Повернитесь, упритесь одной рукой в следующую ступеньку, оттолкнитесь и продолжайте идти.

Осталось сделать сто шестьдесят два гребаных шага.

«Боже мой», — ахнула Элли. «Боже мой».

Я слышу пронзительный вой сверху. Это Катерина, вдыхая воздух, хрипит. Пытается дотянуться до короны. Она сделала её

Выбор. Она хочет умереть и забрать с собой восемь миллионов человек.

Продолжайте идти. Я вижу складки платья Статуи Свободы из пустотелой оболочки. Конструкция похожа на форму. Продолжайте идти. Поднимайтесь.

Боже, как же узко. Каждая ступенька такая узкая, что места хватает только на три четверти моей обутой ноги. Это больше похоже на подъём по стремянке, чем по лестнице.

Впереди я замечаю стройную фигуру. Чёрные джинсы, тёмно-синяя рубашка, разгрузочный жилет. Винтовки нет. М110 длинная и тяжёлая, и Катерина оставила её, как только приняла решение. Она в шести метрах впереди меня. Она оглядывается назад и видит, как мы сокращаем дистанцию.

Мы близки к вершине.

Я вижу дугу смотровых окон, протянутую по короне. Текстуру волос Леди Свободы. Крошечное пространство, едва вмещающее Катерину и… бомбу.

Это полукапсула, в которой находится первичный заряд. Она лежит на боку, в брезентовом мешке оливкового цвета, стянутом на пол, чтобы открыть корпус. Круглое отверстие открывает доступ к обычному детонатору и сети Krytron. Сложноуправляемые переключатели, предназначенные для активации взрывных линз. Точно рассчитаны по времени для создания критической массы.

Там, на полу, решение за пять центов. Старинный будильник с двумя проводами, ведущими к сухой батарейке и детонатору. Как и сказал Фишер, простая альтернатива барометрическому датчику давления.

Катерина достигает вершины. Ноги у неё подкашиваются от напряжения подъёма. Светлые волосы влажные от пота. Она переступает через бомбу, достаёт «Ческу». Она бы взорвала бомбу сразу же, если бы могла, но понимает, что я прямо за ней. Она поворачивается, приседает за бомбой и направляет на меня пистолет.

Красивая девушка. Спутанные светлые волосы, румяные щеки. Она выглядит невинной, ненамного старше Элли. За прицелом её пистолета я вижу пару ярких голубых глаз. Она – фанатка викингов, убийца. Я бросаюсь вниз по лестнице, держа перед собой свою Ческу двумя руками. Мы стреляем почти одновременно. Я всаживаю в неё две пули. Одну в горло, другую в рот. Кровь забрызгивает медь позади неё. Пистолет выпадает из её руки.

Я встаю, поднимаюсь по оставшимся ступенькам к короне. Катерина стоит на коленях за бомбой, прижавшись спиной к внутренней стороне Леди.

Лоб Свободы. Глаза закрыты. Я приставляю дуло «Чески» к её переносице и стреляю в третий раз.

Снимаю курок, засовываю «Ческу» за пояс и переключаюсь на бомбу.

Я не собираюсь возиться с будильником или бомбой. Наклоняюсь к батарейке и отрываю один провод от контакта. Выдыхаю. Отрываю другой.

"Порода."

Голос Элли. Она сидит на лестнице, прижавшись спиной к голове Статуи Свободы. Крошечное пространство, которое обычно занимает рейнджер. Её левое плечо в крови. Выстрел Катерины прошёл мимо меня и попал в неё .

Я достаю телефон из заднего кармана и набираю номер быстрого набора Штейна.

Штейн не может скрыть тревогу в голосе. «Порода».

«Штайн, отключи термобарическую бомбу. Бомба обезврежена».

«Боже мой. Не прошло и пяти минут».

Я измучен. Я смотрю вверх, в иллюминаторы. Вот поднятая рука Статуи Свободы. Я едва различаю кончик её фонарика.

«Все мертвы или ранены. В меня и Элли стреляли. Мы спускаемся на лифте».

«Наши вертолеты уже в пути».

Я отключаю вызов, переступаю через ноги Катерины. Полдюжины узких ступенек отделяют меня от Элли. Опираясь на металлические перила, я спускаюсь по лестнице. Адреналин спадает, и боль от раны всё сильнее. Элли следит за моими шагами. Я наклоняюсь к девушке, распахиваю её ветровку и делаю грубую повязку на рану. «Держись за это», — говорю я ей. «Нажми как можно сильнее».

На лестнице может быть только один человек. Я прошу Элли идти первой.

«Не сердись», — говорит Элли.

OceanofPDF.com

22

ДЕНЬ ШЕСТОЙ - НЬЮ-ЙОРК, 14:00 ПО МЕСТНОМУ ВРЕМЕНИ

В крупных городах Америки много преступлений с применением огнестрельного оружия. Это плохо. Однако у этого есть и побочные эффекты. Лучшие травматологические центры первого уровня в Нью-Йорке, Майами и Чикаго обладают огромным опытом работы с огнестрельными ранениями. Штейн организовал для меня, Элли и двух операторов Бойса воздушную эвакуацию.

Через двадцать минут мы были в медицинском центре Вейл-Корнелла на Восточной 68-й улице.

Компания обо всём позаботилась. Моя рана была ничто по сравнению с ранами, которые я получала раньше. Она то входила, то выходила, не задев ничего жизненно важного. Рана Элли в плечо не выглядела серьёзной. Двум операторам было гораздо хуже, чем нам. Их осколочные ранения были ужасны. Врачи часами извлекали осколки гранат из их тел, обрабатывали разорванные ткани, пытаясь спасти внутренние органы.

Нам с Элли дали уютные отдельные комнаты. Штейн приезжал в гости.

«Отлично выглядишь, Брид». Штейн ставит на мой подоконник тонкую хрустальную вазу. В ней три жёлтых цветка на длинных стеблях. Мило и жизнерадостно. «Вы с Элли — чемпионы по подъёму по лестнице. Если бы ты была на тридцать секунд медленнее, Катерина бы взорвала бомбу».

«Это было довольно хаотично. С той минуты, как я побежала вверх по лестнице, мы двигались на автопилоте».

«Диверсия сработала. Марченко и люди на третьем уровне бросились к бруклинскому склону. Они сбили два надводных беспилотника. Как и ожидалось, они заметили подводный беспилотник. Бросились отражать атаку».

«Но я сработал лазерный датчик».

«Ты тот, кто говорит мне, что ни один план не выдерживает столкновения с врагом».

«Это правда», — говорю я. «А как же бомба?»

«Мы вызываем майора Фишера с авиабазы Рамштайн. Он проверит целостность основной ступени и соберёт её вместе со второй ступенью из Брюсселя».

«Что сообщает ООН?»

«Лысенко так и не появился, так что это было не событие. Мы даём Украине ещё несколько миллиардов долларов помощи, больше оружия, чтобы помочь им стабилизировать фронт».

«Как будто это сработает».

«Это лучшее, что мы можем сделать», — говорит Штейн. «Никто не хочет отправлять войска на войну с Россией. Никто ».

«Я их не виню. У нас дома и так проблем хватает».

«Марченко действительно любил свою страну, не так ли?»

«Да, он был готов сражаться и умереть за идею. Мы можем спорить об этой идеологии, но он был преданным борцом. И героическим сукиным сыном».

«На этом полу было много героизма».

Мне не нравится говорить о семье Марченко. Или о войне на Украине.

«Как Элли?» — спрашиваю я.

«Ладно. Ей наложат швы и оставят красивый шрам. Вот такая история про войну». Штейн пододвигает стул и садится рядом с моей больничной койкой. Закидывает ногу на ногу и показывает мне правое колено. «Она к тебе привязана».

«Элли нужна подруга. Она какая-то беглянка. Умная, самодостаточная, боится, что её отправят обратно. Представьте, как она одинока».

«Компания позаботится о её лечении», — говорит Штейн. «Что касается социальных аспектов её дела… это не наше дело».

«Она несовершеннолетняя».

«Не наше дело. Ты же сам сказал: она умная и самодостаточная.

Кажется, она знает, чего хочет. Не думаю, что она оценила бы наше вмешательство.

«Думаю, нет».

«Она немного сумасшедшая, раз бежит за тобой в перестрелку».

«Кто-то забегает внутрь, а кто-то выбегает наружу. У Элли есть всё необходимое».

Из шкафа в углу моей больничной палаты доносится ЖУЖЖАЩИЙ ЗВУК.

Штейн ушёл, и я уснул. Я возвращаюсь в сознание, затуманенный от морфина.

Я скатываюсь с кровати. Морщусь от боли и, спотыкаясь, иду через комнату. Жужжание исходит от одного из двух телефонов в заднем кармане моих брюк цвета хаки. Того самого, что я носил в Киеве.