– ибб! – крикнула я. – Откроешь?
У меня гудела голова, но ответа я не дождалась. На часах было почти девять, и обоим генератам полагалось уже находиться в колледже Святого Табулараса на практикуме по второстепенным событиям или чему-то в этом роде. Я выползла из постели, выждала, пока перестанет кружиться голова, закуталась в халат и стала спускаться по лестнице. Когда я открыла дверь, там никого не оказалось. Я уже собралась захлопнуть ее, как вдруг услышала голосок:
– Мы тут, внизу.
Передо мной стояли ежик и черепаха. Но ежик не походил на миссис Ухти-Тухти, не уступавшую мне ростом. Эти ежик и черепаха были такого размера, какого им и положено.
– Четверг Нонетот? – спросил ежик.
– Да, – ответила я, – чем могу служить?
– Тем, что перестанете совать свой нос туда, куда не надо, – высокомерно заявил еж, – вот чем!
– Не понимаю.
– А Расписной Ягуар? – встряла черепаха. – А «кто свернется клубком»? Ничего не напоминает, всезнайка самоуверенная?
– О! – сказала я. – Значит, вы – Злючка-Колючка и Неспешная!.[40]
– Они самые. И стишок, которым вы так великодушно одарили Расписного Ягуара, создает нам проблемы: этот тупой представитель семейства кошачьих его никогда не забудет!
Я вздохнула. Жить в Книгомирье оказалось куда сложнее, чем я думала.
– Почему бы вам тогда не научиться плавать или еще чему-нибудь?
– Кому, мне? – сказал Злючка-Колючка. – Глупости говорите! Когда это ежи плавали?
– А вы могли бы научиться сворачиваться клубком, – сказала я Неспешной.
– Сворачиваться? – буркнула черепаха. – Спасибо, не надо.
– А вы попробуйте, – настаивала я. – Распустите шнуровку на панцире и коснитесь пальцев ног.
Повисло молчание. Ежик с черепахой переглянулись и захихикали.
– Вот Расписной Ягуар удивится-то! – зафыркали они, поблагодарили меня и удалились.
Я закрыла дверь, заглянула в холодильник, пожала плечами и съела большую порцию яблок «Бенедикт», перед тем как надолго забраться в душ.
В коридорах Кладезя царило такое же оживление, как и вчера. Торговцы ругались с покупателями, заключались сделки, принимались заказы, разбивались пари. То и дело у меня на глазах возникали и исчезали персонажи, когда их перекупали из одной книги в другую. По дороге я рассматривала вывески магазинов и пыталась понять, каким образом они делают то, что делают. Здесь были латальщики, граммаправы, местоописатели, настроенщики, постраничники – всех и не перечесть.[41]
У меня снова ожил комментофон. Я попыталась заткнуть его, но сумела только приглушить. По дороге я заметила среди дельцов знакомую фигуру в обычном костюме путешественника – в куртке-сафари и пробковом шлеме, с револьвером в кожаной кобуре. Это был командор Брэдшоу, звезда тридцати четырех увлекательных приключенческих романов для детей, изданных в твердом переплете. Оказавшись в тридцатых годах не у дел, Брэдшоу вступил в беллетрицию, сделавшись там чем-то вроде серого кардинала. Он все видел и всем двигал – по крайней мере, так он сам утверждал.
– Сто! – язвительно восклицал он, когда я подошла ближе. – Это лучшее, что вы можете предложить?
Продавец цепочек событий, с которым он разговаривал, пожал плечами.
– Сейчас на нападение львов спрос невысокий.
– Но это же потрясающе, вы понимаете, потрясающе! – восклицал Брэдшоу. – Вы на самом деле ощущаете горячее дыхание на затылке! Дети просто тащатся от такого, готов поспорить, это же такая отдушина после званых вечеров и тесных платьев!
– Ладно, сто двадцать. Это последняя цена.
– Кровопийца! – пробормотал Брэдшоу, забирая деньги и отдавая маленький стеклянный шарик с нападением льва, которое, как я предположила, было подвергнуто сухой заморозке и помещено внутрь.
Командор отвернулся от торговца и заметил мой взгляд. Он быстро спрятал выручку и вежливо приподнял шлем.
– Доброе утро!
– Доброе утро, – ответила я.
– Вы – стажер Хэвишем, да? Напомните мне ваше имя.
– Четверг Нонетот.
– Да что вы? – воскликнул он. – Впервые слышу. Как я заметила, он был на добрый фут выше, чем когда мы с ним встречались в прошлый раз. Сейчас знаменитый путешественник почти доставал мне до плеча.
– Вы намного… – начала я, затем спохватилась.
– Выше? – догадался он. – Именно, девочка. Люблю женщин, которых не стесняют хорошие манеры. Мелани – моя жена, ну, вы знаете, – она тоже грубовата. «Траффорд, – говорит она мне, это зовут меня так, Траффорд, – Траффорд, ты просто никчемная куча слоновьего дерьма». Все так неожиданно: я только что вернулся домой после ужасных приключений в Центральной Африке, где меня взяли в плен дикари и чуть не поджарили на вертеле. Два шведских золотоискателя украли священный изумруд Умпопо, и…
– Командор Брэдшоу, – перебила я его, поскольку иным путем остановить его излияния по поводу совершенно невероятных приключений не представлялось возможным. – Вы сегодня не видели мисс Хэвишем?
– О, хорошо, что вы меня перебили, – весело сказал он. – Люблю женщин, которые умеют вовремя намекнуть занудному старому пердуну, что пора заткнуться. Вы очень похожи на миссис Брэдшоу. Вам надо познакомиться.
Мы двинулись дальше по шумному коридору
[42]
Я заткнула уши.
– Проблемы? – поинтересовался Брэдшоу.
– Да, – ответила я. – У меня в голове опять сплетничают две русские дамы.
– Линии перемкнуло? Дьявольское изобретение. Если будет продолжаться, поговорю с Плюмом из литтехников. Я вот что хочу сказать, – понизил он голос, – вы ведь никому не расскажете об этой сделке с нападением льва, а? Если пойдут слухи, что старик Брэдшоу продает свои цепочки событий, не видать мне их больше как своих ушей.
– Могила, – заверила я его, когда мы обогнули торговца, пытавшегося всучить нам избыточных клонов Дарси класса D, – но мне интересно, многие ли распродают по частям свои книги?
– О да, – ответил Брэдшоу. – Но только если они уже не переиздаются и их можно списать. Беда в том, что у меня туговато с бабками. Приближается церемония вручения Букверовской премии, а миссис Брэдшоу немного стесняется на публике, и я подумываю купить ей новое платье, а цены на одежду здорово подскочили, сами знаете.
– По Ту Сторону точно так же.
– Господи, неужто? – заржал он. – Мне Кладезь всегда напоминал базар в Найроби, а вам?
– Тут чудовищное засилье бюрократии, – заметила я. – Мне казалось, что фабрика по производству литературы по определению должна быть более свободной и незашоренной.
– Если вам кажется, что тут плохо, загляните в цеха документальной прозы. Там одних правил, регулирующих употребление точки с запятой, на несколько томов. Все, что придумали люди, по природе своей всегда связано с бюрократией, продажностью и ошибками, девочка. Я удивлен, что вы до сих пор этого не поняли. Так что вы думаете о Кладезе?
– Никак не привыкну, – призналась я.
– Серьезно? – удивился он. – Позвольте вам помочь.
Он остановился и несколько мгновений оглядывался по сторонам, затем показал на мужчину лет двадцати с небольшим, который направлялся в нашу сторону. Облаченный в длинный редингот незнакомец держал в руке помятый кожаный чемодан, украшенный наклейками книг и пьес, в которых побывал по долгу службы его хозяин.
– Видите его?
– Да.
– Это мастеровой, латальщик.
– Штукатур?
– Нет, он латает дыры в повествовании, сюжете и устраняет нестыковки в описаниях, то есть заделывает авторские ляпы. Если писатель говорит что-то вроде: «Нарциссы расцвели летом» или: «Они посмотрели данные баллистической экспертизы по пистолету», то ремесленники вроде этого парня должны такие фразы отгладить. Это одна из последних стадий отделки, после нее за роман берутся граммаправы, эхолокаторы и орфоверители, чтобы причесать все окончательно.
