Пока я в ступоре пытаюсь уследить за всеми ними, главная, открывает мой холодильник и цокает языком.

– Одна химия.

В моих венах закипает кровь. Я краснею и покрываюсь мерзкими нарывами.

– Уходите! – кричу я, и троица замирает. Алевтина и Алла переглядываются. Антошка никак не реагирует на мой крик, продолжает сосать и постепенно его глазки прикрываются.

– Смотрите–ка, она еще и истеричка! Пометьте, девочки.

– Людмила Григорьевна, да тут на лишение материнских прав уже набралось.

Тон Алевтины предельно заученный.

– Вот и замечательно, – Людмила обходит мою кухню и шагает обратно в прихожую, куда я прихожу с сыном в руках, ни жива, ни мертва. – Незачем таким девицам детей рожать. Бедные детки после них, попав в Дом малютки, очень долго в себя приходят.

– Что? Какой Дом малютки! Я хорошая мать и обеспеченная женщина!

Антошка из–за этих мегер заводит плач. И чем громче я говорю, тем сильнее он кричит.

– На вас поступила жалоба. И, как я погляжу не зря.

Людмила взмахом руки собирает своих коллег, и они становятся полукругом возле меня.

– Вы, я так понимаю, совсем скоро разведетесь с мужем? – глаза кикиморы сужаются. – На что вы будете жить? Кто вас будет обеспечивать? Судя по тому, что мы видим, вы не способны заботиться не о себе, ни об этом чудном малыше.

Вытягивает палец, покрытый волосками по всей длине, и Антошка прячет личико мне в шею.

– Почему у вас дверь открыта…

Эрнест груженый пакетами повергает в шок моих незваных гостей.

– Это…это из органов опеки…– Я с трудом могу говорить.

– Откуда? Какая к черту опека?

Дамочки смотрят на него елейными глазками. Высокий, красивый, самоуверенный. И, по мнению одного известного бизнес–журнала, один из богатейших людей страны.

– К нам поступил звонок от человека, очень переживающего за судьбу вашего ребенка. – Говорит Людмила Григорьевна, но уже куда более нежным голоском.

– Да вы в своем уме? Мой сын ни в чем не нуждается, и никогда не будет нуждаться. Пошли вон из моей квартиры, старые перечницы!

Алевтина, Аллочка и их предводитель Людмила быстренько сматывают удочки и уходят. Я обнимаю Антошку, и меня прорывает на слезы. Они хотели забрать моего мальчика. Мою сладкую, ванильную булочку.

– Ну чего ты? Не реви. – Эрнест бросает пакеты и по полу раскатываются апельсины. Хвостик ананаса цепляется за тонкую ручку. Муж пытается коснуться меня, но я отступаю. Маленький шажок в большую пропасть.

– Это из–за тебя.

– Смеешься что ли? По–твоему я натравил бы на тебя этих дур? Да я за вас с Антошкой сожгу их контору дотла!

Эрнест вспыхивает в два счета. Я же, снова и снова всхлипываю стоя посреди прихожей.

– Давай не будем ругаться. Я пришел повидать сына. С опекой я вопрос решу.

– Также как и с Наташей?

Апельсин с ловкой подачи Эрнеста летит в стену. Мокрое оранжевое пятно сползает к плинтусу. Я зажмуриваюсь, шепча на ухо Антошке, как сильно его люблю.

– Тебе надо голову проверить, милая моя жена. Боюсь, у тебя проблемы.

Эр дергая ногой, стряхивает с носка лакированного ботинка остатки кожуры и направляется на выход.

– Я не твоя жена! И не милая! – насколько хватает сил, доношу ему вслед. Самойлов оборачивается через плечо, даря мне широкую улыбку, и гордо покидает квартиру.

– Ма–ма–ма…па–па–па…– куролесит Антошка, сменив кислое личико на привычное веселое.

– Злые тети ушли. Сейчас мама разберет папины гостинцы, и пойдем купаться, да? Возьмем новые игрушки?

Антошка подскакивает от радости в моих руках.

Купание превращается в настоящее пенное сражение. Я сдуваю с ладошек сына густую пенку, а он звонко хохочет и просит еще. В нашей просторной ванне чего только нет. И корабли на полках, и пиратские силиконовые наклейки на кафеле и огромный спасательный круг, который прикрывает кран.

– Пора выбираться, моя рыбка, – тяну сына из воды. – Мой пирожочек.

Чмокаю его в голенький животик и заворачиваю в пушистое полотенце. Из–за пара зеркало запотевает, да и видимость почти нулевая. Спешно выхожу из парилки и встречаю маму.

– Мама?

– Ма–ма–ма. – Вторит Антошка.

– Привет, доченька. – Мамуля уже в фартуке и с руками в муке. – И тебе мой котенок, привет.

Антошка просится к бабуле, и я отдаю его ей.

– Сегодня у меня день сюрпризов. И не всегда хороших.

Я вытираю лоб запястьем. Убираю налипшие волосы.

– Прости, что приехала без предупреждения. Я просто говорила с Наташей…

– О, нет, мам! Только не о ней. Ты сейчас опять начнешь говорить, что мне показалось.

– Не начну. Она собрала вещи и уехала.

Мы идем на кухню. Там царит небольшой беспорядок. Мама затевает блинчики и повсюду миски и необходимые ингредиенты.

– Скатертью дорожка!

Посадив Антошку в его стульчик, мама находит для меня работу: разбивать яйца.

– Ужасно, конечно, что она так поступила с тобой.

– Мам! – я бросаю скорлупу на стол. – Ты серьезно? Эта дрянь спала с моим мужем! С отцом моего ребенка!

– Может быть, у нее была причина?

Я поражаюсь маме. Она с детства выгораживает ее. Наташа выигрывает скрипичный конкурс, закатывает пир. А я, победив на всероссийских соревнованиях по гимнастике, получаю «молодец, но можешь лучше».

– Она эгоистичная, меркантильная стерва.

– Не говори так.

Всё, мое терпение лопается. Мама приезжает без приглашения, и пытается черное перекрасить в белое.

– Ты понимаешь, что я развожусь из–за нее? У моего сына будет воскресный папа.

– Эрнест тоже не ангелочек. Давай не будем.

Берется взбивать тесто венчиком. Я подхожу к холодильнику, достаю ужин Антошки, разогреваю его и сажусь рядом с сыном на табурет.

– Его вины я не умоляю. Но и Наташку никогда не прощу. В городе полно мужиков, но ей понадобился мой. И все почему? – Антошка выталкивает язычком часть еды, я собираю ложечкой и вновь подношу к его рту. – Потому что мой.

Мама молчит. А что сказать? Я нахожусь в полной…и до кучи еще опека будет наблюдать. Двойной удар под дых.

Всю ночь я ворочаюсь в постели, пару раз наведываюсь в детскую и встаю в пять утра, похожая на общипанную сову.

В спокойной обстановке готовлю завтрак и не замечаю, что добавляю в омлет петрушку. Так Эрнест любит. Быстренько отставляю миску с яично–молочной смесью и зеленью, и начинаю всё заново.

Мама встает около семи часов. Антошка сегодня разоспался. Не буду будить. Пусть малыш посмотрит сны.

– Даш, прости меня, – мама обнимает меня сзади и упирает подбородок мне в плечо. – Я совсем не хотела тебя обидеть вчера.

– Да ладно, мам. Омлет будешь?

Чувствую, она согласно кивает и отходит от меня. Достаю тарелки из подвесного шкафчика, а мама вытаскивает вилки из выдвижного ящика.

– А твоего вкусного кофе я могу попробовать?

– Конечно. Сейчас налью.

Мама садится за стол со стеклянной столешницей, поглядывает на малюсенькие булочки из пекарни, которые накануне привез Эр и, думая, будто я не вижу, берет одну и целиком запихивает в рот. Я улыбаюсь. Зная маму, она будет отнекиваться и говорить, что не притрагивалась к ним, если спрошу. В ней по–прежнему живет ребенок. Возможно, отголоски ее должности.

Мама много лет заведует детским садом и очень гордится этим. Ее обожают сотрудники и маленькие воспитанники. Скоро ей на пенсию, а она даже думать не хочет о законном отдыхе.

– М–м–м, как пахнет! – ведет носом, когда я приношу чашку с кофе и ставлю ее перед ней.

– Настоящий. Не подделка.

Я отправляюсь за сковородой с омлетом, а мама наслаждается напитком.

– Раньше мы пили растворимый. Самый дешевый в супермаркете брали, помнишь?

Да, я всё помню. Денег постоянно не хватало. Влезали в долги, потом отдавали. Бесконечный замкнутый круг. Я раздавала листовки, покупала продукты бабулям–соседкам, а они мне мелочь за помощь давали. Мечтала накопить на платье для выпускного. Но пошла в старом мамином наряде, подогнанном под мою фигуру. Одноклассницы смеялись и снимали меня на телефоны. До сих пор мурашки по коже от их ядовитого смеха.