И она сделала это, потому что заботилась о них. В тот день в Фалмуте она даже пренебрегла формальностями и поцеловала его в щеку в знак приветствия. «Тебе здесь так рады». Он всё ещё слышал эти слова. А потом она посмотрела вдоль переполненной палубы на наблюдавших за ними матросов и морских пехотинцев и сказала: «Они тебя не подведут». И они не подвели.

Возможно, она была единственной, кто по-настоящему понимал, какие муки он пережил, согласившись стать флагманским капитаном «Болито». Ему могли завидовать, бояться, уважать, даже ненавидеть, но капитан, особенно командующий флагманом, должен быть свободен от сомнений и неуверенности. Мало кто мог предположить, что именно эти чувства он испытывал, впервые ступив на борт в Плимуте, чтобы прочесть себя.

И вот теперь он вспомнил свои собственные слова, словно произнес их вслух: «Я не стану служить никому другому».

Он оглядел комнату. Скоро придётся уйти, хотя бы для того, чтобы там всё убрали. А если назначение в антирабовладельческую эскадру задержится даже больше, чем на год, как и предполагал портовый адмирал? Что тогда? Неужели так будет всегда: прятаться в комнатах, выходить только по ночам, избегать любых контактов с людьми?

Он прикоснулся к фраку, висевшему на стуле, на котором красовались два золотых эполета пост-капитана; это было совсем не похоже на его прежнее место службы, на маленьком бриге «Ларн».

Он мысленно возвращался к годам, прошедшим после Нила, и к своему медленному выздоровлению от ран. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как ад ворвался на нижнюю орудийную палубу «Маджестика», превратив её в ад. Он лежал в госпитале Хаслара в Портсмуте, где ему могли предложить то немногое лечение, которое только могли предложить, и Мэрион наконец осмелилась прийти к нему. Она была тогда молода и красива, и он надеялся и рассчитывал жениться на ней.

Для неё это было настоящим испытанием, как и для всех остальных, кто отправлялся в Хаслар в поисках друзей или родственников. Офицеры, раненные в дюжине или более морских сражений, с лицами, полными надежды и жалости каждый раз, когда прибывал очередной гость. Обожжённые, искалеченные, безрукие и слепые – живая цена каждой победы, хотя мало кто её видел.

После этого она вышла замуж за другого, мужчину постарше, который подарил ей уютный дом на Портсдаун-Хилл, недалеко от той самой больницы. В этом браке родилось двое детей: мальчик и девочка.

В конце концов, её муж умер. Тьяке получил от неё письмо, пока Неукротимая была в Галифаксе, – первое известие о ней за эти пятнадцать лет. Письмо было написано с большой тщательностью, без оправданий, без компромиссов, очень зрелое, так непохожее на ту юную девушку, которую он когда-то любил.

Он написал ей ответ и запер его в сейфе перед последней битвой с Возмездием; она получила бы его только в том случае, если бы он умер в тот день. После этого он разорвал письмо на части и наблюдал, как они уплывают под изрешеченным пулями бортом его корабля. Когда она была ему нужна,

и иногда он молил о смерти, но она отвернулась от него. Он часто говорил себе, что это понятно. Но она не вернулась. Так почему же её письмо так его тревожило? Годы были наградой для другого человека и, как и двое незнакомых детей, были частью чего-то, что он никогда не сможет разделить.

Раздался тихий стук в дверь, и через мгновение она приоткрылась на несколько дюймов.

Тьяке сказал: «Всё в порядке. Дженни, я просто выйду погулять. Можешь посмотреть комнату».

Она серьёзно посмотрела на него. «Не то, цур. Тебе письмо пришло».

Она протянула его и смотрела, как он нёс его к окну. Она была местной девушкой, у неё было шесть сестёр, и в гостинице она часто видела армейскую или флотскую форму, так что не чувствовала себя настолько оторванной от Плимута, шумного морского порта, который её сёстры всегда быстро сравнивали с этим местом.

Но она никогда раньше не встречала никого подобного. Он говорил только тогда, когда это было необходимо, хотя все о нём всё знали. Герой: друг сэра Ричарда Болито и его правая рука, говорили они. И, вероятно, говорили гораздо больше, когда она не могла их услышать.

Она смотрела на него, опустив голову, пока он держал письмо в свете окна; он всегда отворачивал от неё свою ужасную рану. У него было волевое лицо, красивое и вежливое, не то что некоторые дворяне, заходящие выпить. Мать часто предупреждала её об опасностях, о других девушках, которые попадали в беду, особенно в гарнизоне под Тавистоком.

Она почувствовала, что краснеет. И всё же… Тьяке не заметил пристального взгляда. Записка была от портового адмирала. Приказать явиться как можно скорее. Даже если адресована капитану, это означало немедленно.

«Мне понадобится возчик, Дженни. Мне нужно ехать в Плимут».

Она улыбнулась ему: «Сейчас же, цур!»

Тьяке поднял пальто и отряхнул рукав пальцами. Прогулка откладывается.

Он оглядел комнату, и это открытие ударило его, словно кулаком. Это было то, чего он хотел. Это была единственная жизнь, которую он знал.

Экипаж замедлил ход, и Болито увидел группы зевак и прохожих, прикрывающих глаза от вечернего солнца, чтобы разглядеть пассажиров. Некоторые даже махали шляпами, хотя, как ему показалось, они никак не могли его узнать.

Он почувствовал её руку на своём рукаве. «Это их способ показать свои чувства». Она подняла руку к ближайшей толпе, и кто-то крикнул: «Это сэр Ричард и его жена, ребята! Равенство, Дик!» Раздались крики радости, и она пробормотала: «Видите? У вас там много друзей».

Дом на берегу реки горел огнями, люстры горели даже ярче, чем это позднее солнце.

Как же Силлитоу это, должно быть, ненавидит, подумал Болито. Расточительно, но необходимо. Необходимо – вот подходящее слово. Его мир.

Кэтрин сказала: «Я слышала, сегодня вечером по всему Лондону будут приёмы в честь победы». Она смотрела на его профиль, и ей хотелось обнять его и позволить толпе думать, что им вздумается.

Он беспокойно пробормотал: «Жаль, что там, на козлах, нет молодого Мэтью, и мы едем в Фалмут». Он посмотрел на неё и улыбнулся. «Я не составлю такой прекрасной компании. Кейт». Как ни странно, это осознание, казалось, придало ему сил. На ней было новое платье из её любимого зелёного шёлка с высокой талией, плечи обнажённые, бриллиантовый кулон покоился между грудями. Красивая, стройная, внешне очень спокойная, и всё же та же женщина, которая отдавалась ему с такой страстью, снова и снова, до полного изнеможения, в доме на Аллее Челси, за следующим большим изгибом этой реки.

Она сказала: «По крайней мере, это не будет похоже на тот ужасный пир в Карлтон-Хаусе. Я никогда в жизни столько не ела!» Она видела, как его губы приподнимаются, как он улыбается, когда они говорят об этом друг с другом.

Она смотрела на другие экипажи, проезжавшие по подъездной дорожке Силлитоу, на толпы лакеев и конюхов. Силлитоу, должно быть, потратил немало денег.

Женщины тоже были, но жён мало, решила она. Она никогда не забывала, как Силлитоу помогал ей, когда никого не было. С тех пор он не скрывал своих чувств к ней. Как и мужчина, это была констатация факта, холодная и взвешенная, не допускающая сомнений.

Она взглянула на своё платье. Возможно, дерзкое, как некоторые и ожидали. Она подняла подбородок и почувствовала, как кулон скользнул по её коже: женщина Болито, увиденная всем миром.

И вот они там; дверь открылась, и Болито вышел, чтобы помочь ей выйти из экипажа.

Слуги кланялись и приседали в реверансах, а кое-где слуги Силлитоу, суровые и бдительные, напоминали Кэтрин о том последнем визите в Уайтчепел. Некоторые из людей Силлитоу сопровождали их тогда; вокруг Силлитоу всегда царила атмосфера таинственности и опасности.

Болито передал шляпу другому слуге, но она сохранила шёлковую шаль, накинутую на голые плечи. Не было никаких объявлений, никаких лакеев, внимательно изучающих приглашения, лишь волны шумных разговоров и где-то рядом доносившаяся музыка. Это не было ни радостным, ни воинственным, лишь ненавязчивым фоном для людей, которые, очевидно, знали друг друга – в лицо или по слухам.