А вообще у нас весело! В каждом доме граммофон и танцы

– Не знаю… А скажите, как у вас относятся в Брюсселе к новым мышам?

– К каким это новым?

– Ну к таким, которым бы понравился ваш город и они бы вздумали у вас поселиться…

– Это вы, душечка, о себе, что ли, говорите? Зачем же вам у нас селиться? Вы так грациозны, и выговор у вас такой лёгкий, и хозяин вас любит, как родную дочь. Нет уж, бросьте. Солидным мышам мы всегда рады. Впрочем, солидных у нас уже полный комплект: плотность мышиного населения сверх нормы. А уж такие легкомысленные пищалки, вроде вас, нам, сударыня, не ко двору. Ни одно мышиное общество вас к себе на порог не пустит. А бродяжничество у нас строго преследуется – все закоулки на чердаках и в подвалах на учёте…

– Так что же мне делать?! – растерянно запищала мышь-парижанка. – Простите, пожалуйста! Я совсем не кинематографическая примадонна, и хозяин вовсе не брал меня с собой… Он меня захлопнул крышкой в чемодане, вот и всё. Но что же мне теперь делать? У вас такие симпатичные усики, и вы даже немножко похожи на мою покойную тётю. Я на всё согласна, не сердитесь на меня: я тоже пополнею и стану неуклюжей, только не гоните меня с этой квартиры… Я умею делать модные причёски и буду массировать ваши лапки, только…

– Нет, нет, – покачала головой брюссельская мышь. – Я на вас не сержусь больше… Но не могу же я впустить вас к себе в квартиру. Что скажет хозяйка? Что скажет попугай? И наконец, поджаренного мяса вовсе не так уж много! Знаете что? Вы ведь можете обратно добраться до Парижа в чемодане, так же точно, как приехали сюда…

В самом деле! Парижская мышь с досады даже себя за хвост куснула: как же она сама не догадалась об этом? И вспомнила заодно, что на дне чемодана лежит целый пакет с бисквитами… О! А она унижалась, как какая-нибудь мышь, сбежавшая из погоревшего дома.

– Благодарю вас за совет… Одно из двух: или вы уж очень простоваты, или я действительно гениальная артистка… Я перед вами простушку от скуки разыгрывала, а вы и лапки растопырили… Слушайте, я вам серьёзно советую подумать. Завтра мы с хозяином отправляемся в кругосветное путешествие. Для нашего сценария нужна служанка. Хотите проветрить мозги и есть каждый день голландский сыр? Подумайте, до утра времени много. А теперь ступайте, милая, в ваш чулан, что вы тут перед глазами торчите?…

И так дерзко она это сказала, что брюссельская мышь из своей же комнаты на цыпочках покорно в коридор вышла и хоть бы слово нашлась ей в ответ молвить.

* * *

Утром человек вскочил с постели, умылся и весело сказал вошедшей в дверь с кофейным прибором хозяйке:

– Доброе утро, тётя! А чемодан, знаете, я решил оставить у вас, стар уж очень. Бельё в газету заверну, против вокзала куплю себе чемодан и переложу…

У парижской мыши сжалось под умывальником сердце… Брюссельская мышь ехидно наступила ей лапкой на хвост и пискнула:

– Что-с?

– Впрочем, – сказал человек, – не люблю я ваших брюссельских чемоданов… Прочен, как утюг, неуклюж, как корова… Доеду уж со своим, а в Париже куплю новый.

– Что-с?… – пискнула парижская мышь, наступая лапкой на хвост брюссельской толстухе.

‹1926›

Железное колечко

В глухом углу сада, в глубине липовой аллеи, жалобно кричала птица. Хлопала крыльями, дёргалась и шипела… Гриша навострил уши, прислушался: «Что за штука такая?» И побежал вдоль огородной сетки на крик.

Вот так история! В гамаке, между двумя старыми липами, бился скворец. Запутался, до половины провалился в петлю – ни взад ни вперёд.

– Постой, постой… Не брыкайся, сейчас я тебя распутаю.

Скворец был умный: не испугался маленьких рук мальчика и покорно позволил сложить крылышки и вытащить завязнувшие лапки.

– Вот и свободен. Лети куда хочешь. А гамак, дружок, совсем не для тебя. Качайся лучше на ветках…

Скворец взлетел на зеленевшую над гамаком лозинку, внимательно наклонил шейку и вдруг, представьте себе, тоненьким человеческим голосом заговорил:

– Спасибо, мальчишка. Вот уж никогда не забуду!

Гриша так и присел:

– Ты умеешь говорить?! Ах ты, боже мой!..

– А почему бы старому скворцу и не говорить? Наслушался, как люди вокруг трещат, – и перенял. Штука нетрудная… Что ж тебе, мальчик, подарить за твою услугу?

– Да ведь ты ж птица. Велосипеда всё равно не подаришь, а так – у меня всё есть.

– Велосипеда не могу, это правда. Ты что-нибудь полегче придумай…

Гриша задумался. Посмотрел вдруг на лапу скворца, которой тот расправлял пёрышки, и спросил:

– Что у тебя на лапе за колечко? Как оно к тебе попало?

– Секрет. Колечко, брат, особенное.

– Почему особенное?

– Стоит с ним вокруг какого-нибудь места облететь или обежать, ну, хоть вокруг вашей усадьбы, и всё живое, все, кто в усадьбе живут – и люди, и всякая животная тварь – сразу вернутся в своё детство. Станут маленькие-премаленькие…

Мальчик захлопал в ладоши:

– Ты правду говоришь?!

Скворец обиделся:

– Это сороки врут. Скворцы – птицы серьёзные.

– Извини, пожалуйста. Я не знал… Слушай, ты такой умный, умнее… страуса! Подари мне это колечко. Подари, – подари, подари! Ну, пожалуйста…

Скворец покрутил шейкой.

– Жаль.

– Ну, дай хоть на неделю. Я верну… Дай, птичка, дай, моё золото… Я тебе каждое утро сладкую булочку приносить буду. И изюм. И гречневую кашу…

– Уговорил. Только помни: если захочешь позабавиться – обегать надо вокруг усадьбы слева направо, а то ничего не выйдет. Помни же, на неделю…

Скворец сбросил клювом с лапы кольцо, захлопал крылышками и полетел в чащу, – бог его знает, какие у него там дела были…

Ах, как колотилось у мальчика сердце! Осмотрелся – ни души, и помчался вокруг парка вдоль старой стены, слева направо, пока не сомкнулся круг у самого гамака под липой.

* * *

Гриша осторожно подкрался к дому. Двери и окна настежь. Взрослых точно сквозной ветер выдул. Из столовой доносился детский писк. Кто это там пищит?

На пороге столовой он остановился и протёр глаза. Маленькая девчурка (совсем такая, как мама в старом альбоме, когда ей было пять лет) укладывала в картонку из-под шляпы куклу и плохо с ней разговаривала.

Гриша заложил руки за спину и осторожно подошёл поближе:

– Здравствуй, козявка! Как тебя зовут?

– Наташей. И шавшем я не козявка.

Мальчик вздрогнул. Конечно, это она! Маму ведь тоже зовут Наташей. И у девочки точно такие же панталончики с рубчиками, юбочка колокольчиком и вздёрнутый бойкий носик, как у мамы на карточке.

– А ты кто такой? – спросила девочка.

Мальчик обиделся и глубоко вздохнул.

– Я – Гриша. Твой сын. Разве ты меня не узнала?

– Глупошти. Мой шын шавшем другой.

Она вытащила из картонки замусоленного клоуна и показала его Грише.

– А кукла моя дочка. У неё корь. Пошторонишь, пожалушта, не зашлоняй ей швет…

Гриша посторонился. Что с ней, шепелявкой, делать, если не узнаёт? Она разрыла в мягких тряпках ямку, уложила куклу и стала напевать песенку, знакомую Грише ещё с раннего детства:

«Вше шпят… Шпи и ты…

И букашки, и чветы,

И чиплята, и мартышки,

И девчонки, и мальчишки…»

А на мальчика, стоящего перед ней, даже и не взглянула больше. Мало ли их, мальчиков, на свете.