– Где Аврора?

Лебедь покосилась:

– Ты спрашиваешь меня или Дэви?

Кай пожал плечами. Дэви взял слово:

– Госпожа Аврора в геологической лаборатории. Мы смотрим, как включения гадолиния в собранных образцах магнетитов влияют на скорость передачи данных в биосфере.

– Драконьи яйца? – уточнил Кай.

Лебедь кивнула, растянула видеозапись. Дэви тут же плеснул технические данные прямиком на зрительную кору.

Если бы земные львы произошли от плотоядных цветов, то напоминали бы электрожнецов. Так подсказывали Каю гены, выпестованные планетой, где в вопросе энергообмена жизнь не сдвинулась дальше пищеварения. Он буквально чувствовал, как шепот древних инстинктов щекотал и без того замученную амигдалу: это химера двух хищников, парень. Бей или беги.

Но на поверхность амигдалу не выпускали. И потому, увидев крупного черного жнеца, по спине блестящего звездными вкраплениями, стайка лысых обезьянок в белых комбинезонах – иначе Кай их не воспринимал – понеслась к нему навстречу, как на праздник.

Фарадейчик кое-как заставил их остановиться и замолчать. Жнец проплыл мимо с неживой плавностью глубоководного аппарата. Его длинные лепестки-щупальца ощупывали остаточный шум в воздухе. Жнец приблизился к оленям, и Кай увидел, что их фрактальные трубки, пульсируя грязным свечением, дребезжали от переизбытка искр.

От стаи отделился олень. Лепестки-щупальца вскинулись навстречу хрупкому, облаченному в свет существу. Гены Кая вскрикнули: беги.

Никто не пошевелился.

Вскормленное охотой и тьмой, эволюционное наследие уверяло Кая, что львы должны жрать оленей. Кто-то всегда ест кого-то. Иначе никак. Не зря же они даже сейчас торчали под землей, правда? Но разум Кая, взращенного эпохой Пяти решенных немеханических проблем человечества, знал: лишь на маленьком клочке вселенной жизнь устроена так. В других местах охоты не существовало. В иных мирах олени пили сенсорные потоки, как воду, поглощали сырые бесплотные данные. А когда пища загрязнялась паттернами неструктурированных колебаний, к которым, относились смех, крик и восторг лысых обезьянок, приходил уже тот, кто питался хаосом.

Щупальца жнеца обвили основания фрактальных трубок. Олень померк, но не шелохнулся. Искристая метель в рогах замедлялась, нащупывая новый ритм пульсации. Жнец забирал информационный мусор. Оленю оставалась гармония.

Идиллия продолжалась.

Дикея не ведала страха ни своим одним существом, и потому все его производные – боль, бегство, охота – были здесь категориями невозможного. Так, по крайней мере, все детство Каю говорили родители, готовясь к первой в истории высадке на поверхность.

Там Дикея и убила их.

Кай посмотрел на Лебедь. Ее лицо светилось, но не от всплесков пятен на видео. Лебедь улыбалась. Кай построил поверх картинки траекторию ее взгляда и понял, что Лебедь смотрела на Лебедь.

– Почему у тебя такое лицо? – спросил он.

Она пожала плечами.

– Я вернулась три дня назад, но до сих пор не узнаю свои руки. Эта девочка намного реальнее меня.

– Она – это ты.

Лебедь покачала головой.

– Настолько, насколько я была бы своим однояйцевым близнецом. Только на уровне клеточного материала. Она – самостоятельная личность.

– Личность…

– Если я назову ее надстройкой, думаешь, будет проще убить, когда все закончится? Не нуди. Я знаю, что мозг пытается обмануть меня, заставив вложиться в то, что, по его мнению, меня переживет.

На видео щупальца распустились, и олень отошел. Жнец ощетинился, стряхивая с себя электричество, развернулся к шеренге восхищенных детей.

– Результаты этой операции переживут тебя, – тихо сказал Кай. – Все, что мы сейчас делаем, переживет нас. Эти дети ненастоящие. Ты не на том циклишься.

Лебедь схлопнула экран и поднялась с пола. Вся в вуалях, похожих на газовую призрачную плоть.

– Тебе виднее. Ты же особенный. И тут, и там.

– Все так. Поэтому спрашиваю снова. Как наши темпы продвижения к аномалии?

– Ты сам знаешь. Неудовлетворительны. Как всегда без тебя. Твой ребенок – единственный, за кем хотят идти те, кто не знает ни страха, ни взросления. Но это не значит, что мы с Обероном позволим тебе…

Рабочее пространство пронзили красные лучи. Лебедь с Каем застыли. Лазерный свет прошел сквозь них и расчеты, голограммы и других людей, превращая командный центр в пульсирующую цифровой паникой решетку. Голос Дэви сочился из каждой ячейки:

– В лабораторном секторе зарегистрирована критическая угроза. Операционный совет «Пигмалиона» запустил протокол «Стерильная стена». Энергия будет отключена через…

Лебель попыталась вывести консоль, но лазеры блокировали пространство.

– Дэви! Код ноль-девять-девятнадцать. Слушай только меня. Аврора запустила протокол? Свяжи нас!

– Не получится, – возразил Кай. – Он уже слушается Аврору. Чтобы отменить приоритет ее команд, нужны все наши кода, включая Оберона.

Он обернулся на перепуганных людей, ждущих от него указаний. Все смотрели так, будто поверхность делала из них с Лебедью сверхлюдей. Сверхвзрослых.

– К тому же, «Стерильная стена» разделяет модули Дэви, чтобы избежать перехвата. В настоящем времени он – куча Фарадейчиков. Но должен сохраниться доступ к уже сделанным записям. Покажи нам Аврору за десять секунд до запуска протокола, Дэви. На внутренний имплант. Со звуком.

Изображение геологической лаборатории с ракурса камер тут же перекрыло красную решетку. Кай проморгался, сосредотачиваясь. Лазеры сбивали фокус.

Аврора стояла, вжавшись в стену. В темном комбинезоне, с облаком рыжих волос у лица и красными отсветами другого слоя реальности. Перед ней лежали камни разной величины: от валунов до гальки.

Аврора смотрела на что-то среди камней. Ракурс не являлся проблемой, лабораторию можно было легко развернуть в модель натуральной величины, и, встав к стене, увидеть все чужими глазами. Но это оказалось ненужным. Кай сказал «со звуком» – и Дэви подтянул звук.

Безмятежный стрекот живого электричества.

– Дэви, – прошептала Аврора. – Пошли сигнал наверх. Нужно разбудить Оберона. И, ребят, я… Простите. Дикея здесь. Она знает. Активирую протокол «Стерильная стена».

Аврора назвала код, и картинку затопило красным.

В одной старой земной сказке жила-была девочка по имени Златовласка. Но об этом на ковчеге помнили лишь Дэви и Кай, который однажды, изучая общую астробиологию, спросил:

– Почему мы там, где мы есть?

Дэви посчитал, что метафора послужит отличной техникой запоминания для восьмилетнего ребенка. Он вычерпнул из Всемирного банка человеческого опыта все редакции сказки и рассказал ее усредненную версию.

Как-то раз Златовласка заблудилась в лесу и, долго плутая, наткнулась на чей-то обустроенный дом. Девочка зашла туда и обнаружила по три предмета разного размера: тарелки, стулья и кровати. Она хотела есть, но горячая и холодная каша в двух тарелках ей не подошли. Она решила поспать, но мягкая и жесткая кровати ее смутили. Златовласка перебирала условия удовлетворения базовых потребностей, отбрасывала крайности, пока не останавливалась на средних вариантах. Они всегда были «в самый раз».

– Поэтому обитаемые зоны исторически называют зоной Златовласки. Чтобы быть пригодной для водно-углеродных форм жизни, планета должна находиться не слишком далеко от своей звезды, но и не слишком близко. Посередине допустимого. Это критически важно для существования воды. Однако биосфера Дикеи не имеет углеродного начала, а ее обитатели не метаболизируют кислород. Наличие жизненно-важных для человека элементов здесь можно назвать грандиозным космическим совпадением.

И хоть Кай считался новым, постсингулярным человеком, родившимся среди звезд без обратного билета в видовую колыбель, ему было восемь. Просто восемь. Так что, вместо метафорической подводки к лекции, он услышал, что какая-то девочка зашла в незнакомый дом и взяла чужое, а оно не подошло. Тогда она попробовала чужое еще раз, а оно ей не понравилось. Наконец, она взяла третье чужое, и вот все сложилось как надо. Но чужое не перестало быть чужим.