"А почему бы и не жениться? -- задал я себе опять вопрос. -- Женюсь же я когда-нибудь -- или нет? Чем она мне не жена. Я богат, не искал до сих пор ничего в жизни, кроме любви, и едва ли что-либо другое когда-нибудь покажется мне интересным.
И если б одной женщине -- хотя бы Варе -- удалось наполнить навсегда мое сердце любовью к ней -- я бы может быть был хорошим мужем, быть может даже лучше других, потому что и любовь, как любопытство, и любовь, как спорт -- все мне надоело. Быть может лучше деревня... тихий уголок семейного счастья..."
Но через минуту я уже думал иначе, и все мои предыдущие размышления казались мне пустыми и праздными. Прежде всего, -- смешно, ни с того, ни с сего, на другой же день знакомства с девушкой думать о женитьбе на ней, и кому же -- мне! С какой стати! Ни по положению, ни по воспитанию, ни по характеру -- мы не подходим друг для друга... Разве не было случаев, что другие девушки нравились мне не меньше, чем эта, и как быстро охладевал я к ним после... А разве они были хуже Вари!..
Не знаю... Знаю только то, что теперь она нравится мне больше их всех... Но ведь я помню -- последняя из прежних мне тоже нравилась больше, чем предыдущие. Наконец, ведь мое обращение на путь истинный и женитьба на этой непорочной девице -- это была бы такая избитая, старая история. Сколько я читал повестей в таком роде, сколько видал пьес. И они, кроме усмешки над кисло-сладкой сантиментальностью, ничего во мне не возбуждали. И потом я -- отцом семейства! Я -- в роли быть может ревнивого мужа! Это значит изменить всему прошлому, изменить самому себе...
Эта мысль показалась мне так забавна, что развеселила меня и разогнала мое сантиментальное настроение; и мои намерения относительно Вареньки вошли опять в фазу любопытства и спорта. Временный прилив новых чувств прошел, и я опять овладел своей ролью донжуана.
Размышляя таким образом, я дошел до пруда, пробрался по берегу его до беседки на мысу и сел там, любуясь водяными цветами.
Да, Варенька должна быть моей! И будет -- как она там ни избегай встречи со мной, как она ни старайся напустить на себя равнодушие ко мне. Вся суть в том, с которой стороны подойти. Да с ней, впрочем, и план осады обдумывать много нечего -- она совсем ребенок... А ведь уверена, что она очень рассудительна, держит себя с сознанием своей самостоятельности, убеждена, что ей всякая свобода возможна и что она не сделает того, чего не захочет. Дитя, дитя! Она и не думает, что даже мы, испытанные и сильные жрецы, любви, бываем иногда не в состоянии справиться с обстоятельствами и поддаемся течению, которое нас увлекает. А им и Бог велел. Полевые цветы на то и созданы, чтоб падать под косой...
...Да, и что ж она потеряет, если на время полюбит меня? Ведь что ждет ее здесь, в этой глуши, в этом имении? Или мещанский роман с кем-нибудь из местных жителей, выход замуж за учителя уездного училища, бухгалтера земской управы, станового... куча детей... хозяйственные дрязги... преферанс и пасьянс -- вся проза жизни... Или чувство неудовлетворенного порыва к лучшему и роль старой девы? И, право, что же тут худого для нее, если в эту непривлекательную альтернативу вторгнется кратковременный, но страстный момент любви ко мне, если воспоминание о нашей встрече останется для нее на всю жизнь лучшим воспоминанием в ее будничном, заурядном, сереньком существовании. То, о чем она, конечно, не раз грезила, осуществится наяву хотя бы и на один только день. По опыту нескольких бывших со мной случаев, я знал, что потом, когда настоящее отойдет на расстояние воспоминания, она тех счастливых мгновений, которые проведет теперь со мной, не поставит мне в упрек за то, что я не хотел, не мог продлить их вечно, не дал им возможности перейти в законный брак -- могилу любви. Ведь только любовь бесцельная, безрассудная и неудержимая никакими доводами рассудка -- только такая любовь и красит жизнь, только она одна и есть поэзия, а все остальное не больше, как выполнение обязанностей человека и гражданина, -- обязанностей, предусмотренных законами человеческого существования и скучного гражданского общежития. Да, для Вари быть может будет горько расстаться со мной, но зато она узнает блаженство такой любви, когда человек встает выше всяких цепей и пут, когда вся жизнь, и прошедшее, и будущее, все вливается для него в одном беспредельно дорогом моменте настоящего. И для этого блаженного момента женщины целого мира и всех веков жертвовали собой и всем на свете, забывая о будущем, нередко грозном и всегда ответственном. И поучения, и воспитание, и сказки, и романы, и песни, все предупреждало их о пагубности безрассудных увлечений, а они все забывали, никого и ничего не слушали...
Не послушалася песни
Сердце-Катерина:
Полюбила, как умела,
Москаля дивчина...
Мне вдруг вспомнились эти строки из поэмы Шевченки, и я как-то бессознательно произнес их, произнес голосом торжествующего победу.
Но размеренные строки невольно сами собой повторились еще раз, -- я когда-то любил эту поэму, мне когда-то читали ее милые, дорогие уста...
Не слухала Катерина
Ни батька, ни неньки,
Полюбила москалика
Як знало серденько.
Я повторил эти слова еще и еще раз, и тон моего голоса постоянно понижался я становился меланхоличнее. И быстро промелькнули передо мной одна за другой картины поэмы. Но как всегда бывает, что в подобных случаях воображение рисует не какой-нибудь неопределенный отвлеченный образ, а, напротив, близкий и знакомый не по описанию только, -- так и теперь -- передо мной в образе Катерины промелькнула, как в тумане, Варя, и я сам в образе москаля. Потом картины поэмы сменялись другими: мне виделось, как мы сидим с Варей, вот тут, в беседке над прудом, как мы счастливы, как потом я уезжаю из Шуманихи, как Варя молча, сосредоточенно провожает меня... потом она одна, здесь же, в беседке... над прудом... потом...
Я со страхом отвернулся от черневшей подо мной гладкой, спокойной поверхности пруда. Словно галлюцинация, словно сон наяву, там под водой, в том месте, где отразились свесившиеся к пруду ветви старых ветл, мне чудилось, всплывает со дна на поверхность труп Вари... и в том же голубеньком платьице и с той же розой у ворота, как она встретила меня в первый раз...
Мне стало жутко, я встал и, еще раз окинув взглядом заглохший пруд, быстро пошел прежней дорогой назад.
Да, все, что нарисовало мне сейчас воображение, все это ведь может действительно случиться... А там уездные сплетни... И потом этот несчастный старик, Михаил Петрович, -- он, который думает, что попал в Шуманиху по указанию Божию... он, который верует, что без воли Божьей ни один волос не упадет с головы человека. Мне живо представилось его отчаяние.
"Нет, нет, ни за что не надо этого! -- думал я, поднимаясь к колоннаде-беседке на холме. -- Это слишком дорогая жертва ради слишком малого наслаждения, это было бы безбожно... Нет, я осмотрю с Михаилом Петровичем имение и уеду... Варя отлично делает, что избегает меня. Спасибо ей за это... А если и она будет с нами, я просто буду с ней почтительно любезен, как в первый день -- не начать же теперь мне избегать встречи с ней... Наконец, если даже между нами и будут те дружеские отношения, какие установились вчера, так что ж из этого. Ведь сама она на шею мне не бросится, а я, если захочу, сумею сдержать себя в должных границах. И это даже будет иметь свою прелесть: если мне случалось начатую спорта ради интригу покидать, не доведя ее до конца, только потому, что мне было лень продолжать и что я знал вперед развязку, то разве не достойно настоящего спортсмена любви удержать себя от доведения до конца интриги, начатой по увлечению и оставленной по благоразумию и из благородных побуждений... это будет для меня в своем роде сильное ощущение и вдобавок имеющее прелесть совершенной новизны".
