Казалось, что прошла целая жизнь.

Окно выходило в закрытый двор, так близко к противоположной стене, что, чтобы увидеть его, приходилось прижиматься головой к стеклу. В другой стене окон не было. Что-то вроде кладовых? А наверху, запертое между двумя стенами, виднелось небо.

Серый, холодный, враждебный. Он отступил назад и оглядел комнату. Действительно, камера.

К дому Бетюна прислали экипаж, чтобы забрать его для поездки в Уайтхолл и далее по нему. Его встретил клерк, который пробормотал что-то вежливое о погоде и пробках, которые, как ему сказали, часто задерживали важные совещания, если в них застревали высокопоставленные офицеры. Постоянное движение, шум. Как в чужой стране. Потому что я здесь чужак.

Оттуда его передали носильщику, высокому, грузному мужчине в элегантном фраке с блестящими пуговицами, чьи туфли с пряжками цокали по коридорам, пока он шёл впереди. Словно линейный корабль, расступающийся перед более мелкими судами, чтобы пропустить их.

На этой почти пустой стене висела одна картина. Двухпалубный корабль, отдающий салют невидимому врагу. Старый и, вероятно, голландский. Его мысли цеплялись за несущественную деталь. Держался.

Все эти лица, имена. Не прошло и года с тех пор, как «Афина» подняла флаг вице-адмирала Бетюна. И я стал его капитаном. И теперь с неё расплатились, как и со всеми остальными ненужными кораблями. Их труд, а иногда и их жертва, скоро будут забыты.

Он вспомнил длинный зал ожидания, который мельком увидел мимоходом. Он был похож на те бесполезные корабли, что, казалось, выстроились вдоль гаваней или любой доступной бухты: место последнего пристанища.

Офицеры, несколько в форме, ждут встречи с кем-то из начальства. Нужда, отчаяние, последний шанс вымолить корабль.

Любой корабль. Их единственное опасение — быть отвергнутыми, выброшенными из привычной жизни и оказаться на берегу. Предупреждение всем им.

В списке Военно-морского флота значилось девятьсот капитанов, и ни один адмирал не был моложе шестидесяти лет.

Адам резко обернулся и увидел своё отражение в окне. Ему было тридцать восемь лет, или, по крайней мере, через четыре месяца.

Что ты будешь делать? Он понял, что засунул руку в пальто, в карман, где носил её письма. Связь, потребность. И она была в Корнуолле. Если только… Он выдернул руку из пальто.

«Вы пойдете за мной, капитан Болито?»

Он схватил шляпу со стола вместе с непрочитанной газетой. Он даже не услышал, как открылась дверь.

Швейцар, словно по привычке, оглядел комнату.

Чего он ищет? Он, должно быть, всё видел. Великие победы и поражения. Героев и неудачников.

Он коснулся старого меча на бедре. Часть легенды Болито. Он почти слышал, как тётя напоминала ему о нём, когда они смотрели на его портрет; на нём была изображена жёлтая роза, приколотая к мундиру. Роза Ловенны.

… Теперь он видел её. Андромеду. Он слышал, как закрылась дверь.

Корнуолл. Казалось, он находится в десяти тысячах миль отсюда.

На этот раз в коридоре было меньше людей, или, возможно, это был другой маршрут. Больше дверей. У одной из них стояли двое офицеров. Всего лишь взгляд, мимолётное движение глаз.

Ничего больше. Жду повышения или военного трибунала…

Он очистил свой разум от всего, кроме этого момента и человека, с которым ему предстояло встретиться: Джона Гренвилла, по-прежнему числящегося капитаном, но здесь, в Адмиралтействе, назначенного секретарем Первого лорда.

Он вспомнил, как Бетюн назвал его «вторым после Бога».

Швейцар остановился, ещё раз внимательно осмотрел его и резко сказал: «Мой сын служил во Фробишере, когда убили сэра Ричарда, сэр. Он часто говорит о нём, когда мы встречаемся». Он медленно кивнул. «Достойный джентльмен».

«Спасибо». Каким-то образом это успокоило его, словно кто-то протянул руку. «Давайте об этом поговорим, ладно?»

После похожего на камеру зала ожидания этот казался огромным, занимая весь угол здания, с большими окнами, выходящими на две стены. Там стояло несколько столов, на одном из которых стояла складная подставка для карт, а другой был завален гроссбухами.

Капитан Джон Гренвилл сидел за огромным столом, спиной к одному из окон, сквозь скудный свет. Он был невысокого роста, худощавый, даже на первый взгляд хрупкий, с совершенно белыми волосами, словно церемониальный парик.

«Садитесь, капитан Болито». Он указал на стул напротив. «Вы, должно быть, немного устали после путешествия. Прогресс сократил время связи до минимума, но человеческое тело всё ещё во власти скорости хорошей лошади!»

Он сидел осторожно, каждым мускулом вспоминая путешествие из Портсмута. Во время бесконечных остановок, чтобы сменить лошадей или дать им отдохнуть, он видел новую телеграфную систему, установленную на цепи холмов и выдающихся зданий, от крыши над их головами до конечной точки наблюдения – церкви у Портсмутской верфи. Сигнал на всё расстояние можно было передать примерно за двадцать минут при хорошей видимости. Быстрее, чем курьеру потребуется, чтобы оседлать и сесть в седло.

Зимний свет был ярче, или его глаза уже привыкали к нему. Он также заметил, что они не одни. Ещё одна фигура, почти скрытая столом в дальнем конце комнаты, встала и слегка поклонилась, свет на мгновение блеснул на очках, сидевших на лбу. Как Дэниел Йовелл, подумал он.

Гренвилл сказал: «Это мистер Крозье. Он не будет нам мешать».

Он наклонился вперед в своем кресле и перебрал бумаги, разложенные перед ним аккуратными стопками.

Адам заставил себя расслабиться, мышца за мышцей. Больше не было ни усталости, ни отчаяния. Он был настороже. Настороже. И он был один.

«Я, конечно, прочитал все отчёты о кампании, проведённой под командованием сэра Грэма Бетюна. Их светлости также осведомлены об оперативном руководстве коммодора Антигуа», — он поднёс руку ко рту, и в его словах, возможно, прозвучал сарказм. «Теперь контр-адмирал Антигуа. Это вылетело у меня из головы!»

Адам впервые увидел его ясно. Худое лицо, сильно выступающие скулы и сеточка мелких морщинок на коже – возможно, последствие серьёзной лихорадки в начале службы. Острый, как сталь. Не тот человек, который мог ошибиться с чьей-то армией. Особенно на Антигуа.

«Будучи капитаном флагмана, беспокоились ли вы когда-нибудь о том, что проведение операций может оказаться не совсем удовлетворительным?»

Так небрежно сказано. Адам почувствовал пристальное внимание клерка и почувствовал, что его ручка уже занесена.

«Я представил свой отчёт, сэр. Судовой журнал «Афины» подтвердит полную причастность корабля».

К моему удивлению, Гренвилл рассмеялся.

«Хорошо сказано, Болито, как настоящий флагманский капитан!» Он откинулся на спинку кресла, и настроение снова изменилось. «Вы не находитесь под присягой и не находитесь под подозрением ни по какой причине». Он поднял руку, словно ожидая, что его прервут; как и его лицо, она была почти прозрачной. «Нам хорошо известны ваши заслуги как королевского офицера, как на посту командующего, так и на службе у других.

Вас здесь не судят, но мы имеем дело с дипломатией, чем-то более туманным, чем жерло пушки или правильное и неправильное в битве».

«Ни один капитан не может противоречить…» Адам прервал свою речь и спокойно продолжил: «Учитывая все обстоятельства, имеющиеся в нашем распоряжении суда и погоду, я думаю, мы действовали единственно возможным образом. В тот день в Сан-Хосе погибли хорошие люди».

Рабство — зло и жестокость. Но оно всё равно приносит огромную пользу тем, кто его потворствует. Он невольно повернулся к полускрытому столу. «И оно стоит жизней, даже если те, кто, по-видимому, знает об обратном, считают это стычкой!»

Костлявая рука медленно поднялась. «Хорошо сказано, Болито. Надеюсь, твои идеалы дойдут до парламента. В конце концов».

Он перевернул еще несколько бумаг, и когда он снова заговорил, его мысли словно перемешались с ними.

«Афине дали отпор, и её люди перебрались на другие корабли, когда это было удобно, или продолжили жить на берегу. Как и положено во флоте. Ваш первый лейтенант решил остаться с Афиной, пока её не переведут на другую работу, — мельком бросил холодный взгляд через стол, — или пока её не уволят».