И Марк Сполиатор сам схватывает острое лезвие меча противника и окровавленной рукой направляет его себе в горло. Гладиатор-победитель нажимает на меч, как бы прикалывая им шею побежденного к земле. Кровь яркой пурпурной струей брызжет вверх, обливает руку победителя и разливается по блестящему песку из серебристой слюды. Несколько быстрых содроганий, и жизнь Марка Сполиатора кончена.
Победитель вынимает свой меч из неподвижного трупа. Со всех сторон он слышит восторженные приветствия, и римские красавицы, с радостной улыбкой, бросают к его ногам розу за розой: белые, бледные, темно-пурпуровые и ярко-красные розы падают в кровь, обагрившую арену.
Победитель зажимает теперь свободной рукой свою первую рану, кланяется и при всеобщем ликования уходит с арены. Несколько женских голосов кричат вслед ему: missio! missio! rudis [Отпущение на волю раненого гладиатора называлось missio. Rudis -- род рапиры, которую давали заслуженным гладиаторам-победителям при отпущении их на волю, и тогда они назывались rudiarii. Это избавляло их от обязанности, но не лишало права вновь выступить гладиаторами по добровольному найму]. Но они теряются в общем гуле.
И только теперь замечает толпа, что две другие пары гладиаторов, изрезав друг друга, корчатся в предсмертных муках на другом конце арены, ползая по окровавленному песку. Служители цирка направляются к ним, чтоб приколоть их насмерть.
Зрелище кончено.
Толпа встает и расходится, то продолжая говорить о виденном, то смеясь остротам и шуткам, то переходя к разговорам о домашних делах.
Слонообразные каппадокийские рабы подхватили на свои широкие плечи золоченые носилки и понесли своих знатных господ и госпож к давно ожидающему их обеду. Бесцеремонно расталкивают они толпу, торопясь вперед, а их в свою очередь обгоняют горячие кони, запряженные в роскошные pilenta [Pilentum -- род кареты, в которой ездили римские дамы] -- роскошь недавняя, непозволительная, стесняющая движение и возбуждающая общий ропот не только пешеходов, но и владельцев лектик.
У ворот сполиариума кучка черни глазеет в отворенную дверь на убитых гладиаторов. Несколько суеверных смельчаков пробрались к самым трупам. Они отыскивают, нет ли оживших, еще дышащих, и, найдя, жадно впиваются губами в свежие раны и пьют горячую кровь из живого, трепещущего тела: говорят это лучшее целебное средство от всех недугов.
Одним из последних поднимается со своей скамьи молодой сенатор Камилл Барбат. Он, казалось, безучастно относился к зрелищу: он не поднимал руки в знак просьбы о пощаде павшим, он не произносил им pollice verso смертного приговора. В глубокой задумчивости следил он и за бойцами на арене, и за зрителями, и теперь, когда уже все сенаторы удалились один за другим, он все еще, под влиянием совершавшейся в нем мозговой работы, продолжал сидеть на своем месте, как бы боясь впечатлениями вне стен цирка прервать нить своих мыслей.
А мысли в голове его бегут нескончаемой когортой.
Вся история Рима перед ним -- и везде и во всем -- кровь и Pollice verso. Горе побежденным! На крови Рим построен, кровью вспоен, кровью держится! Кровавый бог войны был отцом Ромула и Рема, кровожадная волчица вскормила их, кровью брата обагрил Ромул первый камень, положенный в основание вечного города!.. А кругом -- толпа, всегда примыкающая к победителю. Если она иногда и не кричала ему: убей побежденного противника, то самое молчание ее -- разве это не pollice verso? Когда старик Тарквиний был сброшен с лестницы своим зятем, Сервием Туллием, его так же добили из жалости его же приверженцы, как здесь в цирке lorarii добивают гладиаторов... Вся история Рима -- а Рим -- это ведь все человечество, весь мир, за пределами римской власти ведь нет ничего, там сказочные страны, басни и чудовища, там "неведомое" -- вся история Рима не есть ли сплошное зрелище борьбы гладиаторов на арене! Не потому ли римляне так и любят эти зрелища?..
-- Римляне! -- с иронией, почти вслух произнес сенатор. -- А кого в Риме так радуют эти зрелища, кто является вершителем судьбы этих павших бойцов, чьи тысячи рук поднимаются pollice verso? Ведь это все подлая чернь, плебс, в угоду которому сами сенаторы стали такой же дикой сволочью. Мы презираем его, а во время выборов мы на форуме жмем руки этой черни, покупаем под тем или другим видом ее голоса. Мы строим для нее цирки, термы, даем ей хлеб, устраиваем зрелища, триумфаторы сыплют ей деньги, награбленные у побежденных, а этот плебс не знает ни труда, ни обязанностей. И даже ответственность за все зло римского мира падает не на него, а на нас, его руководителей... "Рим, Рим! только в нем можно жить, -- говорит Цицерон, -- только его жизнью можно существовать; нельзя дорожить никакой славой, когда можно приобресть славу в Риме". А слава в Риме -- это воля черни. Галл, германец, иудей -- душой и телом стремятся к Риму, мир варварский ищет прав римского гражданства, а римское гражданство -- это вот эта подлая чернь! Мы же, патриции -- рабы ее страстей и страстей своих собственных. Где наш старый патрициат? Отпущенники и иноплеменники заседают в сенате!.. Страсть к зрелищам, к гладиаторству перешла с арены во весь строй государства. Наемные обвинители публично обвиняют ни в чем неповинных граждан в преступлениях, в оскорблении величия Рима и цезарей... все для того, чтобы в случае изгнания обвиняемого завладеть теми или другими путями его имуществом. Разве эти публичные обвинения не такие же зрелища, разве эти риторы не те же гладиаторы? Хуже, сто раз хуже. Гладиаторы на арене борются одинаково, а здесь, кто является обвинителем, уже наполовину победитель. От обвиняемого, не разбирая, прав он или нет, тотчас же все начинают сторониться, боятся быть обвиненными вместе с ним, а обвинитель найдет за деньги тысячу лжесвидетелей... Да, обвиняемому надо быть сильным, очень сильным, чтобы не пасть духом, потому что ведь ему деваться некуда, бежать некуда всюду Рим, весь мир Рим, везде достанет рука обвинителя. За Римом неведомые, варварские страны, в Риме же толпа только и ждет удобной минуты, чтобы pollice verso помочь обвинителю покончить с обвиняемым. Толпе нужно зрелище или хотя бы рассказы, слух о зрелище, все равно о каком; ей нужно видеть или знать, что кто-то где-то содрогается в предсмертной агонии!.. Да вот давно ли это было: Мессалина -- кто бы другой, а то она! -- Мессалина обвиняла Валерия Азиатика за связь с Поппеей. Обвинение было нагло, подло, Валерий оправдывался горячо и ведь до слез растрогал даже и Мессалину -- и что ж? Поппея сама наложила на себя руки, Валерия присудили к смертной казни и, как милость, предоставили выбрать род смерти... А ты, развратный, подлый Рим! Ты говорил об этом событии так же, как говоришь о борьбе гладиаторов. Ты так же восторгался красотой защитительной речи Валерия, как и красотой обвинения, и, сам весь погрязший в разврате, ты был немым лжесвидетелем прелюбодеяния, ты стоял зрителем борьбы, ты жаждал крови обвиняемого. И бойцы, и судьи знали, что тебе нужно это зрелище, нужна жертва. Ведь ты, твоя душа и тело -- вечно в одной позе: pollice verso! Недаром Тиверий презирал в твоем лице все человечество, недаром Калигула жалел, что не одна голова у всех римлян, чтобы можно было разом отрубить ее... Звание римского гражданина, звание образованного властителя мира становится позорным, и некуда бежать, некуда скрыться!.. А так жить -- дольше нельзя...
Камилл Барбат встал и медленно направился к выходу.
"Быть может, и в самом деле правы, -- продолжал он думать, пробираясь по скамьям амфитеатра и по сумрачным коридорам цирка, -- быть может, правы та ничтожная кучка галилеян, которые проповедуют, что наступит скоро новое царствие на земле, царствие какого-то сына Божия, родившегося где-то у них в Вифлееме и погибшего на кресте... Эта девочка христианка, которую я недавно защитил от преследования, была мне смешна, говоря, что она не признает знамени римских цезарей, а знамя ее -- крест, на котором был распят, как раб, их сын Божий, их христианский царь. А ведь все же это какое ни на есть знамя, это нечто, это знамя жизни духа. А мы, римляне, что можем мы выставить, как знамя нашей духовной жизни? Даже "senatus populusque romanus" с римским орлом [Знамя римских легионов было древко, наверху которого сидел золотой одноглавый орел, а под орлом дощечка с надписью: SPQR, представлявшей начальные буквы слов Senatus populus que romanus, т. e. сенат и народ римский] не знамя более римского народа... самое лучшее знамя для теперешнего Рима -- вздеть бы на древко кулак с опущенным вниз пальцем и надписью: "pollice verso". Нет, я не хочу, я не могу стоять под этим знаменем, и, право, знамя Распятого на кресте мне кажется более достойным человека... Не слишком ли мы беспощадны к слабому, не слишком ли мы горды своей силой, своей славой? Гордый Рим в ежегодную перепись римского имущества включил, что славный век Августа ознаменовался, между прочим, рождением у евреев сына Божия... А что если учение этого Галилеянина откроет новый свет миру?.."
