Пять фигур по спирали устремились вниз, смыкаясь в плотный строй.

Даже в серой грозовой пелене Никс без труда определила их предводителя. И ощутила источник силы, таящийся в его сердце. Для ее просветленных обуздывающим напевом глаз он был падающей звездой, сияющей во мраке.

Она прошептала его имя – наполовину с мольбой, наполовину с печалью:

– Даал…

Должно быть, Крайш услышал боль, скрытую за этими двумя слогами.

– Он еще научится прощать тебя.

Никс опустила голову.

– Лучше бы ему этого не делать.

Даал направлял своего крылатого скакуна легкими нажатиями коленей. К этому времени его усилия стали уже инстинктивными – в большей степени, чем у любого другого из остальных всадников. Впрочем, ведь именно он помог усовершенствовать седла, которыми все они пользовались, внеся кое-какие изменения в подпруги и прочие детали сбруи пантеанской амуниции, использовавшейся для верховой езды на орксо – огромных однорогих зверях, плавающих по морям Приюта. Дома Даал по праву гордился своим умением охотиться в этих водах со спин таких великолепных существ.

Лишь после того, как Никс и ее спутники нежданно-негаданно свалились в их мир под ледяным панцирем, Даал по-настоящему осознал свою уникальную связь с орксо. Он всегда знал, что в его жилах течет ноорская кровь, а его родословная восходит к группе халендийских исследователей, которые прибыли сюда многие столетия тому назад и тоже обосновались в Приюте. Команда Реги си Ноора прибыла туда на том самом летучем корабле, что стоял сейчас на поле внизу. Со временем пантеанцы и нооры научились жить в непростом союзе, в результате чего появились люди со смешанной кровью, подобные Даалу.

Однако, в отличие от большинства таких полукровок, Даал унаследовал особый дар: его ноорская кровь содержала начатки владения обуздывающим напевом. Этот врожденный талант позволял ему налаживать незримую связь с орксо и управлять ими куда успешней большинства остальных, но при этом привлек внимание и других морских обитателей – ошкапиров, богоподобных Сновидцев Глубин. Эти древние существа исследовали Даала, едва не утопив его, и превратили его обуздывающий напев в великое оружие, источник чистой энергии – хоть и предназначенный не для него самого.

Глядя вниз, Даал даже сейчас чувствовал, как эта энергия готова излиться из него, ускоряя ток крови в жилах и учащая биение сердца. Он без труда засек тот магнит, который притягивал его снизу, проследив за тем, как Никс спешит к открытой кормовой двери, ведущей в трюм «Огненного дракона». В голове опять всплыли слова, которыми она однажды описала их уникальную связь.

«Ты – мое быстропламя, а я – твоя горелка».

Невольно припомнилось, каково это было тогда, в Приюте, когда они сливались воедино, соприкоснувшись ладонями и переплетя пальцы. С каждым вдохом этот его кладезь силы вливался в Никс, открывая ей доступ к переполняющей его энергии, придавая этой силе цель. В те моменты они были полностью обнажены друг перед другом, не могли хранить никаких секретов – каждый легко читал мысли другого, пребывал в его теле, чувствовал то же самое, что чувствует другой. Это одновременно и нервировало, и опьяняло.

Такая интимная связь притянула их друг к другу еще ближе. А как же иначе? Хотя пару месяцев назад, как только они добрались до Восточного Венца, все это внезапно оборвалось. Вообще-то трудное путешествие взяло свою дань абсолютно со всех: неуверенность в завтрашнем дне, страх и напряжение стали причиной несколько натянутых отношений в экипаже «Огненного дракона».

Однако вовсе не это стало истинной причиной того, почему они отдалились друг от друга.

Даал проследил, как Никс с Баашалийей исчезают в глубинах трюма. И лишь тогда поднял руку и резко свистнул, подражая крику ястреба-крийи – хищной птицы, гнездящейся на ледяных утесах Приюта. Другие всадники-пантеанцы сразу узнали эту пронзительную ноту, которую не раз слышали у себя на родине – равно как и их скакуны-рааш’ке, выросшие в этих студеных пределах.

В таких вот мелочах Даал и сохранил свои родные края в своем сердце. Он просто не мог полностью отрешиться от Приюта и всего с ним связанного. Ему и так уже многим пришлось поступиться. Ради этого перелета – чтобы в ходе его служить источником топлива для горелки Никс – он бросил мать и отца, а также горячо любимую младшую сестру. Родители Даала понимали необходимость такого его решения, и все же это не особо смягчало терзающее его чувство вины, тем более что он хорошо представлял себе судьбу своей семьи, если группе Никс удастся заставить Урт вращаться вновь.

По словам Шийи – основанных на древних знаниях та’винов, – это было единственным способом отбросить луну на ее прежнюю орбиту. Да, это предотвратит гибель их родной планеты, но при этом и приведет к катаклизму, который повлечет за собой великое множество смертей. Погибнут миллионы людей. Если Урт опять начнет вращаться, лед Студеных Пустошей начнет таять. На месте выжженных солнцем пустынь Пустоземья будет плескаться бескрайнее море. Венец будет растерзан на части землетрясениями, штормами и морскими приливами.

Ни один уголок Урта не останется нетронутым.

«Даже мой собственный дом».

Его мать встретила эту трагическую судьбу с решимостью, которая все еще ускользала от Даала. В память крепко въелись ее слова: «Никто не знает своего конца. Будущее остается загадкой до тех пор, пока оно не написано. Мы будем жить так, будто впереди у нас бесконечные дни – и при этом ни одного. Что еще нам всем остается?»

При этом его родители понимали, что в случае обрушения луны будет уничтожен не один только Приют – это положит конец всей жизни на Урте.

«Лучше уж пусть хоть кто-то выживет, чем вовсе никто», – сказал его отец, сжимая руку Даала во время прощания.

Даал на миг прикрыл глаза.

«Мне нельзя обмануть их чаяния».

Утвердившись в этом решении, он открыл глаза и повел остальных летучих всадников к громоздящемуся впереди кораблю. Ветер, сопровождаемый проливным дождем, швырял их во все стороны. Молнии прочерчивали в толще облаков зазубренные дуги. Он чуял запах энергии, скопившейся в воздухе, ощущал, как она танцует по волоскам на его обнаженных руках. Это было так, словно грозу притягивал источник силы, скрытый внутри него.

Даал стиснул зубы и почти отвесно спикировал, ускользая от тянущихся к нему пальцев грозы – точно так же, как сейчас ускользнула от него Никс. Он представил себе ее волосы, настолько темные, что их можно было принять за черные, хотя в этой тьме скрывались и золотистые пряди – словно вплетенное в них свечение обуздывающего напева. Представил ее кожу цвета теплого меда и голубые, как гладчайший лед, глаза с такими же проблескивающими серебряными искорками.

Вспыхнул гнев, порожденный не только тем, что она так резко отвергла его, но и тоскливым стремлением вновь разжечь то, что было утрачено. Даал всячески старался выбросить из головы желание еще раз пережить тот момент, произошедший пару месяцев назад, когда вспышка страсти обернулась горьким разочарованием.

И все же это воспоминание горело столь же ярко, подпитываемое болью в сердце – и предплечьях.

Потому что Никс разбила ему не только сердце.

Не в силах сдержаться, Даал вновь погрузился в прошлое…

Когда «Огненный дракон» уже летел высоко над Эбеновыми горами, Даал, не обращая внимания на кристальный блеск ледяных вершин внизу, не сводил ошеломленного взгляда с огненного шара, зависшего над горизонтом. Последние полмесяца, пока летучий корабль приближался к краю Венца, оставив Студеные Пустоши позади, они летели в вечных сумерках. И с каждым днем тлеющий на горизонте костер становился все ярче и ярче, пока солнце не открылось Даалу во всей своей красе.

– Ничего чудесней я не мог себе и представить… – прошептал он, обращаясь к Никс.

Она стояла рядом с ним, обнимая его за плечи, и улыбалась благоговению в его голосе.