«Брут произнёс речь всей своей жизни, признаю. Как бы понравилась эта речь Цезарю! Брут, должно быть, репетировал её месяцами. Все риторические приёмы и ораторские уловки, какие только можно найти. Он восхвалял своего предка за изгнание царей, говорил, что у него не было другого выбора, кроме как сделать то же самое. Обращался ко всем в толпе, кто потерял сына, брата или отца в гражданских войнах, говоря, что их…

Жертва не была напрасной, ибо теперь Республика возродится.

Он даже воспользовался травмой руки, морщась и следя за тем, чтобы мы все видели кровавую повязку, — не говоря уже о том, что это, должно быть, был один из тех стервятников на сцене, который случайно порезал его. Цицерон не смог бы сыграть лучше».

«Цицерон? Он говорил? Он был на сцене?»

Мето покачал головой. «Я его не видел. Я бы заметил эту седую голову. Если подумать, я почти не видел среди них мужчин постарше. Они были в основном моего возраста, мужчины на той платформе…»

«Как толпа отнеслась к Бруту?»

«Они его обожали! Они аплодировали. Они ликовали. Они буквально посылали воздушные поцелуи. О, как мерзко было смотреть, как он заставлял их ловить каждое слово и подчинял своей воле.

Цезарь… Цезарь тоже знал… как это сделать…»

Мето, казалось, вот-вот заплачет. Я жестом предложил рабу предложить ему ещё вина, и он с радостью принял его.

«Но насилие было?» — спросил я. «Ранее вы что-то говорили об этом. „Не в начале“, — сказал ты».

«Да, именно так. Это произошло так внезапно. Вот так», — сказал он, и по тому, как он перевел взгляд на тёмное небо, я понял, что он имел в виду резкое изменение атмосферы, которое почувствовали все в саду, предвестник бури. Поднялся ветер. В воздухе запахло дождём. Небо вспыхнуло, и где-то вдали я услышал раскат грома. Накануне ночью была буря — казалось, это было очень давно — и теперь должна была разразиться новая.

«После речи Брута толпа явно была на его стороне. Я с отвращением огляделся вокруг, желая встряхнуть за плечи каждого улыбающегося и бездумно хлопающего в ладоши человека, которого встречал на пути.

И тогда Цинна заговорил.

«Цинна?» — спросил я.

«О, не твой Цинна, папа. Другой, претор.

Поверьте мне, вряд ли найдутся два более разных человека».

«Да, я встречал того другого Цинну. Случайно, думая, что нахожусь в доме поэта. И я видел его сегодня, в здании Сената. Но не… на возвышении».

«Всё верно, его не было среди убийц. Но он всё равно почувствовал вдохновение заступиться за них. Люди были шокированы, увидев его на трибуне. Его покойная сестра была первой женой Цезаря, знаете ли. Он был любимым дядей Юлии, до её смерти. Они с Цезарем — семья. В этом году Цезарь сделал его претором. Но какой же он неблагодарный! У него не было готовой речи. Он сочинял её на ходу. Он начал с каких-то грубых шуток о Цезаре — настолько глупых, что я их не помню. Люди освистали. А потом он начал изливаться на убийц, говоря, что мы все должны проголосовать за оказание им публичных почестей, даже воздвигнуть им памятники! Сделайте мартовские иды праздником, сказал он, днём рождения возрождённой Республики.

Отмечайте это каждый год — убийство в освящённом месте! И тут кто-то из толпы бросил ему вызов, назвав его неблагодарным за мантию, которую на него надел Цезарь. «Эту тряпку?» — спросил он, а затем сорвал с себя преторианскую тогу, бросил её на землю и растоптал. Люди были возмущены. Непостоянная толпа! Те же люди, что приветствовали Брута, бросились на трибуну и попытались схватить Цинну.

Начался бунт. Никогда ничего подобного не видел. В мгновение ока. Полный хаос.

«А Цинна?»

«Он схватил свою преторианскую тогу и в панике бросился бежать, а за ним последовали Брут и остальная часть этой гнилой компании.

Гладиаторы Децима сомкнули ряды позади них, пока они отступали к Капитолию. Внизу, на Форуме, я видел пролитую кровь, но не могу сказать, сколько и чья это была кровь – мне просто хотелось уйти как можно скорее. Это было нелегко. Везде, куда бы я ни пошёл, царил беспредел. Грабители. Мужчины с ножами и дубинками, готовые свести счёты. Крики женщин – банды насильников рыскали по округе. Мне пришлось возвращаться и делать один крюк за другим. Чем темнее становилось, тем более дикими были улицы. Потом всё стихло, довольно…

Внезапно. Прошёл слух, что Лепид привёл в город свой легион, расквартированный на острове Тибр...

«Это противозаконно», — сказал я.

«Как и убийство», — сказал Метон. «Я бы присоединился к Лепиду, но сначала хотел прийти сюда… убедиться, что вы все в безопасности…» Он на мгновение закрыл глаза. Его плечи опустились. Я подумал, что он, возможно, спит, пока он не заговорил. «Папа, что я видел на маленьком столике в прихожей? Одеяние, накинутое на него?»

«Что ты думаешь? Это тога сенатора, которую Цинна...

моя Цинна — одолжила мне сегодня надеть.

«Но почему он в вестибюле?»

«Чтобы я не забыл вернуть ему его, как только смогу».

«Вернуть? А что вы наденете на заседание Сената, которое наверняка состоится, возможно, уже завтра?»

Я вздохнул. «Метон, несмотря на намерение Цезаря, меня так и не приняли в сенаторы…»

«Это не имеет значения. Цезарь сделал тебя сенатором, он внёс твоё имя в список, и ты — сенатор, как и любой другой».

«Я не думаю...»

«Если Долабелла – консул и имеет право носить тогу, то и ты тоже! Тебя назначил Цезарь, как и его самого». Упали первые капли дождя. Метон поднял лицо, словно с нетерпением ожидая их. Я услышал новый раскат грома. «Это будет серьёзный вопрос», – сказал он. «Все ли указы и назначения Цезаря всё ещё в силе? Должны быть. Даже убийцы согласятся, ведь их на магистратуры назначил Цезарь. Смотрите, как они цепляются за свои должности – неблагодарные мерзавцы!»

«Брут, например, будет оспаривать то, что я сенатор», — сказал я, вспомнив его резкие слова в мой адрес.

«Тогда объединись с теми, кто согласится подтвердить твой статус. Возможно, с Антонием. И с Лепидом — тем, с кем ты разделил последний ужин Цезаря».

«Я также поделился этим с Децимусом».

«Самая коварная гадюка из всех!»

«Я бы предпочел не вступать ни с кем в союз».

«Но ты должен, папа. Тебе придётся. Теперь, больше, чем когда-либо.

Каждый должен занять чью-то сторону».

«Только не снова», – подумал я, вспоминая все страдания и ужасы, которые мне пришлось видеть за долгую гражданскую войну. Неужели началась новая война?

Небо, словно огромная паутина, пересекали зазубренные молнии.

«Только не это», — сказал я, но мои слова потонули в раскате грома, настолько близком и мощном, что он сотряс землю у меня под ногами.

OceanofPDF.com

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ: 16 МАРТА

OceanofPDF.com

XXXVII

На следующее утро, едва умывшись и перекусив, я позвал раба, чтобы тот помог мне надеть тогу, которую мне одолжил Цинна. Метон уже ушёл; никто не мог сказать, куда. Я поднял сонного зятя с постели дочери и велел ему расчесать спутанные волосы и надеть лучшую тунику. Будь то телохранитель или свита, я хотел, чтобы он выглядел наилучшим образом, когда я нанесу визит Цицерону.

Почему меня побудило посетить Цицерона, я не мог сказать. Возможно, подобно добросовестному, но зачастую застенчивому Искателю, которым я был столько лет, я счёл своим долгом предоставить ему окончательный отчёт, неважно, что я не принял его поручения или что он уже знал, как обернулся этот вопрос.

Мы пошли по залитой дождем улице к дому Цицерона.

Не успел я назвать свое имя привратнику, как в вестибюле появился Тиро.

«Я знал, что это твой голос», — сказал он. «Я думал, ты придёшь сегодня».

«Значит, мы с вами подумали об одном и том же», — сказал я, — «и, может быть, вы скажете мне, почему я пришел, раз уж я сам не могу высказать свое мнение».

«Сегодня новое начало». Я чувствовал, что Тиро намеренно подавляет любые эмоции в голосе. Он был слишком воспитан, чтобы злорадствовать по поводу чьей-то смерти. «Когда всё начинается заново, друзьям уместно навещать друг друга».