Адам присел под лестницей и помог ей сесть. Она чувствовала себя очень лёгкой в его объятиях, волосы скрывали лицо, ноги казались бледными в темноте. Она была мокрой до нитки, а тело её было ледяным.

«Плащ, сюда!» Он снова обнял ее, чувствуя, как она дрожит — от холода или от тошноты, это могло быть и то, и другое.

Он накинул ей на плечи плащ, бережно закутывая его, пока брызги всё сильнее обрушивались на лестницу и пропитывали его рубашку. Он почувствовал, как её тело снова сжалось в судороге, и увидел под лестницей Нейпира с ведром песка.

«Тише, тише!» Он не заметил, что сказал это вслух. «Я сейчас приведу помощь».

Казалось, она поняла, что он сказал. Кто он такой. Она попыталась повернуться, вырваться, одной рукой откидывая волосы с лица. Удерживая её, он почувствовал холод её кожи. Она была голой под мокрым платьем.

Она ахнула: «Нет». Но когда он отстранился, она покачала головой и сказала: «Нет! Не уходи».

Он крикнул: «Быстро позовите кого-нибудь!» Но Нейпир уже исчез.

Медленно и осторожно он начал вытаскивать девушку из-под лестницы. В любую секунду кто-нибудь мог появиться, возможно, позовёт Мэсси, которая дежурила. А затем и Бэйзли.

Она прижалась к нему, и он почувствовал, как она схватила его за руку, прижимая к себе, к себе. Она ничего не вспомнит. Остальное не имело значения.

Он почувствовал, как кто-то опустился на колени рядом с ним, и уловил насыщенный привкус рома. Это был Джаго, юный Нейпир, маячивший позади него, словно нервный призрак.

Яго процедил сквозь зубы: «Проблемы, сэр?» Он не стал дожидаться ответа, да и, казалось, не ожидал его. «Все женщины — проблемы!»

Они направили ее и почти отнесли обратно на корму, звуки стали приглушенными, незначительными.

Дверь каюты была закрыта, а часового у экрана каюты не было. Джаго пробормотал: «На всякий случай, сэр».

Они нашли женщину по имени Хильда в состоянии тревоги и недоверия.

Адам сказал: «Вытри её и снова согрей. Знаешь, что делать?»

Она взяла девочку на руки и отвела её к кушетке, приготовленной в каюте. Нигде не было видно ни Бейзли, ни его одежды.

Она сказала: «Слишком много вина. Я пыталась её предупредить». Она пальцами откинула мокрые волосы с лица девушки. «Теперь вам пора идти. Я справлюсь». Она крикнула им вслед: «Спасибо, капитан!»

Снаружи всё было как будто ничего не произошло. Часовой снова появился у экрана, но отступил в сторону, когда они проходили мимо. Юнга поднимался по трапу, неся брезентовую куртку для одного из вахтенных.

Адам смотрел на подволок, прислушиваясь к звукам такелажа и парусов. Если ветер не стихнет, придётся взять риф.

«На нас налетит шквал», — произнес он вслух, неосознанно.

Джаго подумал о девушке, развалившейся на диване, в облегающем платье, ничего не скрывающем.

Он пробормотал почти про себя: «Если эта малышня выберется, поднимется настоящий ураган!»

Адам добрался до штурманской рубки и замер. «Спасибо». Но Джаго уже растворялся в темноте.

Он закрыл дверь и уставился на карту, а затем на свою рубашку и штаны, потемневшие от брызг и, вероятно, рвоты, всё ещё чувствуя холодные пальцы на запястье, где она прижимала его руку к себе. Она не вспомнит. А если и вспомнит, её стыд и отвращение вскоре сменятся оскорблением и чем-то похуже.

Он услышал топот ног по трапу: вахтенный мичман пришёл сообщить капитану, что ветер усиливается, или изменил направление, или стихает. И я с этим разберусь.

Он сел на матрас и стал ждать. Но на этот раз шаги пронеслись мимо.

Он откинулся назад и уставился на фонарь. И как раз когда они вышли из большой хижины, он услышал, как женщина по имени Хильда тихо и твёрдо сказала:

Казалось, это уже не имело значения — спасение или желание умереть.

Ее звали Розанна.

Завтра, сегодня, это пройдёт по всему кораблю. И всё же он знал, что этого не произойдёт.

Значит, это всего лишь сон, который скоро закончится и о котором лучше забыть.

Когда Гэлбрейт пришел на корму, чтобы сменить вахтенного, он обнаружил, что его капитан крепко спит.

Эхо орудийного салюта прокатилось по переполненной гавани, словно затихающий гром, дым едва двигался, пока «Непревзойденный» в сопровождении сторожевого катера медленно приближался к назначенному месту стоянки и отдавал якорь.

Адам Болито одернул рубашку под тяжёлым фраком и смотрел на бледные здания мальтийского побережья, мерцающие в дымке, словно мираж. Как это отличалось от резких и переменчивых ветров при отплытии от Скалы и от восторга, который испытываешь, когда вовремя меняешь курс, чтобы перехитрить все уловки.

А затем, почти в штиле, они проползли последние мили до этой якорной стоянки, при этом курсы и марсели были почти прижаты к такелажу.

Сторожевой катер уже плывёт к берегу, чтобы предупредить Бетюна о его гостях, подумал он. Бетюн был здесь желанным гостем.

Он прошел на противоположную сторону квартердека и увидел нескольких торговцев, уже слонявшихся неподалёку, протягивая свои товары, вероятно, те же самые безделушки, которые они предлагали «Непревзойденной» во время её первого визита сюда.

Сундуки и багаж уже вытаскивали на палубу, а грузовые сети были разложены для спуска их в шлюпки. Партридж и его люди сновали по шлюпочному ярусу, несомненно, размышляя о своих шансах сойти на берег, освободиться от рутины и дисциплины, а может быть, и затеряться среди каких-нибудь сомнительных достопримечательностей острова.

Он видел, как световой люк каюты был открыт и оставался открытым. Леди Бэзли скоро уйдет. Он видел её сейчас такой, какой она была, в истинном свете, словно оценивая показания какого-нибудь преступника, представшего перед ним для вынесения приговора. Он почти не видел её с той первой ночи. Она выходила на палубу раз или два, но всегда с женщиной по имени Хильда, а однажды и с хирургом, за компанию.

Большую часть времени она проводила в большой каюте, куда ей приносили всю еду. Нейпир признался, что ели они очень мало.

Их взгляды встретились лишь однажды, когда он стоял у фок-мачты, обсуждая с плотником Блейном последние ремонтные работы. Она, казалось, собиралась поднять руку, приветствуя его, но вместо этого поправила поля шляпы.

Бэйзли почти не разговаривал с ним, и то лишь по вопросам, касающимся их продвижения, времени прибытия корабля и распорядка дня. Он ни словом не обмолвился о поведении жены или её болезни. Гэлбрейт разгадал одну загадку. Бэйзли выпивал с несколькими своими товарищами в офицерской столовой, когда она вышла из каюты в ночной рубашке, очевидно, сильно пьяная.

Всякий раз, когда Бейзли упоминал о ней, он говорил как о чем-то, чем владел. Как и рука на её плече в тот вечер за столом, это было намеренно. Он не мог представить, чтобы Бейзли делал что-то по собственной прихоти.

Он отошёл в тень, злясь на себя. Словно какой-то помешанный гардемарин… Маловероятно, что они когда-нибудь снова встретятся, и это было к лучшему. Он сходил с ума от одной мысли об этом. И это было опасно.

Беллэрс крикнул: «Думаю, они вот-вот уйдут, сэр».

Адам наблюдал, как она выходит из люка; она сделала это грациозно, несмотря на платье. Какое-то время она стояла одна у заброшенного штурвала, оглядываясь по сторонам, на мужчин, работающих на палубе и на реях, а затем на землю, окутанную пыльным жаром. И наконец, на него.

Адам пересёк палубу и снял шляпу. «Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете, миледи?»

Он увидел, как вспыхнули её глаза. Затем она сказала: «Лучше. Гораздо лучше. Спасибо, капитан».

Он немного расслабился. Либо она не помнила, либо просто хотела забыть.

Она сказала: «Так вот она, Мальта. Мне сказали, что за неё стоит сражаться и умирать». В её словах не было ни презрения, ни сарказма; скорее, это было смирение.

«Вы долго здесь пробудете, миледи?» — словно чей-то голос предупредил его. — Остановитесь сейчас же.