Над пустыней в диком, безумном танце носились ветра, вырывая белые клочья из густого мехового одеяла, укрывавшего уснувшую вечным сном землю. В посеревших небесах не было видно ни прощальных ало-огненных лучей заходящего солнца, ни молочного, медленно текущего света луны. Да и вообще, во всей этой чехарде и метании среди сгустков не то дыма, не то тумана, было трудно понять, что это, над головой – действительно небеса или продолжение земли, которая, в отсутствии горизонтной грани, не скрывалась за ней, а загибалась вверх, заполняя собой все вокруг.

– Задерни полог! – донесся до Мати недовольный голос Нани. – Нам холодно!

– Лампа горит так ярко, что способна согреть… – начала оправдываться девушка.

Действительно, в повозке, несмотря на то, что полог был задернут не достаточно плотно, оставляя узенькую щель, к которой и приникла чужачка, не ощущалось даже дыхания прохлады. Однако никто не собирался ее слушать:

– Задерни, тебе говорят!

Вздохнув, Мати послушно выполнила приказ, затем повернулась к спутницам… И в тот же миг ее сердце сжалось от боли, глаза наполнились горючими слезами обиды, а душа застонала от жуткого чувства одиночества, приправленного нервным привкусом обиды.

Те, с кем она была вынуждена делить повозку невест, дождавшись, пока чужачка выполнит их команду, демонстративно, прямо перед ее носом задернули внутренний полог, отделяя ее от себя. Теперь она не могла видеть их, лишь слышала приглушенные голоса, шепот и смех. А ведь это так неприятно – знать, что говорят именно о тебе, не сомневаться – что опять какую-то гадость, и не иметь никакой возможности защититься от враждебных упреков.

Мати упрямо поджала губы. И чего ради она должна оправдываться, когда ни в чем не виновата? Да и какой смысл? Кто станет ее слушать? А даже если услышат, лишь воспользуются ее словами, чтобы еще раз обсудить, посмеяться, обидеть.

"Лучше молчать, – Мати сжала кулаки, – сидеть в сторонке и молчать, не давая им повода. И вообще не замечать их. Словно их и нет вовсе. Никто ни о чем не говорит. А кто и говорит – то не здесь и не обо мне…" Шло время. Одно мгновение, другое, третье… Мысли, приходившие в голову, были одна мрачнее другой.

"Нет! – наконец, не выдержав, мотнула она головой. – Нужно чем-то занять себя, иначе я точно свихнусь! Вот только чем?" Право же, было множество вариантов. Убежать в снега, например.

"На метель-то глядючи? – эта мысль была слишком резкой даже для нее. – Уходить нужно только имея на то вескую причину, – твердо знала она, – также как и призывать госпожу Айю… В сущности, это ведь одно и то же, – во всяком случае, так было для нее. Мати верила: – Богиня снегов не прощает злоупотребляющих Ее благосклонностью, навязывающих Ей себя против желания небожительницы… Если бы Она хотела, чтобы я ушла в снега, то давно позвала бы меня, зная, что я услышу Ее зов… Услышу… Подожди-ка! – ей пришла в голову занятная идея. – Я ведь Творец заклинаний… Во всяком случае, дома все так считали… Наверное, это была мечта… Ну… Кого-то из каравана… Вообще-то, она не должна была исполниться, потому что браслет Эрры защищает меня от чар Его слуг, но… Ладно, давай считать, что я все-таки Творец заклинаний, – так было нужно для продолжения рассуждений. – Если я сложу заклинание…" Эта мысль показалась девушке не просто интересной – дельной. Сначала Мати думала обратиться к госпоже Айе. Она была почти уверена, что сможет убедить богиню снегов позволить ей вернуться в свой караван.

"Матушка метелица ведь не хочет моей смерти. А тут я умру, точно умру! И даже скорее, чем в снегах пустыни. Потому что… " – Мати всхлипнула. Ей было очень плохо в чужом караване. Хуже было разве что в драконьем городе, и, особенно потом, на пути из него. С тем ничто не могло сравниться. И девушка ничуть не сомневалась, что даже в подземных пещерах мрака ей было бы лучше.

"Если бы… Если бы небожители сказали тогда: "Покинь свой караван – раз и навсегда, и ничего из того, что должно случиться, никогда не произойдет", я бы, не медля ни мгновения, так и поступила. Но сейчас, когда я, наоборот, должна быть в своей повозке… – она поджала губы. – Это нечестно!" Однако… Мати была достаточно взрослой, чтобы понимать – в жизни слишком много несправедливостей.

"Нет, если с кем из небожителей я и хочу поговорить, так это с Шамашем".

Действительно. Как она не подумала об этом раньше?

"Он, должно быть, беспокоится обо мне. Ведь я исчезла, никого не предупредив. И не важно, что я не собиралась никуда уходить, скорее даже наоборот, но… – но, если подумать, это ее не извиняло. – Мне просто необходимо найти способ сказать Ему… – и Мати решилась: – Попробую сочинить заклинание для Шамаша. Нет, – она покраснела, поняв, что сморозила глупость, – не заклинание, конечно – молитву.

Заклинают ведь тех, кого хотят подчинить себе – демонов, духов и призраков.

Богов же молят. Особенно Шамаша… Может быть, Он услышит меня, поймет, как Он мне нужен… Что я… Что я на все готова, лишь бы Он позволил мне вернуться…

Даже идти тенью последней рабыни. Лишь бы…" В ее глазах блеснули слезы. Рука же, пошарив рядом с собой, натолкнулась на свиток – Гареш еще в первые дни дал ей несколько листов чистой бумаги и угольный карандаш, чтобы она могла записывать все, что покажется ей важным. Только у нее никак не доходили руки. До сих пор…

"Что ж…" – пожевывая губу, Мати несколько мгновений размышляла, теребя край листка, затем развернула его.

"Я непокорна и горда

Была всегда…

Слова стали складываться как-то сами собой, одно цеплялось за другое так, словно вместе с ним и родилось.

С тобой – всегда.

Я презирала слово "нет"…

Ну что за блажь! Ну что за бред!

Я обходила стороной

Тебя луной… Ох, бог ты мой,

Виной всему любовь и страх.

Что будет все совсем не так,

Как мне б хотелось, что придет

Разлуки год, обид черед:

Что мы расстанемся, когда

Растает день мой без следа…

Но нынче мне уж все равно,

Что было сном, что будет сном.

Я об одном прошу: "Позволь

Мне быть с тобой, любимый мой!" Она старательно выводила символ за символом. Их рисунок был четок и красив.

Удивительно, обычно у нее получалось все совсем не так – словно ветер чертил по покрову снегов. А тут…

"Наверное, что-то действительно получилось… – в глазах Мати была грусть. – Только не молитва. Так объясняются в любви, а не… Эх! Вечно у меня все не так, как нужно! Что с предсказанием, что с заклинаниями… И правильно, что у меня нет настоящего дара Хранителя. Если бы был, я б умудрилась натворить столько бед…!

Хотела бы согреть, а вместо этого спалила бы все к демонам!" – ее пальцы быстрым, заученным движением свернули свиток, рука засунула его поглубже под подушку.

Сначала она хотела взять и сразу же порвать лист, но потом пожалела.

"Пусть это не молитва, но тоже что-то… что-то, в чем теперь живет частица меня…" Несколько мгновений Мати сидела, бездумно глядя в пустоту и теребя край одеяла.

Потом, забыв о том, сколько ей лет, девушка сунула палец в рот и начала сосредоточенно грызть ноготь, совсем как маленький ребенок, еще не доросший до того возраста, когда родители начинают шлепать за это по губам, отучая от дурной привычки.

Вокруг воцарилась тишина, в которой был слышен лишь хруст снега да скрип повозки.

"Девчонки, наверно, уснули… – решила Мати. – Странно, ведь еще рано, а они обычно засиживаются до полуночи, шепчась о чем-то…" – она не стала добавлять – "мешая мне спать", – хотя это было именно так.

Она была не такой, как Нани и Инна. И эта несхожесть проявлялась подчас в самых неожиданных вещах. Вот, например: Мати всегда ложилась рано, еще на закате, сразу после ужина. Но так же рано и вставала – землю еще укутывала ночная мгла, в которой величественной госпожой шествовала по небу луна, и было еще далеко до рассвета. Чужачки же, наоборот, казалось, только вечером и начинали жить: что-то делали, обсуждали, бегали в гости или звали к себе. И при этом бывали очень недовольны, когда Мати случайно будила их до полудня.