«Вполне», – сказал Цезарь. «Но разве мне подобает пить из неё?» «Это подобает, если я говорю, что это подобает», – сказала царица. «Губы моего брата никогда не коснутся этой чаши, как и его губы не коснутся моих. Губы только одного мужчины мне нужны на этой чаше; только губы одного мужчины я хочу поцеловать».

Она приблизила своё лицо к его, и на мгновение мне показалось, что они поцелуются; но в последний момент она отстранилась и одарила меня дразнящей улыбкой. Мерианис рассмеялась, и я вспомнил, что раньше она проделала то же самое с Аполлодором. Кто из женщин подражал другой? В тот момент они обе казались мне невероятно юными – не богиня-царица и её жрица, а две кокетливые девушки. Что бы ни увидел Цезарь, ему это понравилось; смутно глупое выражение на его лице было выражением человека, настолько поражённого любовью, что ему всё равно, кто об этом знает. Метон, всё ещё сидевший с амфорой между колен, увидел то же, что и я, и нахмурился.

Клеопатра повернулась к Мето, высоко подняв золотую чашу. «Угрюмый Мето! Настоящий образ ревностного римлянина – ни единой улыбки царице Египта!»

Метон попытался сменить выражение лица и выдавил из себя неубедительную, кривую улыбку. «Встань, угрюмый римлянин, и налей вина своему консулу!»

Мето встал и поднял амфору. Перелить немного жидкости из длинного, тяжёлого сосуда в широкую чашу было непросто, но ему удалось сделать это, не пролив ни капли. Закончив, он поставил амфору на подставку и заткнул горлышко пробкой.

Клеопатра, медленно и осторожно шагая, поднесла кубок Цезарю. Он взял его обеими руками и поднёс край к губам, улыбаясь Клеопатре сквозь тёмную грань вина, в которой отражались их лица.

Клеопатра улыбнулась ему в ответ; затем по её лицу пробежала тень. «Подожди! Вино ещё не пробовали!» Она оторвала его от губ Цезаря. Крошечная порция

вылилась из кромки и плеснулась на тротуарную плитку у ее ног.

«Попробовали?» — спросил Цезарь. «Но в этом, конечно, нет необходимости. Вино было из личных запасов Помпея, и оно было нетронутым».

«Пломбы можно пробить, пробку тоже», — сказала Клеопатра. «О чём я только думала? Вино нужно сначала попробовать».

«Но ведь…» — сказал Мето, выглядя раздраженным.

«Нет! Его нужно попробовать. Это был один из первых уроков, преподанных мне отцом. Всю еду и питьё нужно пробовать без исключения. Наслаждение моментом ослепило меня. Мерианис, приведи Зои!»

Мерианис, предугадав желание царицы, уже вошла. Через мгновение она вернулась со скромной молодой рабыней, которая несла с собой обычный глиняный сосуд для питья. Клеопатра передала Мерианис наполненный вином кубок. Мерианис отлила немного вина из золотого кубка в глиняный сосуд, который держала Зоя, поскольку протокол не допускал прикосновения губ дегустатора к золотому кубку, предназначенному для супруга царицы.

Метон стиснул зубы; я предположил, что его раздражают крайне подозрительные египетские манеры царицы. Цезарь, казалось, был слегка удивлен, но в то же время слегка встревожен, поскольку царица, казалось, действовала не столько по наитию, сколько по наставлениям, полученным в детстве. Как и Цезарь, я тоже видел волнение на лице Клеопатры, когда она отняла чашу от его губ, и внезапный страх в ее глазах.

Ничуть не смущаясь – ведь она привыкла, что за ней наблюдают, когда она ест, – Зои поднесла глиняный сосуд к губам и отпила. Она опустила сосуд и вытерла с губ немного красного вина. Её лицо приняло странное выражение. «Ваше Величество…»

На лбу Цезаря появилась морщина. Клеопатра с опаской посмотрела на рабыню. «Да, Зоя? Что случилось?»

«Ваше Величество...»

Я затаил дыхание.

«Ваше Величество, я пробовал для Вас много вин, но никогда не пробовал вина столь прекрасного, как это!»

Напряжение спало. Цезарь тихо рассмеялся. Клеопатра вздохнула. Метон фыркнул, словно спрашивая: «Чего вы все так встревожились?»

Зои ухмыльнулась. «Ваше Величество, я не преувеличиваю! Никогда ничего подобного не пробовала. Фалернское я пробовала раньше, правда, давно, но оно никогда не было таким вкусным. Трудно объяснить…»

«Тогда, полагаю, мы должны выяснить это сами», — сказала королева. «Иди сейчас, Зои. Возвращайся, когда подадут первое блюдо».

Но девушка не двинулась с места. «Как я уже сказала, фалернское я пробовала раньше, но никогда...

… никогда не было такого…» Ее глаза, устремленные прямо перед собой, стали стеклянными.

«Я сказала, что ты можешь идти», — резко сказала Клеопатра.

Зои проигнорировала её. Её слова начали путаться. «Вкус… вкус, как огонь… как что-то жжёт в горле и разливается по всему животу. Сладкий огонь… совсем не неприятный… но всё же жжёт. О, Ваше Величество! О! Кажется, с этим вином было что-то не так!»

Зои уронила глиняный сосуд. Все отпрянули, вздрогнув от глухого удара глины о каменные плиты.

Зои упала на колени, вся дрожа. «Ваше Величество! Ваше Величество, помогите мне, пожалуйста!»

Клеопатра поспешила к девушке. Она опустилась на колени и обняла содрогающееся тело Зои. Зои смотрела на неё остекленевшим взглядом, но с благоговением и доверием. Она подняла лицо, словно ожидая поцелуя. Царица закрыла глаза и прижалась губами к губам Зои, когда девушка испустила последний вздох. Судороги резко прекратились. Тело Зои обмякло.

Клеопатра держала мёртвую рабыню на руках, закрыв глаза, и тихонько напевала. Песнопение было египетским, возможно, поминальным. Пока царица пела, не открывая глаз, все присутствующие, казалось, были околдованы. Никто не шевелился.

Я застыла, ошеломлённая увиденным. Клеопатра была не только любовницей и царицей девушки, но и её богиней, чьё божественное вмешательство в самый момент смерти могло подарить скромному рабу бессмертие в загробных мирах.

Когда Клеопатра открыла глаза, я увидел, что она не просто пела. Казалось, в ней творился какой-то яростный расчёт, отражавшийся в пылающем блеске её глаз. Она позвала Мерианис, которая отставила золотую чашу, подбежала к царице и опустилась рядом с ней на колени. Они обменялись тихими, настойчивыми словами.

Мерианис оглянулась на Мето через плечо, и её лицо было таким диким, что меня пронзила дрожь. Мето тоже почувствовал что-то ужасное в её взгляде, потому что я увидел, как он побледнел. Цезарь перехватил их взгляды, и на его лице я увидел маску недоумения.

Мерианис, казалось, сопротивлялась всему, что предлагала Клеопатра, пока наконец царица не повысила голос: «Иди и сделай, как я говорю! Приведи Аполлодора!»

Мерианис вскочила на ноги и выбежала с террасы.

Цезарь посмотрел на амфору с вином, которую снова поставили на место на мостовой. Он взглянул на Мето, стоявшего над амфорой, затем на Клеопатру и мёртвого раба. «Что, чёрт возьми, здесь только что произошло?»

Мето посмотрел на амфору. «Отравлена!» — пробормотал он. «Должно быть.

Каким-то образом... — Он потянулся вниз, словно собираясь снова вытащить пробку.

«Нет!» — крикнул Цезарь. «Не трогай!» Понятно, что он говорил с тревогой, но взгляд, брошенный им на Метона, был полон подозрения. Он направился к Клеопатре, но она подняла руку, давая понять, что…

ему следует остаться.

Ка Зои — то, что вы называете лемуром — всё ещё не освободилось от её тела. Я чувствую это, оно всё ещё цепляется за её плоть. Её смерть была настолько неожиданной, что ка остаётся в замешательстве, застряв между этим миром и следующим. Молчи. Не двигайся».

«Но я намерен позвать своих ликторов...»

«Тишина!» — сказала Клеопатра, глядя на него с пылающим взглядом. Я с изумлением смотрел, как двадцатиоднолетняя девушка приказала самому могущественному человеку в мире замолчать, и он повиновался.

И вот мы застыли, словно актеры на сцене во время финальной сцены.

Окружённый тишиной, я осознал множество звуков гавани, приглушённых расстоянием и окружающими нас садами: крики рабочих на набережной, крики чаек, шелестящий голос самой беспокойной воды. Пятна солнечного света плясали на каменных плитах. Этот момент обрёл чёткую, резкую ясность, которая казалась одновременно сновидной и более реальной, чем сама реальность. У меня закружилась голова, и, несмотря на приказ королевы никому не двигаться, я сел на один из диванов и на мгновение закрыл глаза.