Когда на следующее утро ее разбудила кристальная песнь, поврежденный стержень испускал болезненные излучения. С криком она развернулась, оттолкнув от себя кристалл, словно он был чем-то оскверненным. Ларс поднял его и бросил в сани, избавив ее от внезапной боли.

Затем он распространился по ее телу — она извивалась в агонии кристальной песни, слишком долго оторванная от нее, чтобы стимулировать ее обычным способом.

«Скоро станет легче, Солнышко, станет легче…» — пробормотал он, изо всех сил стараясь удержать её от напряжения в сотрясавших её пароксизмах. Если бы она была одна в таком состоянии, она бы бросилась к ближайшей жиле. В такой растерянности, движимая непреодолимой потребностью восстановить контакт с экстазом нагретого солнцем поющего кристалла, она могла нанести себе смертельную травму.

Извиваясь от его хватки, она кричала на него, отчаянно пытаясь добраться до хрустального лица и облегчить невыносимую боль и жжение.

«Отпусти меня! Умоляю тебя, Ларс, отпусти меня! Мне нужно...»

«Сделаешь – и ты труп», – крикнул он ей в ответ, снова сжимая её запястья и умудряясь каждый раз, когда она пыталась вырваться, накрыть её своим телом и лишить её свободы. «Держись, Солнышко. Осталось совсем немного. Пусть солнце взойдёт!»

Она извивалась и кусала его, пыталась ударить коленом в пах, но он был быстрее, сильнее и выносливее ее и уклонялся от ее диких попыток причинить ему достаточно боли, чтобы освободиться.

Внезапно рассветный хор оборвался, когда лучи солнца, метнувшись вверх, пересекли окрестные хребты и осветили ущелье. Она обмякла на руках, которые ее держали, и плакала, потому что зуд вернулся, усилился. Однако желание искать кристалл ослабло. Она устало вытерла пот и слезы с лица о одеяло под собой.

«Отпусти меня, Ларс», — глухо сказала она.

Он задержал ее еще на мгновение, а затем его пальцы медленно отпустили ее запястья, и он соскользнул с нее.

«Извини, Килла, но ты же знаешь, что я был прав».

«Да, я знаю», — ответила она, рассеянно потирая запястья, прежде чем сесть, оттолкнувшись локтями. «Ты хитрее, чем альтаирский танжер», — злобно сказала она. Но чисто физическая боль отвлекла ее нервы от внутренней пульсации хрустальной боли.

Ей сунули кружку с какой-то теплой жидкостью.

«Выпей это. Напичкано стимуляторами», — сказал Ларс, и она послушалась.

Напиток хлынул по ее пищеводу и, по-видимому, сразу же нашел путь к подмышкам и желудку, распространяясь от этих точек к конечностям.

«Спасибо, Ларс», — сказала она.

Он взъерошил ей волосы. «Это моя Санни!»

«Я не твой Санни», — сказала она, бросив на него короткий, мрачный взгляд отрицания.

«Нет, ты совсем не похожа на мою Санни, правда?» — его голос снова стал бесстрастным.

Она старалась не обращать на это внимания, но, возможно, это было к лучшему. «Мы ведь здесь, чтобы резать, не так ли? Давайте сделаем это».

Она с трудом поднялась на ноги и как можно увереннее пошла к стойке с резаком. Вес инструмента был едва ли не больше, чем могла выдержать ее вялая рука, но как только рука Ларса пришла ей на помощь, ей удалось закинуть ремень резака на плечо.

"Пойдем."

Когда она спускалась с саней на землю, усеянную камнями и осколками, она смутно осознавала, что он перекинул через плечо не только резак. К тому времени, как она добралась до скалы всего в пятнадцати метрах от саней, она задыхалась от напряжения. Она остановилась достаточно надолго, чтобы перевести дыхание и запеть. Она выбрала ля; услышала, как Ларс поет в до, и лицо ответило ей эхом. Отскок был несильным, но достаточным, чтобы подбодрить ее. Положив руку на камень, она попыталась найти источник эха.

«Здесь сильнее», — сказал Ларс, и она одним прыжком сократила расстояние между ними. «Не сломай ногу!» — крикнул он.

Она снова спела ля, и эхо прокатилось по ее руке.

«Полегче, девочка», — сказал он, но она была слишком занята настройкой своего катера.

Старая привычка руководила ими обоими, и Килла сумела удержать свой резак против изгиба дозвукового лезвия сквозь кристалл, который лежал скрытым с тех пор, как тектоническое давление сформировало его.

«Держи его крепко!» — голос Ларса пронзил её лихорадочное желание порезать и успокоил ровно настолько, чтобы их первый надрез был верным. Ларс сделал нижний надрез, пока Килла протягивала нетерпеливые руки, чтобы принять иссечённый участок. Её пальцы высвободили его, не обращая внимания на рваные раны, и она подняла его — зелёную форму, чёткую и твёрдую.

Солнечный свет поймал его, заставив петь в ее руках. Стрела пел и пел, ее звук сверкал сквозь ее кожу, проникая в кости и кровь, стекая по ее рукам к ее телу, через ее тело к ее ногам, теку и заглушая боль своим резонансом, высасывая агонию ее долгого отсутствия из кристалла, который омолаживал ее.

Когда кто-то вырвал у нее древко, она закричала и получила сильную пощечину по лицу; она упала на землю, ударившись коленями о разбросанные осколки кристаллов.

« Килла! Ты очарована!» — раздался голос Ларса, когда она уже собиралась броситься на него, бесформенный силуэт в дымке за пределами ее кристального восторга.

Она медленно поднялась на ноги, с трудом ползая руками по ногам, чтобы выпрямить тело, дрожащее от усталости и остатков рабства. Ларс протянул руку, чтобы поддержать ее, одной рукой нежно смахивая грязь и пот с ее лица. Инстинктивно она прижалась к нему, принимая поддержку, неосознанно моля о сочувствии, и его руки сомкнулись вокруг нее, его подбородок оказался на ее голове, как они часто стояли после хорошей стрижки.

«Ну, ну, Солнышко», — сказал он, похлопав ее по плечу и обняв. «Тебе это было нужно. Чувствуешь себя немного лучше?» — спросил он, откидывая ее голову назад и глядя вниз на ее изможденное лицо.

«Как долго ты позволял этому рабству длиться?» — спросила она, осознавая свою невероятную усталость.

«Учитывая ваше состояние, — сказал он со смехом, — большую часть дня».

Она оттолкнула его. «Ты хочешь сказать, что ты позволял мне заниматься этим весь день, когда я могла бы заниматься этим? Часа или около того, максимум, было бы достаточно».

Он отступил от ее гнева, теперь улыбаясь еще шире, и поднял руки в притворной мольбе. «Это больше похоже на мою Санни».

«Я вам не Санни», — сказала она, чувствуя потребность ворчать и негодовать, чтобы вернуться к более нормальному настроению, а не к тому вялому и тошнотворному состоянию, которым она себя знала.

«Ну, тогда это хороший глубокий зеленый, и я обойду тебя, если ты не расслышал, запертый в этом плену».

Она одновременно ненавидела и восхищалась Ларсом в таком настроении: слишком покладистый, слишком эффективный, слишком… правильный! Раздроби его душу!

Глядя на него, она пропела высокую ноту «до», потеряла ее из-за недостатка поддержки в своем ослабленном состоянии, напрягла мышцы диафрагмы и пропела ее снова. Она услышала его ноту «ля» на октаву ниже. Зеленый цвет резонировал, и их лезвия коснулись его яркой поверхности как одно целое.

Когда они вырезали пять древков, Ларс отказался позволить ей просить еще. Он даже отказался позволить ей помочь ему отнести коробку обратно к саням. Когда они вернулись и убрали свои фрезы, он настоял на том, чтобы она помылась, хотя бы ненадолго, и, когда она, очевидно, не смогла стоять под струями воды из душа, он тоже разделся и поддержал ее.

Он заставил ее лечь под одеяло, пока он, совершенно голый, готовил быструю еду для них обоих. Она успела положить еду себе на стол, но это все, что у нее осталось, и он успел подхватить провисающую тарелку, прежде чем она опрокинулась на одеяло.

«Нельзя его испортить. У нас другой нет».

Она попыталась придумать умный ответ на это. Хонор потребовала, чтобы она не позволила Ларсу сказать последнее слово сегодня, но она уснула прежде, чем смогла придумать что-то достаточно язвительное.

Кристальная песня разбудила ее, и, ощутив тепло тела рядом с собой, она обернулась, жаждая благословения облегчения. Она разделила рвение своего партнера, принимая и возвращая ему страсть, которую та обрела. Нежность и нежность, которые он проявлял, напомнили ей о Шаде, и все же, открыв глаза, она увидела не обаятельно невинное лицо Шада. Это было лицо Ларса Даля.