Энн Кристал Гуннарсен иногда посещает эти кладбища. Никакая тяжесть не давит на неё, когда она идёт между камнями. Когда она опускается на колени, прижимая лицо к земле, она видит то, что вполне может быть девственной прерией. Даже если она думает о своей смерти, она не боится. Она думает, что даже если умрёт, некоторые из мужчин, которые когда-то писали ей, продолжат писать.

Сегодня я думаю о страницах «Хинтерланда» за все те годы, когда мой редактор будет считать меня мёртвым. Я готова к тому, что мой редактор будет считать меня мёртвым, но мне интересно, что станет со всеми страницами, которые я собиралась ей отправить. Энн Кристали Гуннарсен однажды написала, что положит мои страницы перед глазами мужчин и женщин, которые никогда не видели и никогда не увидят Великого Альфолда, но которые хотят с восторгом вдыхать сквозь завесу падающего дождя аромат невидимых, но вечных цветов с печально звучащими венгерскими названиями.

Я готов продолжать писать, хотя мой редактор считает меня мёртвым. Но если я отправлю свои статьи посылкой в Америку, главарь банды учёных заберёт их прежде, чем они попадут на стол редактора.

Этот шведский учёный всегда меня ненавидел. Он выходит из складки прерий, приснившихся моему редактору, и направляется к лестнице из серого мрамора, затем поднимается по лестнице, проходит между колоннами из белого мрамора, под резными золотыми буквами: «Институт изучения прерий имени Кальвина О. Дальберга», затем входит через высокие двери из чёрного стекла. Он продолжает шагать по ковру цвета герани и между зелёными стеблями пальм в горшках. Он входит в клетку лифта. Служанка в зелёной или коричневой ливрее с небесно-голубой отделкой робко смотрит в глаза льдисто-голубого цвета. Она нажимает кнопку – латунную или бронзовую, – и клетка поднимается на тросах вверх. Учёный и служанка стоят в клетке далеко друг от друга, но его и её тела качаются и содрогаются в унисон, проходя этаж за этажом, покрытым гераниевым цветом, и окна за окнами, из которых открываются виды всё более и более обширных земель.

Мой враг широкими шагами шагает по самому верхнему из всех слоёв гераниевого цвета. Окна за его спиной показывают прерии, настоящие и ложные, на Великой Американской равнине, а вдалеке – белое здание с золотым куполом в городе Линкольн, штат Небраска. В люстре над ним стеклянные призмы и цилиндры сгруппированы, словно небоскрёбы на острове Манхэттен. Мой враг шагает к двери с надписью «HINTERLAND», вытисненной золотым листом на матовом стекле.

Из-за угла появляется юноша в тёмно-серой ливрее с золотой отделкой и странно сплющенной шляпе и быстрыми гусиными шажками направляется к той же двери, к которой приближается мой враг. Юноша держит правую руку у правого уха ладонью вверх, растопырив пальцы. Растопыренные пальцы поддерживают серебряный поднос. На подносе лежит свёрток коричневой бумаги с разноцветными почтовыми марками, выложенными рядами, словно военные награды.

Мальчик-мужчина первым подходит к двери с отрывом в пять шагов. Он тянется левой рукой к кнопке в круглой нише рядом с дверью. Гуннар Т.

Гуннарсен подходит к двери. Он хватает левое запястье мальчика своей загорелой правой рукой и шепчет ему какое-то указание.

Мальчик-мужчина не делает никаких движений, чтобы выполнить указание. Высокий швед также подносит свою загорелую левую руку к левому запястью мальчика-мужчины, затем обхватывает его хрупкое запястье и выворачивает свои руки в разные стороны вокруг запястья. Шведский учёный делает мальчику-мужчине то, что американские дети называют «китайским ожогом».

Мальчик-мужчина резко выгибается назад. Серебряный поднос и украшенный свёрток падают на ковёр. Ни один из них не отскакивает, оба падают плашмя. Гераниево-красный цвет глубокий и податливый.

Швед отпускает мальчишку-мужчину, наклоняется. Он поднимает свёрток, а затем заворачивает за угол и идёт по коридору, где ковёр по щиколотку покрыт зелёно-серыми пятнами.

Дверь с надписью «HINTERLAND» тихо открывается изнутри. Мальчик-мужчина поворачивается лицом к двери. Человек в комнате стоит прямо за дверью, так что я вижу только носки женских туфель.

Выше я вижу женскую руку, тянущуюся к руке мальчика-мужчины в жесте утешения.

Я напрягаю зрение, пытаясь разглядеть женщину, которая утешает меня. Я наблюдаю за происходящим с нескольких точек обзора. Я вижу угол огромного стола в комнате за открытой дверью. Я вижу чёрные или фиолетовые буквы на жёлтых или сиреневых корешках книг на полках у стены. Я вижу кучи серых облаков в небе за окном за дверью, а под серыми облаками – оранжево-золотую равнину, покрытую спелой пшеницей, и глубоко под равниной – слова: « Серый и золотой; Джон Роджерс Кокс; Кливлендский музей». Искусство. Луч солнца, пробивающийся сквозь серые облака, освещает остроконечную колокольню небольшой церкви из белого дерева далеко на востоке, в долине реки Мерримак в округе Мидлсекс; другой луч солнца проникает сквозь окно комнаты с надписью «ВНУТРЕННЯЯ СТРАНА» и

прикасается к лицу юноши-мужчины, усыпанному веснушками, и выхватывает на его щеке одинокую слезинку. Слезинка подчеркивает одну красновато-коричневую веснушку. Женская рука начинает поглаживать глиняные волосы, выбившиеся из-под приплюснутой шляпы юноши-мужчины. Рука исчезает, а затем возвращается, держа в руке маленький белый платок. На уголке платка вышита веточка листьев и плодов дерева, которое на моём языке называется шелковица. Рука с платком вытирает слезу со щеки, а затем и все слезы с глаз. В церкви начинает звонить колокол.

Теперь я тоже стою на этом месте. Мои ступни густо-красные, и в красноту вкраплены зеленовато-серые пятна. Ноги тяжелы на подъем, и я удивляюсь, почему люди вокруг меня ступают так легко.

Я подхожу к низкому столику и группе стульев в пяти шагах от двери моего редактора. Я сажусь в кресло, сильно откинувшись назад, и опускаю глаза.

Я поднимаю взгляд и вижу, что дверь с надписью HINTERLAND закрыта.

Вокруг меня за низким столиком сидят мужчины и женщины, держа перед собой развёрнутые обложки иллюстрированных журналов. На обложках журналов лучи жёлтого света падают на белые церкви, на деревья с оранжевыми или красными листьями у тёмно-зелёных ручьёв и на мальчиков-мужчин, идущих к ручьям. У мальчиков-мужчин на плечах удочки, а между передними зубами веточки или стебли травы. Луч солнца касается лица одного из мальчиков-мужчин и выхватывает слёзы. Монотонно звенит маленький колокольчик. Я всматриваюсь вдаль, в картины вокруг меня, в поисках какого-нибудь другого места, куда могли бы идти некоторые из мальчиков-мужчин. Но все мальчики-мужчины, и даже мальчик-мужчина со слезами на лице, идут к ручьям в Америке.

Я встаю со стула и смотрю на журналы на низком столике.

Каждое название журнала написано на американском языке. На обложках некоторых журналов изображены нечёткие луга под серыми облаками, но ни одно из названий на этих обложках не относится к Хинтерленду.

Из-за угла появляется юноша в тёмно-серой ливрее с золотой отделкой. На серебряном подносе он несёт бутылку виски, стаканы и банку с серебряным механизмом на крышке. Он толкает дверь с надписью «HINTERLAND» и входит, не постучав, оставляя дверь открытой. Я отчётливо вижу стол и человека, сидящего за ним. Это мужчина в американском галстуке-бабочке с белыми пятнами на чёрном; он мне незнаком.

Мальчик-мужчина ставит серебряный поднос на стол. Мужчина в пятнистом галстуке-бабочке наливает виски себе и ещё одному человеку, которого я не вижу. Затем мужчина в галстуке-бабочке запускает механизм на кувшине, и пенящаяся вода хлещет в стакан, который предназначается человеку, которого я не вижу. Мальчик-мужчина поворачивается, чтобы выйти из комнаты, но мужчина в галстуке-бабочке делает ему знак и наливает немного виски. Мальчик-мужчина наконец улыбается.

Я снова смотрю на стол перед собой. Мне хочется ещё раз взглянуть на фотографию мальчика-мужчины со слезами на лице. Фотография не там, где я видел её в последний раз. Я смотрю на обложки журналов перед лицами людей за столом. Одно лицо скрыто за болотами, над которыми кружат стаи птиц, в округе Буэнос-Айрес, далеком, но не так давно.