Это называется «циклический биоморфоз».

Линька из человека в человека.

Когда прежние нейронные паттерны гаснут, в остывающем мозгу вспыхивает другое созвездие. Заслонка амнезии опускается, и человека в саркофаге коротит от потока сверхплотной информации, захлестывающей теменные зоны. Он – это он. Он – это не он. Он в двух местах одновременно, потому что является двумя разными формами человека. Мужчиной, рожденным в космосе, и мальчиком, которого не существует.

Биоморфоз окончен. Саркофаг выпускает наружу клубы влажного тепла. Мужчину тоже, но ему не уйти. Его главная темница – знание.

– Я часть миссии «Дельфийские максимы»… Член экипажа ковчега…

Он падает. Его подхватывает женщина в темном комбинезоне, с облаком рыжих волос у лица. Они оседают на пол, и женщина обнимает новорожденного мужчину, крепко-крепко, будто только так можно удержать вместе его агнозирующие клетки.

– …Глизе 370… Участник… участник операции «Пигмалион» по двухуровневому изучению поверхности…

Он говорит не с ней, а с голосом в голове, требующим полного осознания себя как доказательства вернувшейся зрелости.

Женщина подносит ко рту мужчины ингалятор и вынуждает глубоко вдохнуть. Тот затихает, расслабляется. Женщина кладет щеку на его голову и тихо качает. Потом поднимает взгляд на стену – такую же длинную, черную, как ряд саркофагов с биорезервуарами по обе стороны. Их так много, что хватит на несколько историй лучших людей.

В черную стену встроен дисплей. По нему струится текст.

«Дети – единственная форма человека, которую не уничтожает планета Дикея из зоны Златовласки оранжевого карлика Глизе 370.

Поэтому ваш подвиг – наш единственный шанс».

Однажды на Дикею высадился наноробот, умевший делать крошечные молнии. Сжимаясь, он искрился; дрожа, точил базальт. Этот запрограммированный на отважность малыш имел цель: проронить семя новой крепости человечества на тысячу двести метров вниз под основание древнего вулкана.

Когда семя достигло нужной глубины, внутри проснулись микроскопические ткачи-нанофабрикаторы. Пропитав базальтовые волокна жидким сплавом, они стали плести каркас. У него была форма правильного многогранника, составленного из двенадцати равносторонних пятиугольников с активным шумоподавлением сорокагерцовых псалмов Дикеи. Это бы обеспечило полную изоляцию убежища – в дополнение к свинцовой пудре, виброизолирующим танталовым пружинам, квантово-стабилизирующим экранам и системе двух обособленных ИИ, во имя безопасности низведенных до функции калькуляторов.

На самом деле, нанороботы исчислялись сотнями тысяч. С развертыванием базы тоже получилось не сразу. Но поскольку в завершающей стадии терраформирования, обернувшегося катастрофой для всей миссии, на борту уже появились первые дети, эта веха человеческой истории нуждалась в новых сказках.

Кай знал, что двигал сюжет одной из них.

Он не понимал, сколько проспал после саркофага. Нейроимплант с доступом во внутреннюю сеть оказался принудительно ограничен. Кай сидел на кровати, выращенной из пола, в распыленном свете диодов, выращенных из потолка, и бездумно глядел на кресло, выращенное из стены. Ему хотелось что-нибудь подвинуть, поднять или перенести, хоть как-то снова воспользоваться собственным телом. Но единственный отчуждаемым от общего ландшафта предметом был ярко-оранжевый ингалятор с Релаксинолом-Т. Один вдох обещал пластмассовое спокойствие и недоуменную усмешку по поводу всего, что раньше причиняло боль. Кай смотрел на него тоже. Дольше, чем на кресло. Затем встал, оделся и направился в командный центр.

Он знал, что встретит там много людей. Проще, чем не работать, здесь было не дышать. Но когда Кай зашел в просторный зал, полный голубого свечения голограмм, задумчивых бормотаний и плавающих в воздухе графиков, он увидел того, кого не ожидал.

Рабочим пространством в командном центре было всё. Интерфейсы раскрывались в любой точке пространства. Поэтому женщина в темной вуали сидела прямо на полу, под огромном проекцией Дикеи в муаровом тумане магнитного поля.

– Лебедь…

Она на миг отвлеклась от видеозаписей, кружащих, как стайка прикормленных рыб. Дымчатая вуаль струилась у лица волнами, похожими на волосы, какие Кай помнил у Лебеди на ковчеге – черные, блестящие. Какие без остатка пожрал биоморфоз.

– О… – промолвила Лебедь. – Проснулся.

Кай приблизился.

– Почему ты здесь? Лаг между нашими циклами должен быть не меньше полутора недель.

Она смахнула в сторону несколько кадров.

– Дэви, вернись к Кайрену и расскажи, почему я здесь.

Данные мгновенно хлынули в мозговой имплант. Все подернулось полигональной сеткой дополненной реальности.

– С пробуждением, господин Кайрен, – прокрался в голову участливый голос Дэви. – В связи с многократным несоблюдением рекомендаций по длительности фаз вас отправили в принудительную гибернацию на четырнадцать дней.

– Очень интересно. И кто это решил в обход моего мнения?

– Ваше тело.

Дэви вывел в интерфейс результаты анализов, но Кай их тут же мысленно смахнул.

– Темпы укорочения теломер превышает прогнозы на двести процентов. Если вы продолжите так часто ходить на поверхность, это приведет к остеопорозу, мышечной дистрофии и некрозу печени в течение десяти циклов. Рекомендованное время отдыха до следующего выхода – три месяца.

– За три месяца все закончится.

– Для тебя – так точно.

Лебедь убрала от лица видеозаписи, и теперь Кай смог заглянуть в ее холодные, сосредоточенные глаза. Они были цвета голограмм.

– Под землей для тебя найдется работа, Кай. Для Авроры же нашлась. Аномалию можно изучать и…

– Хорошо, что не ты решаешь, кому и чем заниматься.

– Думаешь, Оберон с Авророй позволят и дальше тебе убивать себя? Нас трое против одного.

Кай опустился на пол, по-прежнему глядя ей в глаза:

– А должно быть единогласно четверо. Так работает оперативный совет «Пигмалиона».

Лебедь отвернулась. Но не потому, что впечатлилась ответом. Кай догадывался, что в ее голове реальность двоилась так же, как и в его. Мозг пытался залатать разрывы во временной линии, отказываясь принимать, что работал на нескольких прошивках. В одной из них усталые упрямые взрослые нравились друг другу, потому что того требовал протокол о совместном пребывании в долгосрочно экстремальных условиях. В другой жизни искристый детский дофамин, освобожденный от надзора сложных страхов и долгосрочного планирования, бил фонтаном при одном лишь взгляде друг на друга.

– Уверена, – промолвила Лебедь, по-прежнему глядя в сторону, – старожилы ковчега гордятся тобой.

– По-любому. – Кай протел лицо ладонями и фыркнул от смеха. – Они бы справились здесь за три дня. Ведь в их время, когда ковчег чихнул во время прыжка, и экзотическая материя локально коллапсировала, схлопнув гидропонный сектор до размеров ореха…

Лебедь кашлянула смешком, добавила с назиданием:

– Что, конечно, полная ерунда, в сравнении с тем, как навигационная сингулярность решила поиграть в прятки из-за квантового чиха в петлевой гравитации…

– Все так, милочка. Ковчег мог выпасть в случайной точке пространства-времени. В пустоте между галактиками, в центре сверхновой или, как тот разведывательный зонд, в тысяча девятьсот семьдесят третьем году. А у нас тут, подумаешь, лишь принудительное разжижение и раздвоение личности.

– Тряпки.

Они рассмеялись в затихающем эхе далекого домашнего брюзжания.

– Их послушать, – Лебедь подняла взгляд на проекцию Дикеи, – вселенная только и делает, что чихает…

– Каковы темпы продвижения к аномалии?

– Дети снова встретили электрожнеца.

– Это не ответ.

– Возможно. Но они приходят к оленям все чаще. Хочешь посмотреть?

Кай не хотел, зная, что не увидит ничего нового. Но хотел, потому что другие видели, а он нет.

– Ладно. Давай.

Пока Лебедь разворачивала в пространстве экраны, Кай оглядел других присутствующих в командном центре.