– А что?!

– Опомнитесь, дружище! Как вам не совестно… Хотите свое отношение к Лизаньке привить и мне? Значит, между вами ничего не было? А могло и быть, да?! Спасибо, мой великодушный друг, добропорядочный друг! – Свиридов шагнул к архитектору и, подобрав его тонкую женственную руку, принялся пожимать. – Родной вы мой! Спасибо!

Илья Анатольевич пытался вырвать руку, но безуспешно.

– Благодетель вы наш. Спасибо… Другой бы за такое оскорбление жены и морду бы набил. А я вот руку жму и благодарю за милость такую. Не тронули вы жены моей, спасибо. – Свиридов резко отбросил ладонь архитектора и проговорил сухо: – Так вот, любезный… Чтобы уехал отсюда в ближайшее время. А то, клянусь, несдобровать тебе. Я ведь Лизу люблю по-настоящему. И покой ее мне дорог, запомни…

Свиридов сунул кошелек в карман и дернул шнур от торшера. Как мальчишка, заодно, выходя из комнаты, погасил и потолочный светильник. Резко хлопнул дверью.

В баре Свиридов купил коробку конфет и бутылку «Кагора». Он предпочитал это густое и терпкое вино остальным маркам.

Теплый свет падал от малиновых абажуров, придавая помещению бара уют. Музыка лениво стекала с драпированных стен. Конечно, можно было пригласить Елизавету посидеть в этом крохотном зале. Но должны позвонить из управления, проинформировать о вечерней передаче. Так уж заведено…

Он спустился лифтом на свой этаж и, поздоровавшись с дежурной, направился к себе, чувствуя неловкость за торчащую из кармана плаща бутылку.

В прихожей Свиридов увидел на вешалке серое мужское пальто и чужую шляпу. И в следующее мгновение он точно знал, кого сейчас увидит. Даже в чем одет тот человек, что сидит и что скажет, когда увидит Свиридова.

Свиридов не торопился показаться в комнате. Он сейчас волновался куда сильнее, чем перед встречей с архитектором. Вытащил из кармана бутылку, но никак не мог сообразить, куда ее пристроить. Так и стоял, держа в руках коробку конфет и бутылку, раздраженно оглядывая прихожую. Наконец толкнул ногой дверь в ванную и поставил все на ящик для белья: как ни странно, это его немного успокоило. Освободив руки, он стянул плащ, снял фуражку, повесил ее на крючок и, вернувшись в ванную комнату, привел себя в порядок. Испытывая непонятное удовлетворение при мысли о том, какую досаду вызывает его нудное копошение у тех, кто ждет его в глубине номера… Дольше возиться было просто неприлично, все равно волнения ему не унять, наоборот, обратный эффект получается.

В дальнем углу ярко освещенной гостиной он увидел тыльную сторону высокой спинки кресла и над ней сивую макушку.

– А у нас гость, Алешенька, – произнесла сидящая на кушетке Елизавета.

– Гость?! – с напускной серьезностью ответил Свиридов. – Что-то не ждал я гостей сегодня.

– И я не ждала. Да вот гость сидит. Разные истории мне рассказывает, даже собрать на стол не отпускает.

Кресло резко развернулось на винтовой основе, и Свиридов увидел Савелия Прохорова. С тех пор как они закончили институт, пожалуй, впервые Свиридов видел своего приятеля не в форме железнодорожника, а в обычном костюме. Но в следующее мгновение он уже чувствовал железные объятия. Сам Свиридов был не из хлипких, но с Савкой Прохоровым ему не тягаться. Ростом еще куда ни шло, а вот массой своей Савелий его перетянул, это точно…

– Что ж ты, сукин сын, носа не кажешь к заболевшему другу-товарищу? – укорил Прохоров, пряча за добродушием немалую обиду.

– Собирался, клянусь тебе, – Свиридов был рад, что встреча их наконец состоялась. И так просто. Молодец, Савелий, умница…

– Думал, понимаешь, Люську свою прихватить, – Прохоров все не ослаблял объятий.

– Позвони ей! – загорелся Свиридов. – С Елизаветой посидит.

– Нет, не надо. Серьезный разговор нас ждет, брат… Мы с тобой теперь вообще видеться перестанем. Раньше хоть на коллегиях виделись. А теперь – все! Кранты! Конец куску жизни нашей, Алешка, сукин ты сын, калининский стипендиат… Елизавета, знаешь ли ты, что твой муж был калининский стипендиат?

– Знаю. Хвастал, – Елизавета поднялась с кушетки. – Вот что, мальчики – вы разговаривайте. А у меня дела, стол ждет.

Прохоров отпустил Свиридова и вернулся в кресло, скрипнувшее под тяжестью его тела. Не такой представлялась Свиридову встреча со старым другом. Все оказалось иным – и то, во что одет Савелий, и то, что говорил…

– А все оттого, брат, что забурели мы с тобой за два десятка лет на службе нашей казенной, – отвечал Прохоров на мысли товарища. – Но я за три последних месяца после отлучения пришел в себя. А ты остался на том же уровне. Разница!

«Прав он, прав, – думалось Свиридову. – Он встретил меня тем же Савкой Прохоровым, любимцем курса, рубахой-парнем. А я шел к нему как к начальнику дороги, пусть бывшему, это не имеет значения».

Неловкость нарушил голос Елизаветы. Она интересовалась, каким образом в ванной комнате очутилась коробка конфет и бутылка «Кагора».

– «Кагора»?! – подхватил Прохоров. – Ты в своем уме, Алеша? Кто пьет «Кагор»?

– Мне нравится «Кагор», – с легким раздражением произнес Свиридов.

– Это ж церковное пойло! Вот так клерикалы разлагают изнутри честных членов партии. К дьяволу их козни! Лизавета! Я принес свою выпивку, – Прохоров наклонился к стоящему у ног портфелю и достал две бутылки водки. – Ответим единством наших рядов на происки церковников и мракобесов!

Три богатыря на этикетке бутылки, казалось, весьма одобряли поступок отставного начальника дороги.

– Помнишь, Алешка, в общаге висел плакат с этими молодцами. И девчонки распределили между нами их обязанности, – произнес Прохоров.

– Ты был Ильей Муромцем, – кивнул Свиридов. – Аполлошу назвали Никитой, боярским сыном. А меня, за скромный нрав и некоторую схожесть в имени, нарекли Алешей Поповичем… Кстати, куда делся Никита, боярский сын?

– О нем позже, Алеша… Вначале разберемся с нашими заботами. У меня, кстати, и закусь с собой… Елизавета! – крикнул он в сторону прихожей. – Принимай товарец. Слава богу, меня еще не отлучили от распределителя, руки не дошли. Я и пользуюсь.

– Не знаю, где он и находится, ваш распределитель, – отозвалась Елизавета.