— Сергей… — ее голос сорвался на истерический, прерывистый всхлип, когда он ответил почти мгновенно, после первого же гудка. — Он… в кофейне… напал на меня… схватил… я не могла… я так испугалась…

— ГДЕ ТЫ⁈ — его голос в трубке был резким, как щелчок взведенного курка, в нем не было ни капли сомнений или растерянности, только готовность к действию.

— Бегу… домой… — она задыхалась, спотыкаясь, мир вокруг плыл в слезах и панике. — Около рынка… за углом…

— Не останавливайся! Я уже выехал! Беги к дому, я встречаю! Иди прямо, никуда не сворачивай!

Его голос был якорем, единственной точкой опоры в бушующем море ее паники. Она бежала, прижимая мокрый телефон к уху, слушая его тяжелое, ровное дыхание в трубку — он тоже бежал к ней, она слышала свист ветра и его быстрые шаги. Он не говорил пустых утешений. Он просто дышал с ней в такт, давая понять, что он рядом, даже на расстоянии, что он разделяет с ней каждый ее испуганный вдох.

И вот она увидела его. Он стоял на углу их улицы, без куртки, в одной тонкой футболке, промокшей до нитки, с напряженным, как у сторожевого пса, лицом, озираясь по сторонам в поисках угрозы. Увидев ее, он сделал несколько огромных, стремительных шагов навстречу, и она буквально врезалась в его распахнутые объятия, обвивая его руками за шею так, словно он был единственной скалой в бушующем океане безумия.

— Всё… всё уже хорошо… — он хрипел, гладя ее по мокрым от дождя и слез волосам, чувствуя, как ее маленькое, измученное сердце колотится о его грудь, как птица в клетке. — Я тут. Я с тобой. Ты в безопасности.

— Он… он совсем сумасшедший… — рыдала она, вжимаясь в него, пытаясь скрыться в его тепле. — Он не оставит нас в покое… никогда… он этого не допустит…

Сергей крепче, почти болезненно прижал ее к себе, его взгляд, обращенный через ее плечо на улицу, по которой она только что бежала, стал жестким, как обсидиан. В его глазах не было страха. Была холодная, расчетливая ярость.

— Оставит, — тихо, но с такой ледяной, не допускающей сомнений уверенностью сказал он, целуя ее в макушку. — Я позабочусь об этом. Обещаю тебе. Это был его последний выход.

Он держал ее, чувствуя, как ее дикий, животный страх медленно, с трудом сменяется глубоким, нервным истощением. Но в его собственном сердце, под слоем облегчения, что она с ним и цела, теперь бушевала не слепая ярость, а холодная, выверенная и беспощадная решимость. Он защищал свое. Своего человека. Свое счастье. И он теперь понял — игра в вежливость и предупреждения окончена. Начиналась настоящая война.

Воздух в кабинете адвоката был прохладным и стерильным, пахло дорогой древесиной мебели, свежей политурой и чернилами. Тишину нарушал лишь тихий гул кондиционера и шелест бумаг. Вика сидела напротив адвоката Сергея, Максима, человека с умными, проницательными глазами и безупречно выверенными жестами. Сергей стоял чуть позади ее кресла, его рука лежала на ее плече — тяжелая, успокаивающая, неизменная.

— Все подготовлено, — Максим отодвинул от себя стопку документов и сложил руки на столе. — Заявление о преследовании подано, приложены все доказательства: фото с синяком на запястье, распечатки звонков, показания свидетелей из кофейни. Суд удовлетворит наш запрос о запрете на приближение. Это вопрос пары дней.

Вика кивнула, ее пальцы сжимали край стола. Она смотрела на официальные бланки, на печати, на сухие, казенные фразы, которые описывали ее кошмар. Каждое слово было кирпичиком в стене, которую они возводили между ней и прошлым.

— А что… что будет, если он нарушит запрет? — тихо спросила она.

Максим обменялся быстрым взглядом с Сергеем.

— Тогда его ждет уголовная ответственность. Не штрафы, а реальный срок. Репутационные потери для него и его бизнеса будут катастрофическими. Он это прекрасно понимает. Это не просто бумажка, Виктория. Это красная линия.

В этот момент секретарь постучала и вошла, держа в руках длинный белый конверт из плотной, дорогой бумаги.

— Это только что курьер доставил на ваше имя, Виктория Викторовна. От Дмитрия Анатольевича Волкова.

Вика замерла. Сергей напрягся, его пальцы непроизвольно сжали ее плечо. Максим взял конверт, внимательно осмотрел его и вскрыл перочинным ножом.

— Спокойно, — сказал он, вынимая сложенный лист. — Давайте посмотрим, что он пишет.

Он развернул письмо и начал читать про себя, его лицо оставалось невозмутимым. Потом он медленно перевел взгляд на Вику.

— Он капитулирует, — произнес Максим, и в его голосе прозвучало легкое удивление. — Полностью и безоговорочно.

Он протянул ей письмо. Рука Вики дрожала, когда она брала его. Почерк Дмитрия был таким же выверенным и четким, каким всегда был, но в нем читалась странная, неровная дрожь.

'Вика,

Писать это письмо — самое унизительное и самое необходимое, что я делал в жизни. Я проиграл. Не в суде, не в борьбе с этим человеком, а в борьбе с самим собой. С тем чудовищем, в которого я превратился.

Я видел себя в витрине той кофейни. Я видел свое лицо. И я не узнал себя. Это было лицо сумасшедшего, одержимого маниакальной идеей обладания. Я пытался силой и унижением вернуть то, что убил сам — своим равнодушием, своей холодностью, своей слепотой.

Ты была правой. Наш брак был красивой, но мертвой конструкцией. Я предлагал тебе бриллианты, когда тебе была нужна простая человеческая теплота. Я строил стены, когда тебе нужна была дверь.

Прости меня. За все. За каждый холодный вечер, за каждую невысказанную похвалу, за тот ужас, что я поселил в тебе в последние недели. Прости за ту боль, что причинил тебе физически. Я не имел на это права. Никогда.

Я отзываю все свои претензии. Развод пройдет по твоим условиям. Я не буду чинить никаких препятствий. Я отказываюсь от борьбы, потому что понял — бороться не за что. Ты нашла то, что искала. То, что я не сумел тебе дать.

Он… он, кажется, действительно любит тебя. Так, как я не смог. Он защищает тебя. А я… я только ломал.

Я уезжаю. Надолго. Возможно, навсегда. Это мой последний поступок по отношению к тебе — исчезнуть и дать тебе наконец дышать свободно.

Будь счастлива. Ты заслужила это больше, чем кто то другой.

Дмитрий.'

Вика не заметила, как по ее щекам потекли слезы. Но это были не слезы горя или жалости. Это были слезы очищения. Словно тяжелый, ядовитый груз, который она тащила в себе все эти месяцы, годы, вдруг растворился, смытый этими словами. Каждое слово в письме было горьким, но честным признанием, которое она интуитивно ждала, но уже не надеялась услышать. Он не оправдывался. Он каялся.

И в этом была его последняя, единственно возможная победа — над самим собой.

Она подняла глаза на Сергея. Он смотрел на нее, не на письмо, а именно на нее, читая ее лицо. Он видел не боль, а освобождение.

— Все? — тихо спросил он.

— Все, — выдохнула она, и в этом слове был целый мир. Мир, в котором не осталось места Дмитрию. Ни как врагу, ни как мужу. Только как призраку из прошлого, который наконец-то обрел покой и позволил обрести его ей.

Она передала письмо Максиму. Тот бегло просмотрел его и кивнул.

— Это… неожиданно, но идеально закрывает все вопросы. Юридически это полная капитуляция. Поздравляю. Война окончена.

Они вышли из здания адвокатской конторы на залитую солнцем улицу. Вика остановилась, запрокинула голову и закрыла глаза, подставив лицо теплым лучам. Она вдыхала воздух, и он казался ей таким чистым и свежим, как будто она дышала им впервые.

Сергей стоял рядом, молча, давая ей эту минуту. Потом он мягко взял ее за руку.

— Пошли домой, Искорка, — сказал он просто.

— Пошли домой, — улыбнулась она в ответ.

Вечером они лежали на диване, ее голова покоилась на его груди, и она слушала ровный, сильный стук его сердца. По телевизору беззвучно мелькали новости, но они не обращали на них внимания.