Он был удивлён своим поведением на борту «Индийца Саладина». Тем, что он смог увидеть её и поприветствовать, словно они были совершенно незнакомыми людьми. Каковыми мы и являемся. Иногда он ограничивался своей каютой, чтобы не встречаться с ней, на случай, если она подумает, что он навязался. Но когда они встретились и поужинали наедине, возникло новое осознание, чего-то, чего он никогда не испытывал.

Он не поприветствовал ее, когда она села на корабль по возвращении из Неаполя, но нашел ее на палубе, спустя несколько часов после того, как Саладин вышел из Гранд-Харбора и внезапно полностью стих, а остров все еще был виден, словно медь на закате.

Она повторяла: «Я в порядке, я в порядке», и на мгновение Силлитоу показалось, что она услышала его приближение, и ему захотелось, чтобы ее оставили в покое.

Затем она повернулась к нему, и он понял, что она не знала о его присутствии.

«Мне очень жаль. Я пойду».

Она покачала головой. «Нет. Пожалуйста, останься. Мне и так тяжело его оставлять. Подвергаться таким пыткам — это просто невыносимо!»

Он услышал свой голос: «Когда я приеду в Лондон, я сделаю всё, что смогу». Даже это поразило его – предложить ей просить об одолжении, которое, если бы оно было оказано, лишило бы его всех шансов, которые он, возможно, у него имел.

Он мрачно улыбнулся. Тем не менее, вице-адмирал сэр Грэм Бетюн через несколько дней отправится в Средиземное море, чтобы принять командование эскадрой фрегатов, которую можно было бы использовать против пиратов и корсаров. Назначение на морское судно; леди Бетюн не получит жилого помещения.

Он сам видел приказы. Они освобождали сэра Ричарда Болито от должности, и он мог вернуться в Англию. К Кэтрин.

Его также держали в курсе дел капитана Адама Болито. Зачем кому-то хотеть рисковать жизнью в море, было ему совершенно непонятно. Корабли для него означали лишь торговлю, сообщение и средство передвижения. И даже это… Он сердито оглянулся, но на этот раз это был Марлоу, его секретарь. «Да, что случилось?»

«Некоторые письма, милорд». Марлоу настороженно окинул взглядом непрочитанные газетные листки на полу у стола, нетронутый кофе и стакан мадеры. Это были дурные предзнаменования, а в случае Силлитоу – почти неизвестные.

Силлитоу пренебрежительно покачал головой.

«Я займусь ими позже. Извинись, Марлоу. А сейчас я пойду к принцу-регенту».

«У меня есть все необходимые документы, милорд», — он оборвал себя. Силлитоу даже не услышал его.

«После этого я буду помолвлена». Их взгляды встретились. «Понял?»

Марлоу понимал. Он шёл в этот дом, такой уединённый, такой скромный. Где влиятельный мужчина мог полностью раствориться в объятиях женщины, не опасаясь скандала или осуждения. Он привык к неспокойному поведению Силлитоу и его язвительным замечаниям, но его тревожило, что тот выглядел таким расстроенным, словно какое-то обычное существо.

Насколько ему известно, Силлитоу не посещал бордель после инцидента в Челси. Силлитоу позволил камердинеру помочь ему надеть пальто и оглядел комнату, словно что-то потерял.

Затем он сказал: «Есть одно письмо, Марлоу, для леди Сомервелл в Фалмут. Пожалуйста, отправьте его как можно скорее. Она захочет узнать».

Он уже представлял себе это – слёзы и радость, с которыми она примет известие о том, что её возлюбленный вернулся домой. Он больше не мог обманывать себя. Он услышал стук кареты по булыжной мостовой и вышел из комнаты. Как на дуэли, когда выстрелил, а противник всё ещё стоит. Он проиграл.

Шхуна Его Британского Величества «Неутомимый», гонец, вестник и вестник, как хороших, так и плохих, оправдывала своё название. Редко задерживаясь в порту дольше, чем требовалось для хранения и пополнения запасов, она со всей поспешностью отправлялась к следующему месту встречи.

Это было изящное, резвое суденышко под командованием молодого человека. В то февральское утро дозорный доложил о появлении флагмана «Фробишер», и, воспользовавшись попутным ветром, она подняла паруса, чтобы нагнать медленно движущийся двухпалубник. Лейтенант Гарри Пенроуз, капитан шхуны, прекрасно понимал важность своих донесений и очень беспокоился о том, чтобы без труда приблизиться к флагу столь знаменитого судна; это имя было ему знакомо ещё до того, как он поступил на флот.

Пенроуз был бы поражен, если бы знал, что адмирал с таким же беспокойством следит за «Неутомимым» с первых лучей солнца.

В большой каюте «Фробишера» мужчина, о котором шла речь, слушал отрывистые приказы и топот закалённых босых ног, пока флагман слегка изменил курс, чтобы встретить шхуну и обеспечить ей некоторую защиту, хотя море было всего лишь лёгкой зыбью. Он сжал кулаки. Недели отсутствия новостей, неопределённости и ощущения бессмысленности. Были случаи, когда берберийские корсары нападали на другие небольшие и беззащитные суда, но они убегали прежде, чем кто-либо из растянутой эскадры Болито смог найти и уничтожить их. И пока не было отпущено больше кораблей из Флота Канала и эскадр Даунса, казалось маловероятным, что ситуация улучшится.

«Неутомимый» мог что-то принести. Он старался не надеяться на это. Возможно, письмо от Кэтрин… Столько раз он вспоминал каждую деталь их встречи, боль расставания после возвращения большого «Индийца Саладина» из Неаполя, должно быть, в рекордные сроки. Он снова подумал об этом, когда Тьяке пришёл сообщить о появлении «Неутомимого», с тоской вспоминая, как пирамида парусов «Индийца», золотая на закате, оставалась неподвижной у входа в гавань, словно насмехаясь над ним. Он наблюдал за кораблём, пока его не скрыла тьма. И он знал, ещё до её письма из Англии, что она сделала то же самое. Она писала ему об Адаме и о подтверждении его нового командования. О ошеломлённой реакции на объединённую атаку на Вашингтон и о сожжении правительственных зданий в отместку за американское нападение на Йорк. Как однажды сказал Тьяке, и ради чего? Он наблюдал за Тьяке, направляя подзорную трубу на приближающуюся шхуну. Вспоминал ли он свой первый приказ, или, может быть, силу судьбы, которая свела их так близко, как друга и флаг-капитана? И Эвери. Он вспоминал свою службу на шхуне «Джоли», закончившуюся катастрофой и военным трибуналом. Карие глаза мало что выдавали; возможно, он даже думал о письме, которого ждал. Письме, которое так и не пришло.

Напряжение недель бездействия в море сказывалось на людях Фробишера. Корабли и матросы получали жалованье – скорее мечта моряка, чем надёжная реальность, но это порождало вспышки гнева и вспышки насилия даже в хорошо дисциплинированной компании. Он слышал, как боцман Гилпин орёт на кого-то из своей команды. Решётку должны были установить сразу после передачи депеш, а почту Фробишефа – отправить на «Тайрлесс». Можно было только гадать, когда эти письма дойдут до адресата.

Он знал, что Тьяке ненавидит ритуал наказания, как и он сам. Но он, как никто другой, понимал опасность плавания в одиночку, когда громких фраз Военного кодекса не всегда хватало. Королевская морская пехота кормовой охраны и плети были единственной известной альтернативой.

У другой двери стоял Йовелл, его очки были сдвинуты на лоб.

«Всё подписано и запечатано, сэр Ричард. Я распорядился доставить сумку на палубу». Невозмутимый, неизменный, и всё же единственный человек, которого он мог бы ожидать от него как от неудачника. Забавный, мягкий, набожный: эти качества не были характерны для военного корабля.

Эллдей тоже был там. Делал вид, что разглядывает два меча на стойке, но, очевидно, больше, чем когда-либо, беспокоился о возможности письма из того, другого, тихого мира реки Хелфорд. Эвери, как обычно, прочтет его, если письмо придет; у них были странные и теплые отношения, о которых ни один из них никогда не упоминал. Эвери, должно быть, думал о прекрасной Сюзанне. Напрасно… И о Силлитоу, единственном человеке, от которого он никогда не ожидал, что он будет вмешиваться ради него. Он слышал голос Кэтрин в темноте, помнил ее теплое дыхание на своем плече, когда она говорила о той ночи в Челси. Отстраняясь от него. Скорее беспристрастный свидетель, чем тот, кто столкнулся лицом к лицу с ужасом. Он хотел испытывать сомнение, подозрение, даже ненависть. Но Силлитоу оставался, как прежде, отстраненным, даже в своем столь явном желании к Кэтрин.