравлять мне светлые минуты любви. Давно как-то, еще после моей второй или третьей любви или измены -- назовите как хотите, -- я написал стихотворение. Оно неважно, никому собственно не посвящено и, кажется, никому не читано; но самому мне часто приходится вспоминать его. Оно начинается довольно откровенными словами:

 Не верь, красавица, моим признаньям, --

 Я лгу, я обману тебя...

 Я остановился и посмотрел на сосредоточенное выражение лица Вари.

 -- Вы видите, как я перед вами откровенен: мы ведь только друзья, -- произнес я опять с горечью и, после минутного молчания, продолжал: -- А дальше в этом стихотворении говорится:

 Ты не найдешь со мною счастья

 И много слез потом прольешь.

 Я отвернулся без участья,

 С мольбой ты если подойдешь

 Напомнить мне мои же уверенья

 И клятвы, данные тебе:

 Любовь пройдет, и я без сожаленья

 Забуду о твоей судьбе.

 Вы видите -- я не щажу себя пред вами, я открываю перед вами свою душу и сам загораживаю себе дорогу к вашему сердцу, потому что мы ведь друзья, мы только друзья!..

 Я сам почувствовал, как при последних словах мой голос прозвучал чересчур слезливо; но Варя этого, кажется, не заметила.

 Мы подплывали в это время к месту нашей обычной остановки, тому самому, которое было изображено Варей на пейзаже, висевшем в гостиной. Здесь река образовала как бы небольшой залив; две ивы склонились к воде своими ветвями, а между ив узкая, крутая тропинка вела на берег. Обыкновенно мы оставляли здесь лодку и шли отсюда с версту пешком по меже между высокой колосистой рожью до самой мельницы, где нас всегда поджидал Михаил Петрович на тройке в линейке. А лодку уводил назад в усадьбу один из рабочих с мельницы. И на этот раз маршрут был намечен тот же.

 Течение реки начало сносить нас мимо залива. Я взял весла и несколькими взмахами врезал нос лодки в песчаный берег.

 Подавая Варе руку, чтоб помочь ей выйти из лодки, я почувствовал, как непривычно дрогнула ее рука, опираясь на мою.

 Мы молча пошли друг за другом по узкой тропинке. Варя шла впереди, срывая на ходу васильки и заплетая их в венок. В одном месте, в стороне, между рожью, мелькнуло много васильков, как будто целая грядка их была посажена. Варя сначала приостановилась, потом, раздвигая руками рожь, повернула к василькам. Я пошел за нею и тоже стал рвать цветы и подавать их ей.