Посмотрела Лиля на Тасю, Тася на Лилю, Василий Иванович на кошку и кошка на всех, – вдруг что-то все вспомнили и сразу затормошились.

А мебель? А картинки? А занавески? А кухня? А посуда?

– Ах ты, боже мой, какие мы свистульки!

Подхватили девочки Василия Ивановича – одна справа, другая слева – под мышки, как самовар, и понесли к дому. Кошка осталась.

Ходит да нюхает всё: новый домик, надо же привыкнуть. Смотрят с берёзы скворец и скворчиха и удивляются – никогда ещё в саду они такого чуда не видали. Впереди шагает Василий Иванович, пыхтит и волочит по земле красный коврик, за ним вприпрыжку Тася с целым кукольным семейством на руках, за ней Лиля с жестяной кухней, с резной полочкой, с самоваром, за ними мама с занавеской и с посудой (такая большая, а с девочками играет!), за ней папа, широкий, как купальная будка, идёт, очками на солнце блестит, а в руке молоток и картинки, за ними кухарка с морковками, а в самом хвосте чёрная собака Арапка – ничего не несёт, идёт, язык высунула и тяжело дышит…

– Чики-вики, – запищала скворчиха, – идём скорей в скворечник, у меня даже голова закружилась…

Пошла работа! Разостлали в домике коврик, углы утыкали зелёной вербой, прибили картинку – «мальчика-с-пальчика», приколотили полочку, расставили посуду, накололи занавеску – и готово.

Папа с кухаркой Агашей были оба толстые и никак не могли пролезть в дверь, как ни старались. Поздравили девочек со двора с новосельем и ушли. А мама, маленькая, худенькая, осталась было с ними жить, всё расставила, всё прибрала, вытерла Василию Ивановичу нос, сняла с волос малиновую ленту и повязала её кошке, ради новоселья, вокруг шеи и только собралась с ними стряпать, как её позвали в белый дом… Ушла, как её ни просили остаться.

– Нельзя, – говорит, – червячки. У вас свой дом, у меня свой, – как же дом без хозяйки останется? До свиданья!

Так и ушла.

– А кто же у нас будет хозяйкой? – спросила Тася.

– Я, – сказала Лиля.

– А я?

– И ты тоже.

– А Василий Иванович?

– Наш сын.

– А кошка?

– Судомойка.

– Мняу! Скажите пожалуйста! – обиделась кошка. – Почему судомойка?

– Потому что тарелки лижешь, – захрипела старая Арапка, хлопая, как деревяшкой, хвостом по полу.

– А ты не лижешь?

– Лижу, да не твои.

– Эй, вы, не ссориться. – Тася топнула башмачком, взяла ведёрко и пошла к реке за водою.

Возле дома на траву поставили кухню, собрали щепок, растопили плиту, перемыли в ведёрке морковку, нарезали и поставили вариться, а сами опять в дом.

Только уселись и затворили дверцы – слышат из белого дома кто-то спешит, задыхается.

– Молчать, сидеть тихо! – скомандовала Лиля.

Тася посмотрела в щёлку и уткнулась губами в Василия Ивановича: смешно, хоть на пол садись, а рассмеяться нельзя.

А за дверцами стоял важный человек: брат Витя, – приготовишка, в длинных штанишках, – с девочками играть не любил, – стоял и смотрел.

– Отворить? – шепнула Тася.

– Пусть просит.

– Эй, вы! – раздалось за дверью.

Ни гу-гу.

– Да пустите же, курицы!

– Пустить? – опять шепнула Тася.

– Слушай, – Лиля подбежала к двери и взялась за крючок, – мы тебя пустим жить, только, только…

– Что только?

– Что ты нам принесёшь в дом?

– Жареного таракана.

– Кушай сам! Нет, – ты всерьёз скажи…

– А вот, а вот… я вам… выкрашу крышу!

Трах! Крючок слетел, и дверь чуть сама не спрыгнула с петель, дом так и закачался.

– Выкрасишь крышу?!

– Могу!

– В зелёную краску?!

– Могу и в зелёную.

Витя был большой мастер. Через полчаса крыша была зелёная, как лягушка, и Витины руки были зелёные, и кошкин хвост был зелёный (зачем суётся?), и даже на Тасин башмак капнула зелёная краска.

Вода в кастрюльке закипела. Вытащили морковку, разрезали на кусочки, разложили на тарелочки и дали всем – и Василию Ивановичу, и Арапке, и кошке.

А когда пообедали, опять заперли дверь на крючок, тесно-тесно уселись на лавочке и давай петь:

Наш дом! Наш дом!

С окном!

С крыльцом!

Наш дом! Наш дом!

С потолком!

С крючком!..

Замечательная песня.

Целый день не вылезали из домика, и когда позвали их обедать в большой дом, так и не пошли, заставили всё принести к себе в домик.

Так и просидели до вечера. Ночевать в домике им не позволили, да и холодно, – пришлось идти всей компанией в белый дом, в свою детскую. Ах, как не хотелось!

Ушли. Луна вылезла из-за речки. В домике стало пусто и тихо. Совсем тихо. Кошка проводила детей и вернулась.

Обошла домик кругом, – дверь на задвижке. Какая досада!

Там за лавочку во время обеда завалился кусочек котлеты, завтра прозеваешь – Арапка съест. Она на это мастерица!

Сидит кошка, зевает: идти в сарай на стружки спать или здесь перед дверью клубком свернуться?

И вдруг прислушалась – шуршит что-то в домике, шуршит да шуршит. Забежала с другой стороны, ухватилась когтями за окно, смотрит: сидит на столике за стеклом мышь и ест кошкину котлету, лапками так и перебирает.

– Ах ты, разбойница!

Рассердилась кошка, даже зубами заскрипела. А мышь увидела её, смеётся, хвостиком машет, дразнит, – за стеклом не страшно.

Свалилась кошка на траву, посидела, подумала и пошла к дверям.

– Тут и лягу… Утром Лиля и Тася двери откроют – покажу я тебе, как чужие котлеты есть!..

Не знала она, глупая, что в углу, когда плотник Данила пол сбивал, один сучок из доски выскочил: много ли мышке надо, чтобы уйти?…

‹1917›

‹1918›

Невероятная история

Знаете ли вы, что такое «приготовишка»? Когда-то до войны так называли в России мальчуганов, обучавшихся в гимназиях в приготовительном классе.

Мужчина этак лет восьми, румяный, с весёлыми торчащими ушами. В гимназию шагал он не прямо по тротуару, как все люди, а как-то зигзагами, словно норвежский конькобежец. За спиной висел чудовищный ранец из волосатой и пегой коровьей шкуры. В ранце тарахтели пенал, горсть грецких орехов, литой чёрный мяч, арифметика и Закон Божий. В руке – надкусанное яблоко. Полы светло-мышиной шинели, подбитые стёганой ватой, отворачивались на ходу, как свиные уши. Шапка тёмно-синяя, с белыми кантами, заломлена по бокам пирожком, а герб в подражание второклассникам согнут в трубочку: не как-нибудь! На ногах – броненосцы: огромные резиновые ботики, на которые лаяли все встречные собаки.

Вот, собственно говоря, что такое «приготовишка».

Учёности его я касаться не буду, потому что сам затруднился бы вам теперь ответить, «что делает предмет», какая разница между множимым и множителем и как назывались несимпатичные братья Иосифа, продавшие его в Египет.

* * *

В Москве на Сивцевом Вражке жил у пухленькой баловницы-тётки один такой приготовишка, Васенька Горбачёв. И была у него мечта. Не какая-нибудь вычитанная из «Тысячи и одной ночи» мечта, а самая простая и доступная. Васенька видал как-то в цирке у Дурова дрессированного зайца, который зубами, по желанию публики, вытаскивал карту любой части света, катался на маленьком заячьем велосипеде и, скосив глаза вбок, отдавал честь старой легавой собаке.

Штуки не бог весть какие… Мальчик решил скопить денег, купить простого деревенского зайца и обучить его тайком в ванной комнате совсем другой вещи: четырём арифметическим действиям и таблице умножения.

Счёт, раз заяц говорить не умеет, можно ведь отбивать лапкой…

Вот будет сюрприз! Во всех газетах появится Васин портрет с зайцем, директор гимназии объявит ему перед всем классом благодарность и напишет тёте письмо, что племянник её, Василий Горбачёв, затмит когда-нибудь самого Ломоносова.