И вот учёный, изучающий прерии, подписался именем своей жены под письмом с просьбой прислать ей несколько страниц из Великого Алфолда. Он выдаёт себя за моего редактора и переводчика, чтобы я написал ему о ручье, журчащем среди камней, о стрекозах, парящих над камышами, о грозовых тучах, сгущающихся за тополями, о молодой женщине рядом со мной в траве... Но если я напишу об этом, мне больше не придёт писем из Америки. Гуннар Т. Гуннарсен подпишет моё имя на письме к Анне Кристали Гуннарсен. В письме мой редактор сообщит, что я умер и похоронен в том же районе, где родился; что я лежу под травой на Великом Алфолде и под плывущими облаками.

Теперь, написав это, я понимаю, что муж Энн Кристали всегда желал мне смерти. Я вижу, как он сидит среди волчьих ягод в прериях снов Энн Кристали и ненавидит меня, потому что я вижу его, а он меня не видит.

Мой редактор спокойно прочтет письмо, но после этого весь день будет сидеть за столом и писать объявление для публикации на последних страницах журнала Hinterland среди рецензий на книги о детстве, проведенном в сотнях миль от морских побережий, объявлений о проведении отпуска в домах с сотнями окон, выходящих на равнинную местность, запросов на спутников для экспедиций в дальние уголки Америки, запросов на друзей по переписке только женского пола из отдаленных районов, предпочтительно с равнин или с пологих холмов, определенно без гор или морских побережий...

Я потратил целый день на написание объявления, которое Энн Кристал Гуннарсен разместит в конце своего издания.

Я попытался вставить что-то от себя в приведенный ниже отрывок.

НЕКРОЛОГ

Некоторое время назад в своем родовом поместье в графстве Сольнок на Большом Алфолде тихо скончался джентльмен, который на протяжении всей своей жизни, проводившей почти исключительно в уединении своей родовой библиотеки или в одиноких прогулках по обширному парку и землям, разбитым его дедом, хранил тайну настолько обременительную, что ни один писатель не осмелился бы доверить ее сердцу ни одного из своих персонажей из страха быть осмеянным.

Этот господин питал особый интерес к литературе и флоре других народов. Его слуги с восхищением отзываются о том, как он подолгу стоял перед полками своей библиотеки или среди множества экзотических цветов. Его любовь к книгам легко можно понять как мысленные блуждания человека, заточённого по личным причинам за стенами своего поместного парка. Что касается его занятий ботаникой, то господин часто утверждал, что любит свои растения за то, что он называл их постоянством.

Небо, пейзажи, даже знакомые фронтоны и башни, которые мы видим мельком. в конце каждого путешествия домой, и не в последнюю очередь особенности и жесты наших близких – все это так меняется или изменяется со временем, что никто из нас не может сказать, каков истинный облик человека или вещи что он любит. И неизменно каждый год, на каком-нибудь скромном кустике или кустике на которые мы впервые взглянули, как робкие или одинокие дети, лепестки распускаются точный оттенок и форма, того же самого количества и в точных точках вокруг цветочного ободка, как в старые времена, и мы признаем, что что-то по крайней мере все, что мы любили, сохранило нам веру.

Эти высказывания известного иностранного писателя, чьи переводы, несомненно, украшали полки библиотеки этого джентльмена, вполне могли быть написаны самим джентльменом, чтобы объяснить его частые отступления в глубины сада. Зачем он так стремился создать перед своими глазами образ своей прежней жизни, мы, пожалуй, не решимся спросить. Но кое-что о его душевном состоянии в те многочисленные вечера, что он проводил среди тихих аллей, мы можем предположить по рассказу очевидца. Это была молодая женщина, работница фермы и представительница семьи, которая позже перебралась в Америку. Даже в момент смерти джентльмена женщина смогла живо описать зрелище, которое предстало её глазам много лет назад. Её собственными, без прикрас, словами:

В те дни один из моих обычных маршрутов проходил мимо угла большого парк, где кирпичная стена на значительном расстоянии уступила место вертикальному Металлические шипы. В тот день, о котором идёт речь, моё внимание привлекла область необычайно яркого цвета, немного поодаль за забором. Я нажал кнопку лицом к вертикальному металлу. (Было неожиданно тепло, и я заметил, в то время, когда послеполуденное солнце имело гораздо большую силу, чем я предполагалось, что длинные шесты сохраняли тепло в течение удивительно долгого времени полудня.) Затем, взглянув на этот замечательный цвет, я увидел, что он произошел от густой грозди цветов, название которых на моем родном языке тигровая лилия.

Цветы поначалу казались настолько тесно собранными, что мне показалось, будто они наблюдая за тканью, созданной путем сшивания ста лепестков.

И поначалу, интенсивное свечение, которое привлекло меня, казалось, исходило из цветы все перехватили, на этот короткий промежуток времени, ровные лучи почти затонувшее солнце.

Но вскоре я заметил, что, хотя мозаика из лепестков была однородной, лилейного цвета, но все же один небольшой участок, странно контрастирующий с окружающей средой. На небольшом участке не было ни одного крошечного коричневого пятна или крапинки, которые появляются на Тигровые лилии так похожи на веснушки на золотистой коже. Это пятнышко без веснушек казалось странным. потому что это была единственная часть ткани, которая не напоминала кожу. Тем не менее, она была сама кожа: лицо мужчины, чисто выбритое и с отступающими от него волосами его лоб и глаза опущены.

Хотя моя собственная семья была сельскохозяйственной рабочей силой, я не был совершенно неосведомлен о обычаи дворянства. Моя мать в молодости имела дело с семья, глава которой теперь показал мне свою голову на клумбе с лилиями. Я знал, что вежливым поступком с моей стороны было не выказывать никакого удивления или беспокойства по поводу

наткнулись на владельца наших земель, занятого каким-то частным ритуалом в естественной обстановке. Без сомнения, я взглянул вверх, на острые концы столбы забора, преграждающие путь к владениям моего господина, и содрогнулся при виде Мне пришёл в голову образ сажания на кол. Но я чувствовал, что мой хозяин... осознавая мое присутствие, но не будучи настроенным именно тогда прогнать меня. Я на самом деле я не видел его глаз, направленных на меня, но я был почему-то убежден, что он наблюдал за мной – и не только в тот день, но, возможно, и в течение нескольких дней прошлого, когда бы я ни шел этим путем. Поэтому я остановил свой взгляд на бледном и несколько морщинисто-розовый, который я принял за опущенное веко над одним из моих глаза хозяина, и я ждал, что он от меня хочет.

Я не успел долго смотреть на своего хозяина, как солнце внезапно скрылось. ниже западного горизонта, после чего я заметил, что хотя золото и веснушки-коричневые пятна быстро исчезали с лепестков лилий, на В центре лица сохранялся лёгкий румянец или свечение. Я решился тут же занять себя до тех пор, пока мой хозяин все еще готовился к обратиться ко мне, размышляя о состоянии его сердца, в лице которого такое свет...

Мне нет нужды продолжать этот рассказ. Энн Кристал Гуннарсен смогла бы достойно завершить его. Она бы написала, что мужчина не отрывал взгляда от горизонта, пока небо не померкло окончательно, а длинный шест над колодцем посередине не скрылся окончательно. Она бы написала, что мужчина мог бы сказать напоследок молодой женщине и что та могла бы ему ответить. Она бы знала, как заполнить словами глубокий прямоугольник, окаймлённый чёрным, под фотографией моего семейного кладбища на какой-нибудь затерянной странице Внутренней страны.

Мой редактор никогда не видел моей фотографии. Я не хотел напоминать ей о разнице в возрасте между ней и мной. Но я собираюсь отправить ей фотографию моего семейного кладбища. Я отправлю её не из-за надгробий и выгравированных на них имён, а потому, что понимаю: мой редактор иногда находит на кладбищах несколько стеблей травы или небольшое цветущее растение, которое когда-то процветало там, где сейчас фермы, деревни и города. На некоторых кладбищах в Америке клочок нескошенной травы между двумя надгробиями может быть единственным местом во всём графстве, где растут те же растения и в том же количестве, что и на этом месте задолго до моего рождения и моего редактора.