Гриша совсем надулся. «Хорошая мама, – деревянный паяц ей сын, а я будто пробка, которая на полу валяется».

В кабинете кто-то отчаянно запищал. Он подкрался к дверям и посмотрел в щёлку: дядя Вова! Сразу его узнать можно было: чубик над лбом, круглая головешка и вишнёвая родинка над левым глазом… Он лежал в бельевой корзинке и отчаянно болтал голыми пухлыми пятками, а щенок изо всех сил тащил из-под него пелёнку.

Гриша шлёпнул щенка, тот радостно обернулся, подпрыгнул и лизнул мальчика в нос. Слава богу, хоть этот узнал. «Тузик, Тузик! Ах ты, собачий младенец…»

Ещё сегодня утром он был старой легавой собакой, глаза слезились, мух и тех ловить перестал. И вот тебе на – щенок. Только напрасно Гриша думал, что щенок его узнал, – просто вошёл в дверь новый человечек, отчего же его не лизнуть в нос?

А где же папа? Ага, вон там в углу на ковре строит карточный домик. И такой же серьёзный, как всегда. Только волосы золотистые, а медальончик на шее тот же самый – синяя эмаль с белым ободком.

Гриша подошёл и опустился на ковёр рядом. Спрашивать уже ни о чём не решался. Папа покосился на Гришу:

– Ты племянник садовника? Который вчера приехал?

– Нет. – Гриша чуть не заплакал с досады. – Сам ты племянник садовника.

Папа удивлённо повернул голову:

– Не хочешь – и не надо. Кукса какая. Не смей дышать на мой домик. Дыши в пол.

Гриша рассердился. Дать ему шлепка, что ли? Неудобно, всё-таки он вроде папы…

Мальчик топнул ногой по ковру – карты рассыпались, и побежал скорей на кухню.

У дверей обернулся: опять строит. Такой уж характер.

Толстая девчонка с серыми навыкате глазами – точь-в-точь как у кухарки – стояла перед скамейкой и лепила из песка пирожки.

Он лежал в бельевой корзинке и отчаянно болтал голыми пухлыми пятками…

– Здравствуйте, Дуняша. Что у вас на обед сегодня?

– А ты почём знаешь, что меня Дуняшей кличут?

– Вот так и знаю. На первое – перловый суп?

– Никакой не перловый. Суп из герани на первое.

Она показала ему чашку с холодной водой, в которой плавали цветы и листья герани.

– А на второе?

Дуняша со вкусом вытерла кончиком фартука нос и задумалась.

– Не знаю. – Она показала ему замазку и горку толчёного кирпича. – Ленивые вареники разве сделать?

Что будет на третье, Гриша и спрашивать не стал. Крем из толчёного стекла, должно быть.

– А где няня?

– Кака така няня?

– Агафья! – «Она тоже теперь, верно, маленькая», – подумал мальчик.

– Агафья там, под лестницей. Кукольные рубашки стирает.

Под лестницей на табуретке стояла суповая миска из любимого маминого сервиза, и в ней маленькая нянька, засучив рукава, подсинивала какие-то крохотные тряпки.

Гриша решил навести порядок – чего ж с ними стесняться, если они ничего не понимают.

– Разве можно в суповой миске стирать, кикимора?

Девочка так и взвизгнула:

– Я кикимора? Да ты откуда, Таракан Иванович, взялся-то?

– Я мамин сын, – обиженно огрызнулся Гриша. – Ты сама всегда ворчишь, когда непорядки. Отдай миску!

– Когда же я на тебя ворчала это? Лапы прочь! Не то так тебя мокрой рубашкой и двину.

Гриша отскочил: кончик кукольной рубашки задел его по уху. Драться с ней? Стыдно. Она же совсем маленькая…

А из кабинета неслись визгливые крики, будто пять поросят из граммофонной трубы визжали.

Мальчик помчался в кабинет, за ним Агафья и Дуняша.

Дядя Вова натворил беды: выполз из своей корзины, дополз до карточного дома и бухнулся в него всеми четырьмя лапами. Папа – сам серьёзный папа! – ревел и тянул его за хвост рубашки прочь, щенок тянул за штанишки папу и визжал, мама стояла над ними и, заливаясь слезами, хлопала куклой то папу, то дядю Володю, то щенка. Агафья вступилась за маму, Дуняша за папу, – Гриша уж и не знал, за кого вступаться.

– Цыц! Сейчас же цыц… Я здесь самый старший.

– Ах, ты самый старший! – Папа схватил с подоконника колоду карт и бросил её в Гришу.

– Самый старший?! – закричала мама, набрала в рот из банки для золотых рыбок воды и обрызгала мальчика с ног до головы.

– Самый старший!

Агафья уколола его сзади вязальной спицей, Дуняша, как сердитый бычок, ударила его головой под ложечку, и даже щенок, даже он, единственный, кто его узнал, – схватил шнурок от Гришиной туфли и начисто его оторвал… Бедный Гриша стал отступать к шкафу, быстро скользнул за дверцу и захлопнул её за собой. Ух, как они колотят по шкафу – будто в бочке по железной крыше катишься. А за что? За что они на него напали? Что он им сделал?

Сквозь шум и грохот ничего не было слышно – можно было немножко и поплакать.

* * *

Никогда мальчик не думал, что столько с малышами забот. Только успокоились, расселись по своим уголкам, как опять началось.

Щенок занозил лапу старой граммофонной иглой, которая валялась на полу, и во время операции такой поднял визг, точно Гриша у него зубами кишки вытягивал.

Дядя Вова стянул за угол с ломберного столика скатерть. Разбил любимую папину пепельницу, – это ещё ничего! Со стола слетела на пол английская бумага для мух, дядя Вова сел на неё, не мог отодрать и стал кричать, щенок наступил сбоку лапой и тоже приклеился… Пока Гриша их тёплой водой отмывал, они же его лапами в живот били… Извольте радоваться!

Няня вздумала завивать у маминой куклы волосы. Накалила на спиртовке щипцы и прижгла на кукле все кудряшки, так что она стала похожа на барашка, которым чистили каминную трубу. Мама отказала няне от места, няня показала ей язык, а потом обе стали реветь и тянуть куклу в разные стороны.

Спиртовка опрокинулась на ковёр, вспыхнули бледно-голубые язычки, – к счастью, Гриша не растерялся, приволок из передней новое папино пальто, бросил его на огонь, а сверху навалился сам. Малыши обрадовались и стали поливать Гришу молоком, квасом, водой из-под золотых рыбок. А щенок… Что сделал щенок, лучше мы и говорить не будем. И все гудели, как сорок восемь пожарных автомобилей: гуп-ряп, гуп-ряп!

Мальчик поднялся с пола – сердитый и мокрый, сконфуженно повесил папино пальто на вешалку и поплёлся в столовую. Что с этой бандой делать? А они все потянулись за ним, как утята за уткой… Какое он ещё представление им устроит?

Стоят – молчат. У кого палец во рту, у кого – целая пятерня. И вдруг началось.

– Хочу кушать! – капризно захныкала мама.

– Пришёл большой… Пожары устраивает, а есть не давает, – угрюмо забубнил папа.

– Давай есть! – сердито дёрнула его за курточку маленькая кухарка.

– Сам, небось, напитался, – крикнула няня, подбоченясь… – Бесстыдник этакий!..

А щенок задрал мокрый нос к потолку и отчаянным голосом взвыл на весь дом:

– У-у-у! Молоком пожар тушили… Всё молоко в ковёр ушло… Что же теперь нам пить-есть?!

Гриша бросился к буфету: кроме сухой булки и засахаренного смородинного варенья – ничего. На нижней полке нашёл в банке остатки сгущённого молока. Размешал с вареньем, намазал на хлеб и заткнул наскоро всем рты…

Побежал на кухню: картошка, саго, капуста, перловка, какао… Что с этим делать? Кухарка крохотная – кроме супа из герани ничего приготовить не может.

Помчался на птичий двор и в хлев – авось хоть яиц немного соберёт да как-нибудь подоит корову. Всё-таки лёгкая провизия…

Но на птичьем дворе ни одной взрослой курицы не было – только цыплята канареечными шариками с голодным писком посыпались к нему из всех углов. Гриша вынул из кармана кусок хлеба, покрошил им и побежал в хлев. Увы, так он и думал: корова превратилась в телушку – знакомое чёрное пятно на боку, мохнатые светлые ресницы – и, жалобно мыча, повернула к мальчику голову: «Му! Молока… Где моя ма-ма?…»