– Мы играли в пожарных, ничего ты не понимаешь. Плакса кислая! Бантик прицепила, думаешь – умница. В тетрадках промокашка на ленточках. Чистёха какая… А кто тебя от бульдога на улице спас? Мальчик из лавочки. Ага! В воду если с парохода свалишься, кто тебя вытащит? Матрос! А он ведь тоже бывший мальчик… И шофёр – бывший мальчик. И… трубочист. Вам только тряпки на кукол шить… По моде! Подумаешь! У меня лошадь как лошадь, целый год за диваном стоит и никаких ей мод не надо. Ага! Нечего сказать? Накуксилась?
– Не желаю на мальчишкины глупости отвечать. Очень интересно трубочистом быть! А я замуж не выйду, первая в мире балерина… И трубочист придёт, я ему гордо скажу – поскорее почистите мой камин, мне некогда, у меня сегодня выступление. Вот тебе и мальчик! И на рояле все девочки играют, а вы только и знаете: барабан да свою несносную трубу.
– Хорошо, хорошо… Что ты мне не дашь слова вставить? Кто рояль выдумал? Кто музыку сочинил? Мальчики. То есть мужчины, но это же всё равно. И беспроволочный телеграф, и рахат-лукум, и кинематограф, и азбуку, и… и… одеколон. И повар всегда лучше, чем кухарка, – это сама мама говорила… Куклу твою, если сломается, кто починит? Мужчина! Бывший мальчик! Что? Съела?
– Ничуть не съела. «Хижину дяди Тома» кто написал? Женщина!
– Мужчина!
– Да? Вы так думаете? И Жанна д’Арк была женщина. Понял? Была, и конец.
– Была… я не спорю. Что же, бывают и такие женщины, которые похожи на мужчин…
– Ничуть не похожи! В миллион раз лучше. Не смей возражать… Куклу испортил и ещё возражает!
* * *
В эту минуту распахнулась дверь, и в комнату вошла бабушка, нагружённая свёрточками и пакетиками. Ната к ней сломя голову так и бросилась, чуть с ног не сбила.
– Бабушка, бабушка! Он меня дразнит, и куклу мою в воду сбросил, и важничает, вздор про девочек городит, и не даёт мне слова сказать…
– Это тебе-то? – рассмеялась бабушка. – Что такое? Да не тарахти, пожалуйста. Расскажи-ка, Гриша, ты толком.
– Кто, бабушка, Эйфелеву башню построил? Мужчина или женщина?
– Ишь, что выдумал! Мужчина, дружок, кто же больше? Да хоть бы он её и не строил вовсе. Торчит каланчой, а радости от неё никакой нет…
– Ага, мужчина, ага, мужчина!
Гриша радостно захлопал в ладоши, но бабушка ничего не поняла. Когда же дети, позабыв про куклу-утопленницу, рассказали ей вперебой, о чём они спорили, она посадила внучка под правую руку, внучку под левую, погладила обоих по встрёпанным волосам и, как мудрый царь Соломон, рассудила:
– О чём спорить? Воробьи… С дедушкой вашим, когда мы детьми были, я всегда играла. Никогда не ссорились. Раз вот только заспорили, как вы: кто лучше – мальчики или девочки? И что же, дедушка мне уступил, я – ему, и ссоре конец…
– Как уступил? – спросил Гриша.
– А ты сам догадайся. Подумай-ка хорошенько да отвечай: кто лучше, мальчики или девочки?
– Девочки, – тихо ответил Гриша и покосился на сестру.
– Умник. Ну-ка, Ната, а ты что скажешь?
– Мальчики лучше, бабушка, – глядя в пол, пробурчала Ната. Посмотрела на брата – и оба рассмеялись.
Принялась Ната опять за свою стирку, нельзя же дело на половине бросать. Гриша вертелся сбоку, вертелся и спросил:
– Можно, Ната, кукольное бельё погладить?
– А ты не сожжёшь?
– Нет. Я холодным утюжком.
И стали они вдвоём работать ладно и весело – прачечное заведение, да и только.
Посмотрела бабушка, улыбнулась и поплелась на кухню свои пакетики разбирать.
‹1926›
О мыши, которая легкомысленно забралась в чемодан
В полуоткрытом чемодане завозилась мышь. Прорыла траншею в воротничках и рубашках, вытерла старательно усики, присела на край чемодана и осмотрелась. Куда же это её хозяин завёз?… Обои незнакомые, портреты на обоях незнакомые, кровать в полкомнаты, тоже совсем не то что в Париже. И воздух совсем другой: сырее и потяжелее, чуть-чуть устрицами попахивает. В окно круглый фонарь смотрит, шипит и на дожде покачивается.
Неуютно стало мыши, вскарабкалась по вязаному одеялу на кровать к хозяину, – всё же свой человек…
А дело было так: вчера её хозяин бельё да разные бумаги в чемодан запихал, в дорогу собрался. Мышь из-под стола смотрела, и пришла ей в мышью голову фантазия на чистом белье поваляться… Влезла тихонько в чемодан, а хозяин возьми да и закрой крышку. Протряслась часа три в поезде в сетке и к ночи вот в чужом городе, в чужой комнате и очутилась…
– Пи! Какое досадное положение…
* * *
– Кто вы такая, как вы сюда попали, и почему вы нарушаете в посторонней квартире тишину? – спросила сидевшую на одеяле гостью появившаяся из-под комода толстая старая мышь.
– Я? Приехала с хозяином по делам из Парижа. У него нет детей, и он всегда берёт меня с собой… Но мы так часто с ним путешествуем, что я даже не знаю, куда мы, собственно, теперь приехали: в Копенгаген или в Берлин…
– В Брюссель. А зачем вы сюда пожаловали?
– Мы пишем сценарий из жизни парижских мышей, и я самая главная героиня. Для пьесы нам, кстати, нужно несколько неуклюжих служанок. Парижские мыши слишком грациозны, но вы бы, например, подошли. Хотите, я за вас замолвлю словечко? Выговор у вас, простите, тяжёлый, как недопечённая булка, но для кинематографа это неважно.
Брюссельская мышь обиделась.
– Не нуждаюсь! Я из солидной фламандской семьи и вертеть в кинематографе хвостом мне не пристало. У моей хозяйки, честной и доброй старушки, тоже нет детей, но у неё есть попугай, с которым я в большой дружбе. Попугай получает два раза в день кусочки поджаренного мяса, на второе орехи и семечки и на третье – шоколад. Он очень щедр и, когда ест, разбрасывает пищу во все стороны, а я, конечно, подбираю… У вас, должно быть, более изящная пища, ишь как у вас живот подвело…
– Нет, что же… это я ради моды похудела. Кусочек поджаренного мяса я бы, впрочем, охотно съела, или ломтик шоколада… – пискнула парижская мышь.
Намёк, кажется, достаточно ясный, но брюссельская толстуха поскребла лапками брюшко и отвела разговор подальше от съестного:
– Не понимаю, почему это у меня на животе волосы вылезают? У вас в Париже тоже?… И вообще, пока люди спят и нам никто не мешает, расскажите-ка мне, что у вас делается в Париже…
– В Париже? Чудесная жизнь. Кошки в последнее время выходят из моды. Заводят собак, но мы, мыши, ничего против этого не имеем. Иные хозяйки, правда, держат ещё тибетских и сибирских кошек, наряжают их в ошейники, берут с собой в лес… Но эти твари тоже мышей не едят, и я однажды даже дёрнула тибетскую кошку за бантик, а она как фарфоровая: вылупила голубые глазки и ни с места… А вообще у нас весело! В каждом доме граммофон и танцы. Хозяева танцуют вверху, а мы внизу. На рассвете пробираемся в квартиру и поедаем бисквитные и шоколадные крошки… Что вам ещё сказать? Усики выходят из моды, хвосты тоже, я слыхала, будут стричь. Недавно в нашем клубе был конкурс худобы, и приз получила мышка, которая вся могла уместиться в чехле для зубочистки…
– Так зачем же вы переехали в такой старомодный город, как Брюссель?… У нас, слава богу, живут прочно, хвостов не стригут, едят до отвала и про чёрный день в укромный уголок провизию откладывают.
– Я ведь вам говорила, – жеманно объяснила парижанка, – что мы приехали сюда с хозяином, чтобы поработать здесь в тишине над сценарием из мышиной жизни…
Брюссельская мышь иронически повела носом.
– Бросьте! Вы хоть и парижанка, но даже врать правдоподобно не научились… Ваш хозяин самый обыкновенный скупщик кроличьих шкурок, и вы ему так же нужны, как крысе слоновьи клыки. Объясните мне, наконец, толком, как вы попали к нам в Брюссель?
