К моей двери подошел шериф Блейк. Его тушка заполнила собой все пространство окна. Его лицо было каменным, непроницаемым в отблесках фар его патрульной машины.

— Выходите из машины, Келлер, — его голос был приглушен стеклом, но я почувствовал каждое слово, как удар тупым предметом. — Неторопливо. Руки на виду.

Я подчинился. Скрипнула дверь, я вышел на прохладный ночной воздух. Блейк обошел меня вокруг, его тяжелые ботинки хрустели на гравии. Он остановился напротив меня, так близко, что я чувствовал запах его дыхания — мятная жвачка, перебитая чем-то кислым, виски.

— Денек вы сегодня выдали насыщенный, — сказал он. Его голос был тихим, почти дружелюбным, но глаза были холодными, как галька на дне ручья. — И к доктору Хейлу сходили, и в аптеке поболтали, и в газете покопались, и у банка Эдгарса постояли. Прямо экскурсия по достопримечательностям моего города.

— Я работаю, шериф. Как и вы. Расследую смерть гражданки.

— Вижу, как вы работаете. Вижу очень хорошо. И мне это не нравится. — Блейк подошел еще ближе, его живот почти упирался в меня. От него исходило животное, угрожающее тепло. — Я вас предупреждал. Вежливо просил. Объяснял, как у нас тут принято. Вы не поняли. Так вот, слушайте теперь внимательно, раз вы туговаты на ухо. Уезжайте из моего города. Сегодня. Сейчас. Соберите свои пожитки, заправьте свою развалюху и проваливайте обратно в свой Лос-Анджелес. Забудьте про Лоретту Мэйсон, забудьте про Джейн Уоллес, забудьте все, что вы здесь увидели и услышали. Иначе следующие фары, которые вы увидите в зеркале, будут последним, что вы увидите в жизни. Ясно?

Я молча смотрел на него. Я видел в его глазах не просто злобу. Я видел уверенность. Уверенность человека, который знает, что он — закон, и что ему все сойдет с рук. Это было хуже любой злобы.

— Ясно, — наконец сказал я. Слово оказалось горьким и противным на вкус.

— Прекрасно. — Блейк похлопал меня по плечу, жестко, недружелюбно, с силой, граничащей с ударом. — Теперь садитесь в свою консервную банку и проваливайте. И чтобы я вас больше здесь не видел. Никогда.

Он развернулся и пошел к своей машине. Я сел за руль, руки мои дрожали, но не от страха, а от ярости. Глухой, бессильной ярости загнанного в угол зверя. Я посмотрел в зеркало. Патрульная машина развернулась и, не включая сирену, медленно, как катафалк, поехала за мной, сопровождая меня до самого поворота на мотель «Сансет», как страж, ведущий приговоренного к месту казни.

Я загнал машину на стоянку, зашел в номер, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной. Темнота за окном казалась живой, враждебной, насыщенной невидимыми угрозами. Я был в ловушке. Меня предупредили. Дважды. Следующее предупреждение будет последним. Блейк не блефовал.

Я подошел к столу, зажег лампу, взял свой потрепанный блокнот. Под уже написанным вопросом «КТО ТАКОЙ ЭЛЛИС?» я вывел крупными, давящими на бумагу буквами: «ШЕРИФ БЛЕЙК — В СГОВОРЕ. ГЛАВНЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ — НА ИХ СТОРОНЕ.»

А ниже, под вопросом про часы: «ОДИНАКОВЫЕ ЧАСЫ У ХЕЙЛА И ЭДГАРСА. ВЗЯТКА? ОБЩАЯ СХЕМА? КРОУ — ИХ ОБЩИЙ БОСС?»

Я потушил свет, сел в кресло у окна, положив «Браунинг» на колени. Я не собирался спать. Я буду ждать. И думать. Думать о том, как превратить их слабость в свою силу. Система была могущественной, но у страха всегда есть трещины. Нужно было лишь найти правильный рычаг. Самого испуганного кролика в этой стае хищников.

Позвонил мой знакомый из налоговой. Сообщил, что Кроу под подозрением в уклонении от уплаты налогов, и на следующий месяц назначен аудит его финансов.

Расследование только начиналось. И я уже тонул. Но я не собирался сдаваться без боя. Лоретта заплатила за правду своей жизнью. Кто-то должен был за нее получить ответ.

Исповедь грешника

Утро началось с кофе, который был на вкус как жидкая грязь, и с твердой решимости пойти туда, куда меня явно не ждали. Если система закрывала рот таким парням, как Лоусон, и запугивала таких, как я, значит, нужно было искать тех, кого система предала или забыла. Нужно было искать слабых. И в этом городе, полном грехов, прикрытых лаком благопристойности, самым слабым звеном мог оказаться тот, кто по долгу службы должен был эти грехи отпускать.

Я поехал к церкви. К моему удивлению, она оказалась не маленькой скромной церквушкой, приличествующей небольшому городку, а большой, каменной, готического стиля, с витражами и высоким шпилем, упирающимся в небо. Церкви Святого Иуды. Ирония судьбы или чей-то больной юмор — выбрать покровителем того, кто предал Христа, для города, который, казалось, предал сам себя.

Внутри было прохладно и пусто. Пахло воском, ладаном и старой древесиной. Солнечный свет, пробиваясь через витражи, рисовал на каменных плитах пола разноцветные пятна — кроваво-красные, глубоко-синие, болезненно-желтые. Я постоял немного в задних рядах, давая глазам привыкнуть к полумраку. Затем направился к исповедальне — темной, резной деревянной будке у стены. Рядом на скамье сидел человек в рясе и что-то читал в молитвеннике. Отец Донован.

Он поднял на меня глаза, и я увидел в них не ожидаемую набожность, а усталую, житейскую хитрость. Его лицо было полным, румяным, с мясистым носом и слишком пухлыми для священника губами. Он выглядел как удачливый лавочник, переодетый в священника для маскарада.

— Сын мой? Вы пришли на исповедь? — его голос был густым, медовым, привыкшим утешать и усыплять бдительность.

— В некотором роде, — сказал я, садясь рядом с ним на скамью. — Я пришел поговорить о исповеди другой женщины. Лоретты Мэйсон.

Его лицо дрогнуло. Медоточивость куда-то испарилась.

— Тайна исповеди священна, мистер… —

— Келлер, — представился я. — Джон Келлер. Частный детектив. И я понимаю, что тайна исповеди священна. Но я не спрашиваю о грехах, которые она вам поведала. Я спрашиваю о ее состоянии. Она была напугана? Она говорила, что боится кого-то? Может, она упоминала имена? Доктора Хейла? Мистера Кроу?

Он замялся. Его глаза бегали по сторонам, избегая моего взгляда. Он погладил свой молитвенник, как бы ища в нем утешения.

— Миссис Мэйсон… да, она была обеспокоена. В последнее время. Говорила о… о темных делах, творящихся в нашем городе. О том, что некоторые люди, облеченные властью и уважением, могут быть не теми, за кого себя выдают. Она чувствовала опасность. Просила совета.

— Она назвала эти имена? — настаивал я.

— Тайна исповеди… — начал он снова, но в его голосе не было прежней убежденности. Сквозь напускную набожность проглядывал страх. Страх реальный, животный.

— Отец Донован, — я понизил голос до доверительного шепота. — Ее убили. Вы понимаете? Кто-то вошел в ее дом и устроил утечку газа. Кто-то, кому она мешала. И если вы знаете что-то, что может помочь найти этого человека, и молчите, то это грех куда более тяжкий, чем нарушение тайны исповеди. Это соучастие. Молчаливое одобрение.

Он побледнел. Его рука с молитвенником дрогнула.

— Я… я не могу. Вы не понимаете. Эти люди… они всемогущи. Они разрушат меня. Они разрушат эту церковь. Они сожгут все дотла, лишь бы сохранить свои секреты.

— Они уже разрушают этот город, — парировал я. — По кирпичику. И Лоретта пыталась это остановить. Помогите ей закончить начатое.

Но он лишь покачал головой, его глаза стали стеклянными, непроницаемыми. Стена снова опустилась. Я понял, что здесь и сейчас я ничего не добьюсь. Он был слишком напуган. Мне нужен был другой ключ к нему. Что-то, что заставило бы его говорить. Какая-то его собственная тайна.

***

Я вышел из церкви, и яркий солнечный свет ударил мне в глаза, ослепляя после полумрака.

Мои следующие шаги: Проверить алиби каждого. Начать с тех, у кого нет железного алиби.

Я совершил несколько звонков, представившись страховым агентом, проверяющим обстоятельства дела.

Говард Кроу и шериф Блейк: Их алиби подтвердилось. Они всю вечер играли в покер в библиотеке поместья Кроу. Присутствовали еще два члена городского совета. Железное алиби.