15 марта 1937 Рим Где лягушки фонтанов, расквакавшись И разбрызгавшись, больше не спят И, однажды проснувшись, расплакавшись, Во всю мочь своих глоток и раковин Город, любящий сильным поддакивать, Земноводной водою кропят,- Древность легкая, летняя, наглая, С жадным взглядом и плоской ступней, Словно мост ненарушенный Ангела В плоскоступьи над желтой водой,- Голубой, онелепленный, пепельный, В барабанном наросте домов - Город, ласточкой купола лепленный Из проулков и из сквозняков,- Превратили в убийства питомник Вы, коричневой крови наемники, Италийские чернорубашечники, Мертвых цезарей злые щенки... Все твои, Микель Анджело, сироты, Облеченные в камень и стыд,- Ночь, сырая от слез, и невинный Молодой, легконогий Давид, И постель, на которой несдвинутый Моисей водопадом лежит,- Мощь свободная и мера львиная В усыпленьи и в рабстве молчит. И морщинистых лестниц уступки - В площадь льющихся лестничных рек,- Чтоб звучали шаги, как поступки, Поднял медленный Рим-человек, А не для искалеченных нег, Как морские ленивые губки. Ямы Форума заново вырыты И открыты ворота для Ирода, И над Римом диктатора-выродка Подбородок тяжелый висит. 16 марта 1937
*** Чтоб, приятель и ветра и капель, Сохранил их песчаник внутри, Нацарапали множество цапель И бутылок в бутылках зари. Украшался отборной собачиной Египтян государственный стыд, Мертвецов наделял всякой всячиной И торчит пустячком пирамид. То ли дело любимец мой кровный, Утешительно-грешный певец,- Еще слышен твой скрежет зубовный, Беззаботного права истец... Размотавший на два завещанья Слабовольных имуществ клубок И в прощанье отдав, в верещанье Мир, который как череп глубок; Рядом с готикой жил озоруючи И плевал на паучьи права Наглый школьник и ангел ворующий, Несравненный Виллон Франсуа. Он разбойник небесного клира, Рядом с ним не зазорно сидеть: И пред самой кончиною мира Будут жаворонки звенеть. 18 марта 1937 Кувшин Длинной жажды должник виноватый, Мудрый сводник вина и воды,- На боках твоих пляшут козлята И под музыку зреют плоды. Флейты свищут, клевещут и злятся, Что беда на твоем ободу Черно-красном - и некому взяться За тебя, чтоб поправить беду. 21 марта 1937 *** Гончарами велик остров синий - Крит зеленый,- запекся их дар В землю звонкую: слышишь дельфиньих Плавников их подземный удар? Это море легко на помине В осчастливленной обжигом глине, И сосуда студеная власть Раскололась на море и страсть. Ты отдай мне мое, остров синий, Крит летучий, отдай мне мой труд И сосцами текучей богини Воскорми обожженный сосуд. Это было и пелось, синея, Много задолго до Одиссея, До того, как еду и питье Называли "моя" и "мое". Выздоравливай же, излучайся, Волоокого неба звезда И летучая рыба - случайность И вода, говорящая "да". <21 марта> 1937 *** О, как же я хочу, Не чуемый никем, Лететь вослед лучу, Где нет меня совсем. А ты в кругу лучись - Другого счастья нет - И у звезды учись Тому, что значит свет. Он только тем и луч, Он только тем и свет, Что шопотом могуч И лепетом согрет. И я тебе хочу Сказать, что я шепчу, Что шопотом лучу Тебя, дитя, вручу... 23 марта - начало мая 1937 *** Нереиды мои, нереиды, Вам рыданья - еда и питье, Дочерям средиземной обиды Состраданье обидно мое. Март 1937 *** Флейты греческой тэта и йота - Словно ей не хватало молвы - Неизваянная, без отчета, Зрела, маялась, шла через рвы. И ее невозможно покинуть, Стиснув зубы, ее не унять, И в слова языком не продвинуть, И губами ее не размять. А флейтист не узнает покоя: Ему кажется, что он один, Что когда-то он море родное Из сиреневых вылепил глин... Звонким шопотом честолюбивым, Вспоминающих топотом губ Он торопится быть бережливым, Емлет звуки - опрятен и скуп. Вслед за ним мы его не повторим, Комья глины в ладонях моря, И когда я наполнился морем - Мором стала мне мера моя... И свои-то мне губы не любы - И убийство на том же корню - И невольно на убыль, на убыль Равноденствие флейты клоню. |
