— И что это было? — спросил я, уже чувствуя знакомое щемящее чувство в груди. Охотничий азарт. Слух обострился, мир за стенами кабинета перестал существовать. Остались только мы двое и эта история.

— Я не знаю. Она не сказала. Боялась, что телефон прослушивают. На следующий день она была мертва. А когда я приехала разбирать ее вещи… в ее доме был обыск. Очень аккуратный, профессиональный, но я заметила. Мелочи. Кое-чего не хватало. Ее записных книжек, блокнотов. Она всегда все записывала.

— И вы решили продолжить её игру? — спросил я, делая вид, что не замечаю, как в уголках её глаз блеснули слёзы.

— Я не играю, мистер Келлер. — Она резко подняла голову. Голос стал тверже, чем я ожидал. — Я не ищу приключений. Я ищу правду. А правда в том, что моя сестра не могла умереть вот так — тихо, случайно. Она оставила след. Она за что-то боролась.

Она замолчала, словно сама испугалась, что сказала слишком много. Я слышал, как тикнули старые часы на стене. Мой кабинет редко дышал такой тишиной.

Я смотрел на неё и думал: передо мной не просто сестра убитой. Передо мной — женщина, которая ищет себе цель. Потеряв Лоретту, она осталась в пустоте. И теперь вцепилась в идею расследования, как утопающий хватается за обломок доски.

Я видел это уже десятки раз. Но что-то в её лице, в её жестах, заставляло относиться к ней иначе. Может быть, потому что её горе было чистым, без расчёта.

Я тяжело вздохнул, потер переносицу. История была хлипкой. Испуганная сестра, паранойя, несчастный случай, который хочется считать злым умыслом, чтобы было на кого излить гнев. Но в ее глазах, смотревших на меня из-под черной вуали, стояла такая неподдельная, сырая боль и непоколебимая уверенность, что мне стало не по себе. И еще это имя. Гленвью. Аккуратный, прилизанный, сонный городок на юге Калифорнии, где шериф, вероятно, играл в гольф с мэром, а самые ужасные преступления — это парковка в неположенном месте или слишком громкая вечеринка в субботу вечером. Идеальное место, чтобы спрятать грех под слоем благополучия и скуки.

— Мисс Мэйсон, — начал я осторожно, подбирая слова. — Расследование убийств — дело дорогое, грязное и долгое. Я буду копать, задавать вопросы, которые людям не понравятся. Это может всколыхнуть такое дно, которое вам и не снилось. И полиция редко ошибается в таких простых, бытовых вещах, как утечка газа. Вы уверены, что готовы к этому? К последствиям?

— У меня есть деньги, — она порывисто, почти выхватывая, открыла сумочку, вытащила плотный конверт и положила его на стол. Конверт был толстым, набитым купюрами. — Это все мои сбережения. И я могу занять еще. Я должна знать правду. Она была мне не просто сестрой. Она была всем, что у меня было. Если я сейчас сдамся и поверю в их «несчастный случай», то я буду предателем. Я буду такой же, как они.

Я посмотрел на конверт, потом на ее изможденное, искаженное горем и решимостью лицо. Деньги пахли надеждой, отчаянием и потом многих лет труда. А я давно уже не делал ничего ради надежды. Но жалость… жалость была еще тем мотиватором. И долг. Долг перед такими же, как она, кого система выбросила за борт.

— Хорошо, — хрипло сказал я, забирая конверт и суя его в ящик стола, не считая. Доверие — вот что я покупал за эти деньги. — Я посмотрю. Ничего не обещаю. Если это действительно несчастный случай, я вам честно скажу и верну то, что не потратил. Если нет… то мы посмотрим, как далеко заведет нас кроличья нора.

Она расплакалась снова, но теперь это были слезы облегчения, смешанные с истерикой. — Спасибо. О, спасибо вам, мистер Келлер! Я… я не знаю…

— Не благодарите. Еще неизвестно, за что.

— Расскажите подробнее о Гленвью, — сказал я наконец. — Не общими словами. Кто там живёт? Что за люди?

Она перевела дыхание, поправила вуаль и, прежде чем начать, словно собрала себя по кусочкам.

- Мистер Келлер, вы должны понять… Гленвью — это не просто город. Это фасад. Красивый, ухоженный, идеальный. Но за этим фасадом… там темно. Лоретта это видела. Она говорила, что город похож на красивое яблоко с гнилой сердвиной. И она пыталась докопаться до сути. Все они… они все вовлечены.

— Когда вы едете по главной улице, — продолжила она тихо, — вы видите вылизанные газоны, одинаковые дома, улыбающихся соседей. Но стоит заглянуть чуть глубже — и улыбки становятся масками.

Шериф Блейк — он не защитник. Он сторож. Сторож у ворот их маленького рая. Крупный, румяный, всегда жует мятную жвачку, чтобы скрыть запах виски. Его глаза… маленькие, свиные, все видят, все оценивают. И его руки… большие, мясистые, всегда готовые сжать кулак или принять конверт.

- Он следит за тем, чтобы никто не задавал вопросов. У него особая манера говорить — будто каждое слово он пробует на вкус, прежде чем выплюнуть. Лоретта говорила, что он похож на пса, который ждёт команды. Иногда эта команда — закрыть глаза, иногда — показать зубы. Он выполняет оба приказа одинаково хорошо.

Она опустила глаза, задумалась, потом добавила:

— А мистер Кроу, Говард Кроу… он хозяин всего. Он решает, кто будет жить в его идеальном городке. Высокий, седой, холодный, как мраморный памятник. Он словно дирижёр, и весь город играет под его палочку. Он не кричит, не угрожает. Ему это и не нужно. Достаточно одного взгляда. Его глаза такие холодные, что кажется — они измеряют твою стоимость в унциях золота.

Его жена, Эвелин… она как кукла. Идеальная, красивая, с безупречными манерами. Но глаза у нее пустые, стеклянные. Она носит дорогие платья и устраивает благотворительные балы, пока ее муж… пока он делает свое дело.

Доктор Хейл… он должен помогать людям. А он… он боится. Постоянно боится. Его руки дрожат, когда он зажигает сигарету. У него дорогой кабинет, дорогие часы, но он выглядит так, будто вот-вот прыгнет с моста. Лоретта говорила, что он что-то скрывает. Что-то опасное. Про Джейн Уоллес. И не только. Лоретта говорила: он боится собственных пациентов. Она пыталась с ним разговаривать, и он каждый раз съёживался, словно ребёнок, пойманный на краже.

И есть еще один… Артур Эллис. Его редко видят. Он живет на окраине, в большом доме за высоким забором. Он приезжий. Из Чикаго, говорят. Он… он не похож на других. Он тихий, но от него исходит опасность. Как от спящего волка. Лоретта боялась его больше всех. Она сказала, что он может быть ключом ко всему. Что он связан с Кроу. Деньгами. И чем-то еще… чем-то старым и темным.

И все они… все они связаны невидимыми нитями. Деньги, молчание, страх. Они все друг друга покрывают. И Лоретта стала угрозой для их маленького совершенного мира. И они убрали ее. Как убрали Джейн. Сделали это чисто, аккуратно. Как несчастный случай. Но это не так. Я это знаю. Я чувствую это здесь.

Я записывал имена, но больше прислушивался к её интонации. В её словах не было театральности. Она говорила о них так, будто они жили у неё в гостиной и каждый день садились за её стол.

— Она часто вам рассказывала о них? — уточнил я.

— Почти каждый вечер, — кивнула она. — Иногда даже по телефону. Она знала, что это опасно. Но она не могла молчать. Она говорила, что в Гленвью есть что-то большее, чем просто коррупция или жадность. Что-то… древнее. Она называла это «гнилью в корнях».

Эта фраза зацепила меня. «Гниль в корнях» — звучало не как слова перепуганной домохозяйки. Звучало как диагноз.

Я затушил сигарету, встал и прошёлся по кабинету, обдумывая. Она следила за мной глазами, полными тревоги и надежды.

— Мисс Мэйсон, — сказал я, остановившись у окна, — вы должны понимать: то, что вы мне рассказываете, звучит как городская страшилка. Соседи шепчутся на крыльце, дети придумывают легенды, чтобы пугать друг друга. Иногда эти легенды основаны на истинных событиях. Но редко.

Она снова прижала руку к груди, и ее пальцы впились в ткань так, что побелели костяшки.

Она поднялась тоже, шагнула ближе. Её голос стал почти шёпотом:

— Я видела, как они смотрели на неё на похоронах. Все эти «уважаемые люди». Их глаза были стеклянными Они не скорбели. Они проверяли, не оставила ли Лоретта за собой след. Я почувствовала это. Я не могу объяснить. Но я знаю.