в противном случае), поскольку я никогда не посвящал себя ни в детстве, ни впоследствии персонажам, рекомендованным мне моими учителями и священниками.

Были персонажи, ещё менее доступные мне, чем упомянутые в предыдущих абзацах. Эти невероятно далёкие существа, вероятно, казались мне такими потому, что пейзаж, скрывавшийся за ними, сам был далёк от меня. В цветном буклете с описанием пейзажей Тасмании я нашёл, когда мне было десять лет, вид с воздуха на ипподром Элвик в Хобарте.

Каждый изгиб далёкой белой ограды был идеально выверен, и всё же весь ипподром обладал дразнящей асимметрией, которая создавала образ богини ипподромов, хотя я и не надеялся когда-либо её увидеть. И когда, будучи молодым человеком лет двадцати, я наконец-то путешествовал по ландшафту, простиравшемуся к северу от вида, которого я никогда не видел с верхнего этажа монастыря, упомянутого мной ранее, я не только не разочаровался, но и часто осознавал, что некое едва различимое существо, возможно, господствовало над открывающимся передо мной видом – преимущественно ровной, поросшей травой сельской местностью с линией деревьев вдали. Я не мог представить себе даже самых скромных очертаний этого существа, но мог убедиться, что она была ко мне по меньшей мере так же благосклонна, как и памятный мне образ монахини в коричневом одеянии, которая когда-то баловала меня в своей гостиной и позже прислала мне некую святую карточку.

Я встретился с монахиней, подругой моего отца, лишь однажды, после посещения её двухэтажного монастыря на севере Виктории. Мой отец скоропостижно скончался, когда мне было всего двадцать. После его похорон я стоял среди толпы родственников на территории церкви, когда окружающие меня люди расступились, чтобы дать проход двум монахиням, направлявшимся ко мне. Это была подруга моего отца и его спутница. Я стоял неловко, пока подруга напоминала мне о том, каким замечательным человеком был мой отец. Прощаясь, она выразила надежду, что однажды я сделаю что-нибудь, чем мой отец будет гордиться.

С тех пор я ни разу не видела монахиню, которой, несомненно, уже нет в живых. Однако в моём архиве хранится несколько коротких писем от неё и копии моих столь же коротких ответов. Она писала мне главным образом о том, что недавно наткнулась на одну из моих художественных книг, прочитала её, но в целом осталась разочарована. Лишь однажды она высказалась более конкретно.

Мои опубликованные художественные книги содержат более полумиллиона слов. Из них не более 150 можно отнести к половому акту между двумя персонажами. Из этих 150 слов только два относятся к какой-либо части человеческого тела: это слова «руки» и «колени» . Большинство остальных 148 слов передают впечатления персонажа-мужчины, который, по-видимому, воображает себя жокеем во время заключительной части скачек.

Этот акт приводит к зачатию главного героя книги – мальчика, придумывающего замысловатые игры, связанные с воображаемыми скачками. В одном из своих коротких писем ко мне монахиня написала, что упомянутый отрывок меня недостоин.

Мальчик, который прятался весь день в зарослях камыша в болотистой местности, был младшим из девяти братьев и сестер: пяти девочек и четырёх мальчиков. Четверо девочек умерли незамужними. Трое мальчиков женились, но ни один из них не женился до своего тридцатилетия. Один из этих троих, спустя шесть лет после того, как его младший брат прятался весь день от повозки гостей, стал моим отцом. Мужчина, который умер неженатым, был тем, кто прятался в болотистой местности одним воскресным днём в начале 1930-х годов. Мужчина, ставший моим отцом, когда-то ранее стал мужем молодой женщины, одной из тех далёких женщин в бледных платьях и широкополых соломенных шляпах, чьё появление в повозке с лошадью заставило их младшего сводного кузена бежать в болотистую местность. Я не могу представить себе никаких подробностей ухаживаний людей, которые стали моими родителями. Мне никогда не говорили, когда и где они поженились. И все же моя мать любила рассказывать историю о том воскресном дне, когда она и три ее сестры впервые навестили своих новых сводных кузенов и когда самая младшая из них исчезла

в загоны. Моя мать и младший брат её мужа всегда, казалось, дружелюбно относились друг к другу, хотя я ни разу не слышал, чтобы мать упоминала в его присутствии о том дне, когда они с ним встретились бы впервые, если бы он не сбежал.

Младший брат моего отца ухаживал по крайней мере за тремя подходящими молодыми женщинами, как могли бы описать их его сестры. Одна из троих была медсестрой, одна учительницей, а одна личным секретарем. Все трое были воцерковленными католиками. Каждое ухаживание, если можно так выразиться, длилось необычайно долго в 1950-х годах, когда моему младшему дяде, как я намерен называть его в дальнейшем, было за тридцать. Мой младший дядя, будучи владельцем молочной фермы, был бы хорошей добычей для любой молодой женщины, так я не раз слышал от своей матери. Но ни одно из ухаживаний ни к чему не привело. Друзья моего младшего дяди, мои собственные родители и, конечно же, незамужние сестры моего дяди надеялись на другой исход, но каждое ухаживание заканчивалось объявлением моего дяди, что он и молодая женщина расстались хорошими друзьями.

Каждая из трёх молодых женщин была родом из сельской местности и вышла замуж за фермера не позднее, чем через два года после расставания с моим младшим дядей. Это лишь доказывало, как говорила моя мать, что каждая из трёх искала мужа, когда они с моим дядей встречались. Что касается утверждения моего дяди о том, что он расстался с каждой из них, оставшись добрыми друзьями, я могу лишь передать то, что он рассказал мне в то время, когда мы стали немного откровеннее друг с другом – мне было почти двадцать, а ему почти сорок. Он рассказал мне, что до сих пор пишет раз в год одной из трёх своих бывших подруг, и что она ответила ему длинным письмом, в котором рассказывала то, чего никогда бы не смогла рассказать своему мужу.

Что касается того, как мой младший дядя ухаживал за каждой из молодых женщин, я могу лишь рассказать о том, что он однажды сказал мне мимоходом, когда мы обсуждали то, что, по нашему мнению, было чрезмерным влиянием американских фильмов и телепрограмм на наше общество в конце 1950-х годов. Он

сказала мне так, словно это было достойно осуждения, что даже молодые католички тех дней, похоже, не хотели ничего, кроме того, чтобы их избили, как только они оставались наедине с мужчиной в припаркованной машине после проведенного вместе вечера.

В детстве и юности я проводил гораздо больше времени с младшим дядей, чем с его старшим братом, моим отцом. В последние годы жизни отца я его почти не видел. Он работал на двух работах, чтобы выплатить большой долг, взятый у пяти его кузенов: трёх холостяков и двух их сестёр-старших, владевших большим пастбищем на краю западных равнин Виктории. Что бы ни рассказывал мой отец своим кузенам, этот кредит был нужен ему, чтобы расплатиться с долгами букмекерам. Моего отца сейчас назвали бы заядлым игроком.

Но даже в ранние годы, когда отец почти каждый вечер бывал дома, я редко подходил к нему. В свободное время он корпел над справочниками, звонил друзьям по скачкам или рисовал карандашом ряды цифр на клочках бумаги. Я редко подходил к нему, и всё же скачки интересовали меня, пожалуй, даже больше, чем он. Как и мой отец, я мечтал об удачных ставках; но ставки были лишь одним из многих аспектов скачек, бесконечно меня интересовавших. И всё моё детство и юность я знал только одного человека, который понимал не только страсть моего отца к ставкам, но и мою собственную любовь ко всему, что связано со скачками.

Этим человеком был мой младший дядя.

Мой дядя любил делать ставки, но редко ставил на победителей. При выборе лошадей на него влияло слишком много причудливых факторов. Он часто рассказывал мне о единственном крупном выигрыше, который он одержал. Коэффициент на лошадь был пятьдесят к одному. Мой дядя не интересовался этой лошадью, пока не увидел её на параде в конном манеже. Он давно интересовался скаковыми мастями: разноцветными шёлковыми куртками, зарегистрированными на имена владельцев, а иногда и тренеров. Он считал, что слишком много людей придумывают сложные наборы мастей, ошибочно полагая, что такие масти будут выделяться среди всех остальных и будут отражать уникальные качества или требования.